Евгений Федоров - Большая судьба

- Видишь, господин, что делает терпение! - радостно сказал мастер. Гранильное дело такое - терпение да терпение; и любовь, конечно. Когда самоцветик упорствует, я разговариваю с ним по душевности, - он скорее тогда поддается... Недаром в песне поется:

Уросливы, привередливы,

Не ко всем идете в рученьки,

Обойдете бесталанного,

Обойдете несчастливого...

Шустрый старик гранильщик и сам, как самоцветик, весь сиял и радовался своей работе. Его счастье развеселило Аносова, он улыбнулся и сказал:

- Ну, старина, жить тебе еще лет со сто да украшать своими камнями-самоцветиками человеческую жизнь!

- Спасибо на добром слове, родимый мой! - отозвался мастер, теплыми отцовскими глазами провожая Аносова...

Уехал из Екатеринбурга Павел Петрович со странным чувством пустоты. Город с наступлением темноты погружался в безмолвие. Ни огонька, ни звука. Только караульные сторожа исправно колотили в чугунные била; тяжелые, мрачные удары разносились над городом. Исправно храпел будочник. Так было в городе на Исети еще во времена начальника сибирских заводов Татищева, так осталось и теперь. Лишь в грязном зале гостиницы, освещенном сальными свечами, шумели торговые тузы, горные чиновники и пестрое окружение их. У большого стола с зеленым полем то и дело раздавалось: "Угол!" - "Дана!" "Бита!" - "На двенадцать кушей!" - "По тысяче очко!". Груды радужных ассигнаций и золота громоздились перед банкометом, который дымил вонючей сигарой...

Всё осталось позади. По лесной дороге Аносов возвращался в свой любимый Златоуст. И когда кони вынесли его к шумящей горной речонке, он приказал ямщику остановить тройку, вылез из экипажа и освежил лицо холодной водой.

- Как хорошо дышится! - облегченно вздохнул он.

И темные, косматые горы, и синее, усыпанное звёздами небо успокоили его. Прислушиваясь к шуму вековых сосен, он прошептал:

- Ропщет Урал-батюшка, сердится...

Ямщик, услышав слова Павла Петровича, весело отозвался:

- Из века так, барин! Но нет краше и милее сердцу нашего края. Богат и просторен! Э-ге-гей!.. Слышь, как эхо загудело в горах? - Ощерив крепкие, волчьи зубы, он богатырски гоготал. Ему отвечали дремучие дебри.

"Силен человек! - подумал о ямщике Аносов. - Могучий Камень и людей взрастил железных!" - Он поудобнее устроился в экипаже и под звон колокольцев скоро уснул.

Глава седьмая

ГЕНЕРАЛ ГЛИНКА И АНОСОВ

В октябре 1836 года Дитерикс был уволен по болезни в отставку, и по высочайшему указу в марте 1837 года главным начальником горных заводов Уральского хребта был назначен свитский генерал-майор Владимир Андреевич Глинка.

Про него старые горные инженеры в Златоусте говорили: "Ну, этот покажет себя! Страшен! Жесток!".

Вскоре генерал дал знать о себе: в канцелярию Златоустовского горного округа из Екатеринбурга прислали образцовые шпицрутены при казенном пакете за сургучной печатью.

В первую минуту Аносов предположил, что это шутка, но, вскрыв конверт, увидел бумагу, в которой строго предписывалось озаботиться изготовлением трех тысяч шпицрутенов по наглядному образцу. Павел Петрович с брезгливостью взглянул на гибкую лозовую палку длиной в сажень и с возмущением приказал:

- Уберите немедленно!

Но грозовая туча подошла к самому порогу.

Когда сошли снега и отшумели талые воды, по просохшей дороге примчался на взмыленной лошади курьер. Доскакав до Златоустовского завода, он соскочил с седла и гулким военным шагом направился в кабинет Аносова. Без всяких предисловий курьер объявил:

- Ваше высокоблагородие, начальник Уральского хребта изволит вскоре сюда прибыть. Благоволите достойно встретить! - Он щелкнул каблуками, повернулся и, звеня шпорами, вышел.

Сердце Аносова болезненно сжалось: он почувствовал, что сюда, в его маленький неказистый кабинет, протянулись жестокие руки царя Николая. Отправился на квартиру, переоделся в парадный мундир и в сопровождении горных чинов на тройке поспешил к границам округа. Тем временем в Златоусте всех охватила небывалая суматоха. Началась она с квартиры Аносова, где взволнованная, раскрасневшаяся Татьяна Васильевна металась по комнатам. Ей нужно было успеть подготовить обед и справиться с нарядами.

- Ах, боже мой, что же это будет? Ведь он свитский генерал! Он любит утонченность в нарядах и в обращении! - поминутно восклицала она.

Суматоха перебросилась в город. Мастеровых немедленно переобрядили, построили на площади в батальонные шеренги. Командир роты, он же и начальник плац-парада, покрикивал:

- Главное, чтобы ни гу-гу! На месте замереть! Строй - святое место! Эй, ты, что пузо выпятил? А ну, подтянись! - голос красноносого подпоручика звучал резко и властно.

Рабочие угрюмо построились в ряды. Сутулые, коренастые, с тяжелыми мозолистыми руками, они стояли, опустив глаза.

- Головы выше! Явится начальство, сам генерал, - ешь его глазами! продолжал зычно поучать офицер.

Вокруг шевелилась говорливая заводская толпа. На площадь сбежались жёнки, прибрели старики, воробьиной стаей налетели крикливые ребята. Везде им дело, всюду суют свой нос и всё видят. Курносый мальчуган шмыгнул носом и, завидев вдруг соседку, заорал:

- Тетка Онисья, а к церкви воз виц привезли! Сказывают, сечь будут провинных!

- Замолчи, кликуша! - пригрозила баба и переглянулась с мужиками.

- Не привыкать нам. Баре продубили крестьянскую шкуру! - угрюмо проворчал стоявший рядом рабочий.

Солнце поднималось к полдню. Припекало. Над окрестными горами прозрачная синева.

Толпа ожидающе смотрела на Березовую гору.

- Гляди, братцы, скачут!

- Едет, едет! - закричали в толпе.

С крутого ската в златоустовскую впадину, поднимая пыль, мчались тройки. Впереди скакал бородатый казак и плетью сгонял с пути встречных:

- Прочь с дороги! Эй, посторонись!

Из-под копыт его бешено скачущей лошади разбегались куры, уносились с лаем псы. Женщина, схватив уползшего на дорогу ребенка, торопилась уйти от казацкой плети.

Экипажи приближались. Вот кони вылетели на площадь и, описав полукруг, разом остановились перед фрунтом. По взмаху офицерской руки, все вразнобой закричали "ура".

Из экипажа медленно вышел старый генерал. Высокий, прямой, как палка, с густыми нависшими бровями, он грозно блеснул глазами. Все взоры обратились на Глинку. Держался он браво, разгладил густые седые усы, расправил по-военному плечи, вскинул голову и выкрикнул:

- Здорово, молодцы!

Солдаты дружно ответили на приветствие, а работные опоздали. Спохватились, да поздно. Генерал стоял уже перед фрунтом. К нему подбежал с рапортом подпоручик, но генерал отмахнулся от него:

- Что вы ревете, словно коровье стадо! Где у вас воинский вид? Чему учили? - Оборотясь к подбежавшему Аносову, громогласно объявил:

- Вы распустили рабочие команды! Что за сброд такой собран? А? Я вас спрашиваю!

Павел Петрович побледнел, вытянувшись доложил:

- Это не сброд, ваше превосходительство. Всё умельцы - лучшие уральские мастера по холодному оружию.

Генерал опешил, вытаращил на Аносова изумленные глаза: он никак не ожидал внезапной защиты работных от начальника горного округа. Вскипев, он готов был накричать на Аносова. Однако, сдержавшись, сурово заметил инженеру:

- Вы плохо знаете воинский устав. Я не чувствую здесь нашего духа! и вдруг заорал на работных: - Я вас научу воинскому духу. Я покажу вам... Кто здесь проштрафился? Два шага вперед!

В рядах произошло замешательство. Однако, подталкиваемые сзади, из шеренги вышли двое хмурых работных. Они стояли, опустив головы, и ждали.

- Тэк-с, - крякнул генерал и, оборотясь к офицеру, приказал: Приготовиться к экзекуции. Построиться в две шеренги! - Он строевым шагом подошел к ближайшему работному и, уставя на него строгие глаза, спросил: Из рудника бегал?

- Бегал, ваше превосходительство, не утерпел, по семье соскучал, упавшим голосом ответил рудничный.

- Пятьсот палок! - безжалостно отрезал Глинка и отвернулся от осужденного.

Весь посеревший, Аносов приблизился к генералу и тихо сказал:

- Ваше превосходительство, вы в этих краях в первый раз. На этот приезд простите, пусть идет с миром...

- С миром? - высоко поднял брови генерал. - Вы с ума сошли! Строгость нужна сразу. Слышите? - неожиданно он осекся, встретившись взглядом с Павлом Петровичем. Его поразил зловещий блеск глаз и разлившаяся бледность на лице инженера. Снизив тон, он с легкой усмешкой сказал Аносову. - Вы, сударь, больны. Вам надо немедленно в постель... Вы свободны...

Было больно, обидно, но в то же время во имя большого дела Павел Петрович смолчал. Да и к чему мог бы привести сейчас протест? Аносов молча отошел от генерала и, постояв минуту-другую в толпе служащих, незаметно побрел домой.

Тем временем на площади, прямо перед собором, на некотором расстоянии друг от друга вытянулись две шеренги солдат с палками в руках. Поднимаясь в гору, Аносов услышал бой барабана, который всё усиливался.