Михаил Шевердин - Вечно в пути (Тени пустыни - 2)
Петр Кузьмич был сторонником психологической разведки. Он действовал не столько клинком, сколько умозаключениями. Петр Кузьмич собрал все данные, сложил все слагаемые - два неизвестных диверсанта, плюс один младобухарец, плюс географические карты, плюс положение в кишлаках и селениях по ту сторону границы - и сделал вывод: готовится крупный прорыв в направлении, имеющем конечную точку Бухара. Надо во что бы то ни стало сорвать этот прорыв. Надо, выражаясь пограничным жаргоном, прихлопнуть пауков в норе... обезглавить заговор. Только кто голова его?
Дальше станет видно, насколько был прав Петр Кузьмич. Сейчас он читал, слушал, поглядывал из окошка на пограничные холмы и думал.
Прежде всего надо узнать, о чем шел разговор у младобухарца в Бурдалыке.
ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ
Приказали слона посадить в корзинку.
Х у д ж а н д и
Огонь можно разделить надвое.
Но разве разрежешь воду?
Х а ф и з
Пароход ревел в ночи.
Звезды засыпали бархат небосвода, но темно было так, что даже деревья не различались, а только угадывались. Листва тихо шелестела где-то вверху, и птичка попискивала во сне...
Пароход ревел и ревел, и все в груди Зуфара переворачивалось. Почему-то никогда ему еще не делалось так тоскливо. Черная густая вода катилась во тьме.
Воды Зуфар не видел, но слышал ее. Она даже не плескалась, она даже не журчала. Вода, словно черное масло, тяжело текла мимо.
Сирена парохода ревела. Приамударьинские туркмены знают: пароход застрял на мели, пароход зовет лоцмана.
Зуфар сел на одеяле. Он слушал рев парохода и смотрел в темноту. Он знал - ничего серьезного. Пароход утром снимется с мели и поплывет своим путем. Он поплывет по широкой желтой Аму, и плицы колес бойко зашлепают по желтой воде, в лицо будет хлестать ветер, а желтая стремнина течения вырываться взбитой пеной, как из-под мельничного колеса.
Только на Аму-Дарье дует такой ветер с запахами цветущего гребенщика, горячего песка и свежего воздуха. И еще тоненько-тоненько временами потянет дымком и мазутом. И снова запах гребенщика, пряный, горячий, захлестнет, даже голова закружится. От такого запаха щемит сердце. Ладони ощущают до физической боли гладкие, отполированные жесткими руками штурманов рукоятки штурвала...
Аму-дарьинский ветер переплескивался через дышащий еще дневным жаром дувал и звал к реке.
Зуфар надел сапоги и вскочил. Затаив дыхание, слушал. Двор спал, двор дышал всхрапами и сонными вздохами. Спал на тюках каракуля контрабандист Арифджан. Спали сторожа.
Никто не проснулся, хотя пароход ревел громко. Сирена рвала ночную прохладу, но все устали, и никто даже не шевельнулся.
Только Зуфар не мог не проснуться. Он снова чувствовал себя речным штурманом, хладнокровным, спокойно отважным, мудро решительным. Он тихо перебрался через дувал и побежал неслышно по тропинке на зов пароходной сирены.
Почему-то собаки даже не тявкнули. Странно. Туркменские овчарки очень злые. Ласке они не поддаются. Чужого они чуют под землей. Или рев парохода оглушил их, сбил с толку?
Река тихонько ворочалась совсем близко. Зуфар ощутил на губах влагу тумана.
Сейчас Зуфар меньше всего думал о тех, кто спал там, в доме старого Заккарии, о тех, кто сторожил его, Зуфара, подозревал, ненавидел его. Джаббар уж наверняка не дал бы ему уйти. Или он уверил себя, что Зуфар не решится бежать, побоится, вспомнит колодцы Джаарджик, контрреволюционное воззвание?.. Во всяком случае, Джаббар не проснулся. Неважно, наконец, в чем он уверил себя или не уверил.
Неважно, что думал Джаббар, потому что Зуфар уже добежал до берега и лихорадочно развязывал веревку, намотанную на колышек. На конце веревки плескалась черным чурбаком лодка. Это было что-то новое. Рыбаки лодок своих на Аму-Дарье не привязывали и не привязывают. Вытаскивают на отмель. А!.. Да это лодка и не рыбачья вовсе. Лодка, вероятно, старого Заккарии. Да она и не похожа совсем на рыбачьи туркменские челноки. Судя по веслам и уключинам, это русская лодка.
Но сейчас Зуфара мало занимали мысли, какая у Заккарии лодка, туркменская, или русская, или еще какая-нибудь другая. Важно, что он в лодке, и важно сейчас не ошибиться, не проплыть в темноте мимо парохода. Важно доплыть до него как можно скорее, пока никто не проснулся в доме старого Заккарии, пока его, Зуфара, не хватились и не бросились за ним в погоню. Кто его знает, Заккарию, а вдруг у него еще есть лодка?..
Сирена неожиданно перестала реветь. Пароход словно прислушивался, кто плывет по реке. Наверно, рев сирены мешал капитану слушать реку. Так бы поступил Зуфар, если бы сам находился на борту парохода и почувствовал, что кто-то тайком крадется на лодке.
Сейчас закричит. Сейчас выйдет на капитанский мостик кто-нибудь, посмотрит в темноту ночи и протяжно окликнет: "Эй, там, на лодке!" Испокон веков так кричат на реке.
Зуфар с нетерпением ждал. Тьма стояла непроглядная, течение отбивало лодку в сторону, и пароход точно повис между небом и водой. О том, что река играет с ним, Зуфар понял по тому, как вращается в бездонной выси Темир-Казык - Большая Медведица - испытанный путеводитель штурманов.
Где же пароход? И почему не видно его огней? Зуфар перестал грести и всматривался во тьму. У самой головы его зудел комар. С звенящим плеском мчалась вода.
Зуфара выручило не зрение. Он не видел ничего, кроме маслянисто-черной стремнины с бисерной россыпью звезд. Его выручило обоняние, степной нюх. С детства пастух степи приучается инстинктивно различать запахи. Очень важно почуять острый запах волка, подбирающегося к стаду. Запах волка совсем другой, чем запах собаки. Песок, где растет такая нужная овцам трава, как аджирык, пахнет совсем не так, как песок с плохой травой, ядовитой травой. Нет, хороший нюх совершенно необходим в степи и пустыне.
Нашел Зуфар пароход по запаху мазута. Мазутный запах врывался в поэтические ароматы ночи.
Зуфар невероятно обрадовался и несколькими ударами весел подогнал лодку к темному безмолвному судну. Действительно, бортовые огни не горели...
Зуфару ничего не стоило найти "конец". Он уцепился за него и мгновенно забрался наверх.
У капитанской рубки стоял человек. Он молчал.
Помолчал и Зуфар. Широкой грудью он вдыхал родной запах парохода. Пахло мазутом, соляровым маслом, пенькой каната, влажными досками, жареным луком из камбуза.
- Тебе чего? - спросил человек, стоявший у штурвальной рубки.
Он спросил это так спокойно, точно люди к нему на пароход забирались так невзначай каждую ночь.
- Салам! - поздоровался Зуфар.
Хоть человек, стоявший у рубки, говорил по-русски, Зуфар понял, что это туркмен. Никто так гортанно и мягко не может произнести слово "чего", как туркмен.
Почему-то Зуфар сразу успокоился. Голос туркмена показался ему удивительно знакомым, поразительно знакомым. Только он никак не мог сейчас вспомнить, где он слышал этот приятный, такой певучий голос. Поэтому Зуфар сделал несколько шагов по палубе и сказал:
- Я штурман Зуфар, товарищ капитан.
Издав возглас, напоминающий рычание, туркмен прыгнул с мостика и, подбежав, заключил в объятия Зуфара.
- Слава творцу живого и неживого! Да неужели это ты, сынок? - Туркмен заорал так, что на палубе парохода зашевелились спящие пассажиры. - О, как обрадуется Шахр Бану, старая твоя бабушка. Она так горевала... Где ты пропадал? Ведь говорили, тебя убил Овез Гельды?
- Я его убил, - равнодушно сказал Зуфар. - Товарищ капитан, вы разве уже не председатель? Вы опять капитан? А почему вы без огней?..
- Ийе! Сразу вижу штурмана Зуфара! Не придирайся, сынок... На реке плохие люди... Много плохих людей.
Через минуту они сидели вдвоем в крохотной капитанской каюте и разглядывали друг друга. Огонек фонаря светил чуть-чуть, но Зуфар сразу же подумал, что старый капитан, амударьинский капитан Непес, с тех пор как он его видел в ауле Геоклен, посвежел и помолодел. И хоть седая, росшая прямо из шеи борода совсем посеребрилась и морщины сделались глубже, - точно рытвины, они прорезали глубоко щеки и лоб, - выглядел капитан удивительно бодро.
- Не смотри так, сынок. Постарел... Беспокойства много на реке. Калтаманы, басмачи... Сбесившиеся собаки... Опять Джунаид-хан шляется по пескам, а на Пяндже злодействует Ибрагим-бек... Снова явились людоеды, терзают людей. Колхозы им не по нутру, хорошая жизнь народа не по нутру. Сколько горя, сколько горя! Пожег наш колхоз Овез Гельды, отомстил. А сейчас ишикхановцы грабят, убивают. Третьего дня банда Шукурбала около Порсы кооператив разгромила, трех людей убила, столовую сожгла... Ох-охо-хо! Долго еще так будет?.. По дороге на Кок Чага Дейли Байхалиеву голову отрубили.
- Дейли убит?! - воскликнул Зуфар, и сердце словно кольнуло. Он хорошо знал председателя батрачкома Дейли.
- Да... убили... Да еще всех, кто с ним, с Дейли, ехал - гидротехника Тунасвянца, его жену, Бексултанова - счетовода, санитара Сеитназарова. Да ты его знаешь. Еще женщину, тоже с ними ехала, татарку Абдульванову, еще Раисова - кассира, Никитина - рабочего... Сколько крови! У Раисова восемь сирот осталось. Что они делают с мирными людьми! И на реке тревожно. Ходим без огней. На бакенах не зажигают огней. Бакенщики боятся. На мели, перекаты не смотрим, на берега глядим. Как бы пулю не получить в голову, глядим.
