Ариадна Эфрон - История жизни, история души. Том 1

Дорогой Борис! Так давно не писала тебе — болела, с трудом выкарабкалась, и теперь опять вроде живу, хотя ноги ещё слабые и кажутся поэтому чересчур длинными, вроде верблюжьих, или как в «Алисе в стране чудес». Здесь воистину страна чудес, только несколько дней, как хоть ненадолго стало закатываться солнце, и ему на смену выползает огромная багровая луна, страшная, точно конец мира, но небо ещё совсем светлое, и, кажется, луна совсем ни к чему. Коротенькое лето уже прошло, почти без тепла, всё в беспокойных дождях, ветрах, в сплошной «переменной облачности». И уже с севера всерьёз тянет холодом, и солнце греет как-то поверхностно, не сливаясь с воздухом, а главное, в неуспевшей как следует потемнеть зелени, в её ещё по сути дела весенней, цыплячьей желтизне, появляется уже настоящая осенняя ржавчина. Знаю, что скоро зима, что она неизбежна, что в сентябре уже снег и мороз, а ещё не верится. Кажется, что ещё долго по Енисею будут ходить пароходы, тащиться баржи, рыскать катера, что ещё долго будут крякать утки и ночью посвистывать кулики, и надоедать мошки и комары, и что двери покосившихся хаток ещё долго будут открыты, и побледневшие до синевы за долгую зиму дети будут розоветь и подрастать на глазах, неумело играя в летние игры на сером, каменистом берегу. А всему этому счастью остались считанные дни, и в это не верится, как в смерть.

Ты очень давно не писал мне, и, хоть предупредил в последнем письме о том, что летом будешь очень занят, мне всё же тревожно. Правда, я ещё не совсем такая безумная, как Ася, которая вся состоит из тревог, предчувствий и вещих снов, но всё же и я на этот счёт слегка тронута. Когда долго нет писем — схожу с ума, а когда наконец получаю их и узнаю, что все живы и здоровы, то мне, неблагодарной, это кажется настолько естественным, что до следующего почтового перебоя свято верю в то, что всё — хорошо, всем — хорошо, отныне и до века.

Ася пишет редко и под копирку, вписывая от руки обращение и финал, и в письмах её столько жалкого, что заранее хочется отложить, не читая, якобы потому, что в почерке её можно разобраться только на досуге. Я рада, что побывала у них под Вологдой1, но тем не менее это был настоящий Эдгар По — даже хуже. От Лили за всё лето не получила ни одного письма и с ужасом думаю о её старости, о её слабости, о сердце, которое скоро откажется служить, обо всём том, что осталось ею нерассказанным, последней старшей в семье, о родителях, её и моих, о всей долгой жизни, которая так неотвратимо подходит к концу. Я очень, очень люблю её, и просто так, и за необычайную её чистоту и благородство, простоту и жизненность, и ещё за чудесное несоответствие в её лице трагических бровей и глаз с легкомысленным носом и легко смеющимся ртом. А главное — она старшая в семье, нескольким поколениям заменявшая мать и не знавшая материнства. Почему в нашей семье у всех женщин такие удивительные судьбы? Причём каждая из нас помимо своей — несёт ещё и груз остальных судеб, понимая их, вникая в них.

Я не помню, писала ли тебе о том, что мы с приятельницей, с которой ехали с самой Рязани и здесь вместе живём, купили маленький домик на берегу Енисея. Осуществить такое несбыточное мы смогли - она — благодаря домашним сбережениям, я — благодаря тебе. Домик — крохотный, комната и кухонька, сейчас своими силами пристраиваем сени, чтобы зимой было теплее. Окна — на восток, юг и запад. По материалам, из которых он построен, домик вполне диккенсовский, так что совершенно невозможно угадать, как он будет переносить зимние непогоды и прочие бури. Во-первых — его может унести ветром (это зимой), а весной — унести водой. Впрочем, все остальные туруханские постройки такие же, и ничего себе, стоят. Наш домик оштукатурен и побелён снаружи и внутри. Мы обнесли его загородкой из жердей, чтобы не лазили мальчишки и коровы, вокруг посадили берёзки и ёлочки, но принялись только три деревца. Вид - чудесный, кругом спокойно и просторно, а главное -никаких хозяев, соседей, соглядатаев. Спасибо тебе за всё, дорогой мой!

Заболела я совершенно неожиданно дизентерией, видимо, от енисейской водички, которая хотя и светла и приятна на вкус, но летом пить её не рекомендуется. Это ужасно противная болезнь, от которой так слабеешь, что каждое движение вызывает какое-то тошное, как, наверное, перед смертью, чувство. Какая тоска, когда тело перестаёт повиноваться, страдая и слабея, и с ним вместе страдает и слабеет душа, отказываясь от бессмертия и цепляясь за жизнь, да и так ли уж цепляясь? Но правда, наступил и в моей жизни период, когда гляжу вперёд несмело, чувствуя, что сил остаётся всё меньше. И вдруг получится так, что жизни будет больше, чем сил? Прости, что я такой нытик, вот встану на ноги и душа будет бодрее. А сейчас так и тянет повыть на луну.

Крепко тебя целую и жду двух-трёх слов на открытке.

Твоя Аля

' А.С. в 1948 г. из Рязани ездила в пос. Печаткино Вологодской обл., чтобы повидаться с А.И. Цветаевой и ее семьей.

23 августа 1950

Дорогие мои Лиля и Зина! Только что получила вашу коллективную с Нютей открытку, которая летела до меня всего 6 дней, т. е. почти с той же скоростью, с какой иной раз шли письма из Москвы в Рязань. Очень рада, что получили мои рисуночки и безумно огорчена тем, что отправили мне посылки, я ужасно не хотела этого. Меня всё время совесть грызёт, что вместо того, чтобы вам помогать, я бесконечно пользуюсь вашей помощью, зная и сознавая, насколько это вам трудно, насколько ограничены ваши средства. Я писала вам и просила ничего не посылать мне, но письмо ещё, наверное, в дороге, так же как и посылки. Спасибо вам, мои родные, за всё, что делаете для меня, за всё тепло, которое от вас исходит. Как хорошо, что Нютя смогла приехать хоть нанемного. Ей, наверное, очень трудно живётся, изо дня в день и из года в год, и тем более хорошо, что ей удалось хоть ненадолго переменить обстановку и немного отдохнуть. Нигде и ни с кем так хорошо не отдыхает-ся, как с вами и у вас. И то время, что мы прожили вместе, осталось в моей памяти оазисом счастья и отдыха - перед последующим трудным путём. Прочла на днях в Литературной газете обзор нового номера «Нового мира» и узнала, что там помешена статья о Борисе, «ущербное дарование» которого, мол, мешает ему правильно улавливать философию гётевского «Фауста» и, таким образом, правильно переводить его1. Очень меня это огорчило за Бориса. Перевод — изумительный, как раз сейчас читаю его, а что касается «ущербности», то всерьёз об этом может говорить только тот, кто очень плохо знаком с творчеством Бориса, в самобытности своей гораздо более современного, чем у многих из сейчас пишущих. Да что современного! Он многих переживёт в столетиях, как и Маяковский. Если бы мне было дано писать о Борисе, то я как раз, с точки зрения хотя

бы сегодняшнего ДНЯ, А. Эфрон. *Наш домик. Туруханск, июль 1950»

отметила бы его постоянный, подлинный творческий рост, всё большую простоту и чистоту стиха. Его внутренний мир пережил первозданную путаницу, свет отделён от тьмы и твердь от земли, всё стало стройным и полным чудесного равновесия. Очищенное страданием, творчество Бориса полно радости и добра, и жаль тех, кто не может понять этого, кто не умеет отличить восхода от заката.

Кстати, о закате — пишу вам, за окном всё — цвета воронова крыла — черно, отливает синевой, грозовой и ночной, и только там, где уже давно закатилось солнце, - узкая, острая, как лезвие, полоска невероятного цвета, апельсинно-кораллового. Тишина кругом такая же глубокая, как чернота, и врывается в неё, вспарывая её тоже лезвием, гудок какого-то невидимого катера.

Наша осень уже клонится к зиме. Недели через две-три выпадет снег, начнутся заморозки, неприятно даже думать, а каково будет зимовать! К лету и солнцу привыкаю быстро и всю зиму только и делаю, что отвыкаю и отвыкнуть не могу, до следующей весны. К зиме же привыкать и не пробую, считаю её затянувшимся и растянувшимся антрактом между двумя летами (?). Когда выдаётся немного свободного времени, уже под вечер, бегаю в лес за ягодами и грибами. Грибы появились только несколько дней тому назад и будут до морозов. Есть здесь подосиновики и подберёзовики, грузди, волнушки, маслята. Довольно много, т. к. я, уходя ненадолго и почти не отдаляясь от дороги, т. к. мест не знаю и углубляться в лес боюсь, приношу с полведра грибов и литра 2—3 голубицы и черники. Сварили немного варенья, а грибы сушим и солим, да и так едим, жареные. Ягоды и грибы - большое подспорье в нашем меню, т. к. благодаря покупке домика с деньгами у нас трудновато. Грибов постараемся на зиму запасти хоть сколько-нб., если удастся выкроить время, чтобы насобирать.

Всё же нынешним летом я очень довольна, т. к. было подряд около десяти дней тёплых и солнечных, чудесных. Жаль только, что из-за всяких домашних и хозяйственных хлопот не удалось ни отдохнуть, ни порисовать как следует, а всё какими-то крадеными урывками. Жить бесцельно ужасно, но тяжело также, если нет ни единого «бесцельного» дня — не просто погулять, а непременно или топливо собирать, или грибы, или навоз для штукатурки и т. д. Даже на небо как-то украдкой глянешь, на минутку оторвавшись от какого-нб. «дела», которое сделаешь — и опять сначала. Ночью перед сном, когда бы ни ложилась, непременно хоть 15 минут читаю, иначе не успеваю. Сейчас читаю присланный мне гётевский однотомник, превосходно переведенный и очень прилично изданный. Многое хотелось бы написать по поводу того, что думается над Гёте, но - в другой раз, ибо так коротко, как о грибах, не напишешь!