Богуслав Суйковский - Листья коки
Но со стороны это представляется легким, а Иллье было трудно бежать. Дорога к ближайшему посту шла все время в гору, и даже ее сердце горянки начало бешено колотиться.
Ей пришлось сбавить темп, потом она перешла на обычный шаг, но закоченели ноги, холод обжигал ей плечи и спину, и поэтому, миновав опустевшую и темную сторожку на перевале, она снова побежала. Дорога шла вниз, кое-где даже обрываясь уступами; но, к счастью, месяц освещал все Эти трудные и опасные места.
Теперь бежать было легче, и Иллья мчалась с удовольствием. Она знала, разумеется, все окрестности, но после набега белых ни разу не была на этом склоне горы. Иллья надеялась, что, может быть, пост около моста не окажется пустым. Ведь это очень важный пункт на дороге. Нужно охранять мост и по мере надобности ремонтировать его, а, кроме того, здесь перекресток двух путей...
Она еще не ощущала усталости, когда различила впереди, в долине, сторожевой пост. Старательно обтесанные, почти отполированные камни стен поблескивали в полумраке.
Она остановилась, оделась и уже обычным шагом подошла к каменному строению. Но огня, который обычно горел всю ночь, не было, на скамейке у входа не сидел готовый отправиться в путь часки, а когда Иллья несмело, потому что ночная тишь действовала на нее угнетающе, закричала: "Эй, есть там кто-нибудь?" - ей ответило только зловещее эхо.
Мост, однако, висел над пропастью, как обычно. Иллья решительно направилась к нему. Опустевший пост был для нее неприятной неожиданностью, но она постаралась утешить себя. Следующий пост - возле большого селения, там она наверняка застанет часки. Нужно все время идти в гору, почти десять тысяч шагов, но это ничего. Она не устала. Перескажет приказ сапа-инки и передохнет,
А может, остаться в тех местах? Там, наверное, больше еды, больше людей и веселее. Но Синчи будет разыскивать ее в Кахатамбо, и никто не скажет ему, куда она ушла. Синчи подумает, что она погибла или же что ее, как и многих других, забрали белые. Нет, нет, она должна вернуться домой, как только передаст приказ.
Иллья осторожно ступила на мост. Хотя ветра не было, а Иллья шла легко, осторожно, по самой средине, все равно тонкие и гибкие доски, подвешенные на лианах, начали дрожать, колебаться, волнообразно раскачиваясь и мешая идти. Никаких перил, ни малейшей опоры.
"Это проделки злых духов в ночи", - сердито подумала Иллья, стараясь смотреть прямо перед собой. Только не вниз. Только не смотреть в пропасть, иначе сразу же какой-нибудь злой дух закружит голову и столкнет ее. Они только этого и ждут. Иллья стиснула зубы, подняла голову и стала повторять с глубокой верой:
- Богиня Луны, милостивая госпожа, помоги мне!
Луна светила прямо в лицо, и Иллье это показалось хорошей приметой. Но когда она перешла на другую сторону и снова почувствовала под собой твердую почву, она настолько ослабела, что вынуждена была присесть на некоторое время, обливаясь холодным потом. Нет, она была не права. Через такой мост лучше переходить днем. Конечно, днем. Возвращаясь, она должна так рассчитать время, чтобы пройти по нему при свете солнца. Ведь раньше она столько раз проходила здесь, но никогда мост так не качался, а у нее не кружилась голова.
Придя в себя, она двинулась дальше. Снова сняла платье, но бежала размеренно, экономя силы. Дорога опять пошла в гору, потом устремилась в глубь долины, настолько узкой, что противоположная стена отбрасывала сплошную черную тень, закрывая собой луну. В такие мрачные ущелья Иллья углублялась со страхом, огромным усилием воли заставляла себя идти, хотя ее так и тянуло присесть отдохнуть, дождаться восхода солнца.
Но она все время напоминала себе, что теперь она - часки, несет приказ самого сына Солнца, а на такой службе отдыхать не полагается.
Следующий пост стоял на взгорье, у селения, и Иллья издали увидела его. Он, однако, не белел в свете месяца и казался ниже, чем предыдущий. Только подойдя ближе, Иллья поняла, в чем дело: пост сгорел, его стены почернели от дыма, а крыша обвалилась. В развалинах лежало и селение. Вокруг ни огонька, ни малейшего признака жизни.
Иллья замерла на перекрестке. Большой тракт в Кито тянулся по склону к далекому перевалу у белых снежных вершин. Там девушка никогда еще не бывала, но слышала, что дорога эта тяжелая, проходит по пустынным местам, где лишь изредка кочуют пастухи со стадами лам. Поэтому даже настоящие часки не любят этих мест. Следующая деревня должна находиться где-то у пятого или шестого поста...
Она уже пробежала два обычных перегона. Тот часки умер, миновал шесть постов и умер. Но его укусила змея. А в этих горах - снега, здесь нет змей. Но зато тут мороз, метели, пропасти и безлюдье, здесь господствуют только злые духи, наводя ужас на одиноких путников...
Иллья недолго колебалась. Тот часки сказал: "Для дела сапа-инки". Она запомнила эти слова, значит, и она теперь мчится по приказу сапа-инки. Она неприкосновенна для людей, для демонов, вероятно, тоже. Сознание этого придало ей силы и мужества. Воззвание сапа-инки к вождю Пачакути должно дойти по назначению.
Иллья двинулась вперед, надеясь согреться в быстром беге. Если на ближайших постах не окажется часки, то там, где лежит снег, ей придется идти в одежде, а значит, медленнее. Девушка пожалела, что нет у нее плаща и нет даже листьев коки. Пожевать их - и она забыла бы об одиночестве, об ужасах ночи в горах, об усталости. Но ничего, добежит и так.
Иллья замедлила шаг. Здесь кончаются возделанные поля, и тракт уходит в глубь высокогорной пустынной равнины. Заросли карликовых кипарисов в свете месяца выглядели странно, пугающе.
Дорога шла вверх. Иллья устала. Путь, уже проделанный ею, утомил бы даже сильного и выносливого мужчину, а она девушка, и к тому же долгое время недоедает, ночами почти не спит, боясь, что белые могут снова вернуться...
"Доберусь до поста, - решила она, - и если там не будет никого, то хотя бы отдохну. Я должна отдохнуть".
На высокогорных пустошах было холоднее, чем в долине. Иллья не выдержала, остановилась, вся дрожа, и снова решила надеть платье, В этот момент она услышала шорох.
Ветра не было, кусты кенны застыли в полной неподвижности, и все же это послышалось где-то здесь, совсем близко. Еле уловимый шорох, его можно было уловить только в абсолютной тишине, среди мертвого безмолвия. Казалось, что-то мягкое коснулось сухих ветвей.
Иллья замерла с платьем в руках. Сердце заколотилось в груди, удары крови отдавались в ушах. Она еще пыталась успокоить себя тем, что, быть может, это спугнутая шиншилла или полевая мышь выскользнула из норы или... или же маргай, кровожадный, но маленький, который поспешил спрятаться от человека.
В тени прямо возле нее что-то мелькнуло, и зоркие глаза горянки сразу же распознали зверя. Инстинктивно, словно пытаясь защититься, она протянула руки, в которых держала платье. Дрожащими губами она повторяла только одно:
- Я на службе у сапа-инки. О тити, о капак-тити, я иду, выполняя приказ сапа-инки.
Ягуар присел, услышав звук ненавистного ему человеческого голоса, он даже испугался на мгновение чего-то белого, что замаячило в лунном свете, но тут же учуял запах человека. Ягуар был голоден. Он зарычал и прыгнул...
Глава сороковая
Рокки обошел Куско ночью, сделав огромный крюк, и утром выбрался на главный тракт, ведущий в Кито. Как и было задумало, он направился прямо к ближайшему сторожевому посту.
Уже сверху, с голых, покрытых лишь зарослями толы плоскогорий, которые господствовали над плодородной равниной, он еще ночью различил свет сигнальных костров, загоравшихся вдоль дорог. Это значило, что служба часки работает как обычно и даже с большей интенсивностью.
Он решил, что инка Манко, видимо, победил белых и в стране восстанавливается старый порядок. Значит, пришло время расчета с изменниками, с теми, кто служил белым завоевателям.
Остаток ночи Рокки провел на вершине, наблюдая за беспрестанно загоравшимися огнями на далеких сторожевых постах. Со времени битвы в Чапасе его мучили тяжелые, более сильные, чем обычно, головные боли. Это была болезнь, весьма распространенная среди жрецов, чьи головы деформировали еще в детстве, удлиняя их и делая лоб плоским.
Боли могли иной раз начаться после физического переутомления, после сильного нервного потрясения, вспышки гнева или пережитого страха и на какое-то время совершенно лишали жреца способности мыслить, принимать решения и вообще что-то делать. Народу говорили в таких случаях, будто святейший беседует с богами и потому не восприимчив к звукам обычной человеческой речи. Жрец же прятался от людей и спасался только тем, что жевал коку или даже пил отвар из нее и, окончательно отупев, впадал в беспамятство. В таком состоянии жрец нуждался в покое и уходе, чтобы прийти в себя.
У Рокки же не было ни листьев коки, не было и никого из спутников, кто бы мог за ним присмотреть. И сам он опасался погони. Сознание опасности и натренированная годами воля позволили ему одержать верх над приступами болей. Рокки принял решение, и, когда очередной приступ несколько ослаб, он направился к сторожевому посту, который, как он успел заметить, находился далеко от соседнего селения.
