Борис Керженцев - Окаянное время. Россия в XVII—XVIII веках
Все перечисленное нисколько не является преувеличением. Еще патриарх Иоаким настоял на применении самых суровых мер к старообрядцам. С тех пор и законодательно и на практике преследования сторонников древлеправославия только усиливались. И правительство и церковные иерархи проявили в борьбе со староверием не только непримиримость, но и по-настоящему изощренную жестокость, изобретая самые бесчеловечные способы казней и пыток. Старообрядцев сажали в тюрьмы и морили голодом, принуждая отказаться от своей веры, жгли на кострах «в срубе» и привязанными к столбу, запекали живьем на огне в железных котлах, вырывали языки, рубили руки и головы, выводили голыми на мороз и обливали водой, превращая в ледяные статуи…
Подобные расправы, которыми нередко руководили архиереи, позднее причисленные официальной церковью к лику святых, например, владыки Дмитрий Ростовский и Питирим Нижегородский, происходили на протяжении всей первой половины XVIII столетия, включая правление «человеколюбивой» государыни Елизаветы Петровны.
Староверы должны были платить двойной подушный оклад, носить специальную одежду по образцу старорусской, только с самыми архаичными элементами: это делалось и в насмешку, и также «чтоб они потому во всяких местах явны были». Петр лично предписал для мужчин — зипун со стоячим клееным козырем (воротником), женщинам «раскольничьим и бородачевым женам» — опашни и рогатые головные уборы. Поверх одежды «раскольникам» повелевалось носить еще специальный медный знак с издевательской надписью «борода — лишняя тягота». Староверы не имели права свидетельствовать в суде, избираться на административные должности. Вообще еще петровский указ в отношении староверов, не записавшихся в двойной оклад, и тех, кто их укрывал, гласил с исчерпывающей ясностью: «Подлежат такой казни, как противники власти»{144}.
Но все усилия правительства были бесплодны. Число приверженцев «старой» веры в России увеличивалось с каждым годом. В самой Москве их было немало, причем по большей части среди зажиточных мещан и купцов, а по стране целые уезды были староверческими по составу населения. В «раскол» переходили крестьяне деревнями и селами, сильные позиции были у старообрядцев и в городах. По наблюдениям И.С. Аксакова, занимавшегося изучением старообрядчества в Ярославской губернии, едва ли не 3/4 народонаселения этой губернии были староверами, и только 1/4 — принадлежала к официальной церкви. По другим российским областям положение было похожим. К концу XIX — началу XX века староверов разных согласий насчитывалось в стране не менее 15 миллионов человек.
По общему свидетельству авторов, как отечественных, так и иностранных, включая вынужденные признания государственных чиновников, староверы представляли лучшую и здоровую часть народа. Именно в старообрядчестве сохранился настоящий великорусский антропологический тип. Почти 100% грамотность, трезвость и трудолюбие, а также необычайная внутренняя сплоченность и взаимная поддержка обеспечивали большинству финансовый достаток и давали возможность достигать иногда значительного богатства. По замечанию князя П. Долгорукова, в то время как «православный» крестьянин тратил все заработанное на водку, старовер «трудился, торговал, накапливал, богател, приобретал влияние, подкупал всегда алчных чиновников»{145}.
Деньги были для староверов средством защиты от враждебного государства. Благодаря им налаживались связи, добывалась благосклонность и становых приставов, и столичных вельмож, отводилась угроза разорения от древлеправославных скитов. Богатые купцы-староверы выкупали у помещиков на волю целые деревни, обеспечивая крестьян заработком, давая людям новую свободную жизнь.
Староверие, проникнутое духом независимости, было несовместимо с крепостническим режимом. Везде, где усиливались его позиции, слабело крепостное право, и наоборот, успешное наступление «казенного православия» обеспечивало помещикам возможность неограниченной эксплуатации рабского крестьянского труда. Жандармам нередко приходилось отправлять начальству тревожные отчеты, вроде этого: «Замечено, что… вообще развит дух неповиновения в помещичьих крестьянах от влияния местных фабрикантов, которые, сделавшись купцами из тамошних же крестьян, способствуют многим выкупаться из крепостного состояния»{146}.
Но староверие возникло и было всегда прежде всего духовным религиозным движением. Сохраняя в неприкосновенности устав древней православной церкви, оно предъявляло к своим последователям множество ограничительных требований, которые могут показаться чрезвычайно обременительными. Прежде всего это многочасовые церковные службы с долгими земными поклонами, это строгие посты, исключающие всякие послабления, допущенные в «официальной» церкви, наконец — это необходимость соблюдения благочестивого образа жизни постоянно, в каждый день и час, а не только во время похода в храм. Существовали обязательные к исполнению предосторожности в общении с «внешним» греховным миром, разнообразные бытовые ограничения и запреты.
Однако преданность вере в народе была так сильна, что подобные тяготы не отпугивали миллионы русских простолюдинов, поставленных государством и без того в крайне тяжелые условия. Вместе с переходом в древлеправославие они добровольно возлагали на себя все обязательства, предписанные канонами, и следовали им всю жизнь.
Одно только это служит доказательством чрезвычайно большого духовного потенциала русского народа, накопленного за семь веков христианства. Можно поражаться тому, насколько сильной и самобытной была культура народа, если она успешно сохранялась и оставалась живой на протяжении двух веков невероятных по жестокости преследований, направленных на ее полное истребление.
Остается только предполагать, каких успехов могло бы достичь русское государство, если бы его правительство не свернуло с пути традиционного духовного и социального развития, если бы нравственные и физические силы народа не были растрачены на сопротивление государственному насилию.
ЗАКЛЮЧЕНИЕ
Произведенные значительные преобразования на рубеже XVII — первой половины XVIII века в официальной исторической науке принято представлять как несомненно прогрессивное явление в государственной жизни России. Однако духовные и социальные кризисы, пережитые страной на протяжении XVIII, XIX и вплоть до начала XX столетий, заставляли независимых исследователей снова и снова обращаться к временам реформ, все смелее соглашаясь видеть именно в них источник негативных тенденций в общественном развитии.
Авторами, не слишком соотносившими свои мнения с предписаниями идеологической цензуры, почти единодушно признавалось отрицательное значение для отечественной истории личности Петра Первого. К.С. Аксаков писал в 1855 году: «Государство в лице Петра посягнуло на народ, вторгнулось в его жизнь, в его быт, насильственно изменило его нравы, его обычаи, самую его одежду…»{147}. Критика деятельности Петра звучала еще раньше — решительное осуждение этому императору вынесли и князь М. Щербатов, и Н. Карамзин.
Но в большинстве случаев взгляды самых яростных критиков не распространялись дальше петровской эпохи в поиске источника исторических бед России. Многими, наоборот, даже идеализировались предшественники Петра. И. Солоневич, посвятивший замечательно яркий очерк развенчанию личности и деяний первого российского императора, искренне считал его отца, царя Алексея Михайловича, правителем, который внес исключительно положительный вклад в развитие страны и, более того — «вытащил Россию из дыры»{148}. Недооценка негативного значения перемен, произошедших в России еще в середине и в конце XVII века, служит препятствием для понимания настоящих причин всех последующих проблем развития ее государственности. В корне ошибочен поверхностный взгляд на события никоновской «справы», как на незначительное изменение некоторых внешних форм богослужения, не затрагивавшее духовных основ веры.
Русское православное царство в середине XVII столетия поменяло не просто церковный обряд — оно изменило духовный полюс своего развития.
Консервативный писатель XIX века Константин Леонтьев заметил, что «изменение внешних форм быта есть самый верный и могучий признак глубокого изменения в духе». Любой обряд — это символ, отображающий внутреннюю суть. Фактические перемены всегда выбирают себе определенную зримую символическую форму своего воплощения. Так случилось и с переменой старого церковного устава на новый.
Русь, переняв от греков в X веке древнее двоеперстие вместе с христианством и сохраняя неповрежденными усвоенные тогда правила и обряды, осознанно несла на себе и отсвет величия империи ромеев. Однако на русской почве эта преемственность приобрела по преимуществу значение духовного наследства. Теперь, нарушая прежний порядок и оскорбляя старый церковный чин в пользу нового и чуждого, правительство царя Алексея и патриарха Никона безжалостно ломало складывавшееся в России веками ощущение призванности к сохранению великой святыни православия, рушило в конечном счете чувство национальной духовной полноценности.
