Василий Потто - Кавказская война. Том 4. Турецкая война 1828-1829гг.
В самой религии курдов, несмотря на то, что большая часть их принадлежит к магометанскому исповеданию, сохранилось столько предрассудков от древних верований Азии, что сами мусульмане едва удостаивают их названием своих единоверцев. Множество несторианцев, армян, халдеев, равно как и мусульман, принадлежавших к нетерпимым сектам, находили во время оно убежище у курдов и, забытые своими земляками, мало-помалу забывали свою религию. Из этих сект особенного внимания заслуживают езиды – когда-то несторианцы, а потом начавшие поклоняться всему, не исключая дьявола. Впрочем, сами езиды отвергают последнее, говоря, что поклонение их сатане – пустая басня, но что по их законам сатану нельзя проклинать, так как он со временем может быть прощен, ибо никто не может положить предела милосердию Аллаха. Несмотря на это объяснение, езидов равно презирают и христиане и магометане; первые никак не могут примириться с их взглядом на виновника падения человеческого рода, а вторые не прощают им более житейской слабости – пристрастия к спиртным напиткам. Между тем езиды – самые честные и миролюбивые люди, из всех куртинских племен; зато остальные – поголовные разбойники.
Вековой беспорядок, господствовавший в сопредельных им государствах, в Турции и Персии, доставлял им легкое средство жить грабежом и поддерживал хищные наклонности народа. Самое название “курд” значит по-турецки “волк”, и они оправдывали его, будучи готовы грабить и резать все, что попадет им под руку.
Занятие русскими Баязета поставило курдов в зависимость уже от трех государств; русская опека присоединилась к опекам персидской и турецкой. Последней принадлежала, впрочем, львиная часть – большой Курдистан, где путешественники насчитывают до полумиллиона куртинских семейств. Северный Курдистан входит в состав пашалыков Ванского и Баязетского, западный – в Мушский и Арзерумский, южный – в Моссульский и Диабекирский. Восточной частью Курдистана владели уже персияне; и надо сказать, что политика, которой держалось это государство по отношению к курдам, упрочивала его владычество над ними гораздо более, чем политика Порты. Персидский двор старался предоставить одному из сильнейших и более благонадежных шейхов звание курдистанского валия и затем помогал ему деньгами и оружием распространять свое могущество и власть над остальными родоначальниками. Ничего подобного не делала Порта. Напротив, турецкое правительство пользовалось именно отсутствием централизации и единства власти у курдов и сеяло между ними раздоры, чтобы легче справляться с ними. Из этой системы выходило, однако, то, что курды, враждовавшие между собою, нередко переносили свою вражду на самую Турцию, а Турция не имела под рукой ни одного влиятельного человека, на которого могла бы опереться в случае надобности. А между тем, казалось, что Турция-то и должна была иметь в этом народе солидный ресурс своим вооруженным силам. Если бы каждое курганское семейство выставило только по одному вооруженному всаднику, то образовалась бы полумиллионная легкая, неутомимая конница. Но курды были настолько враждебны турецкому правительству, что оно не могло и думать о привлечении их к правильной военной повинности; ему приходилось довольствоваться тем, что давали сами курды, и более решительных мер принять было нельзя, потому что курды народ беспокойный, легко поднимающий оружие. К тому же, в крайнем случае, они имели возможность всегда перекочевать в соседнее государство, особенно в Персию, где им было удобнее, нежели у нас, так как в пограничной полосе русских владений было мало земель, да и русские порядки были строже персидских. Таким образом, курды сохраняли только номинальную зависимость от Турции, которая в экстренных обстоятельствах, например, во время войны, вынуждена была давать им разные льготы, и только этим приобретать в них союзников весьма сомнительной верности.
А между тем курды недаром имеют репутацию отличной конницы. Правда, они не стойки, и самая храбрость их не есть выражение постоянного, холодного мужества, она – скорее порыв, вдохновение; но тот, кто видел, как целые сотни их ложатся под самыми жерлами пушек и умирают на штыках пехоты,– выносил о курдах хорошее впечатление. В русском корпусе о них сложилось двоякое мнение: одни относились к ним даже с большим уважением, чем они того заслуживали, другие величали их трусами. Разумеется, оба мнения несправедливы, потому что курды дерутся и хорошо, и дурно, смотря по тому, что приводит их к бою: жажда ли одной добычи, сила ли и принуждение непопулярного у них правительства, собственный ли энтузиазм, вызванный защитой родных очагов, или просто желанием показать свою молодецкую удаль.
Оружие у курдов приспособлено преимущественно к рукопашному бою; в особенности хороша их длинная, гибкая камышовая пика, которой они владеют в совершенстве. Когда курд несется на врага, он держит пику за середину и, потрясая ее, заставляет изгибаться дротик так быстро, что глаз не может уследить за направлением лезвия – и удар этот трудно отпарировать саблей. Природные наездники, курды не любят сражаться пешком, и потому почти не имеют ружей; но пара длинных пистолетов всегда за поясом, на котором висит также кривая персидская сабля, часто с булатным хоросанским или дамасским клинком. Круглый щит и несколько маленьких копий за седельным троком, ловко бросаемых из рук, дополняют их обычное вооружение. Прибавим, что порода куртинских лошадей, красивая и быстрая, настолько же ценится во всей северной Азии, насколько арабская – в южной, туркменская – в Персии.
Самый костюм курда чрезвычайно живописен: громадный головной тюрбан украшается перьями; красная куртка с откидными рукавами расшита золотом или шелками; талию охватывает широкая турецкая шаль самых ярких цветов, а шаровары у них ширины необъятной. Об этой последней оригинальной особенности курдского костюма можно сказать и теперь словами скифских послов Александру Македонскому: “Если бы боги благоволили даровать курду объем тела, равный его шароварам, то этого исполина не вместила бы вся Азия: один его карман коснулся бы Балкан, а другой – Арарата”.
Переговоры с курдами начались зимой, при посредстве пленных турецких пашей, и пошли настолько успешно, что мушский паша сам подослал в Тифлис армянина, обещая принять русскую сторону, если получит приличную пенсию и сохранит за собою достоинство паши. Паскевич отправил к нему капитана князя Вачнадзе, под видом армянского купца, чтобы условиться с ним на первый раз о найме двенадцатитысячной конницы, которой обязывался выплачивать жалованья по десять тысяч червонцев в месяц. “Я не требую от вас,– писал ему между прочим главнокомандующий,– чтобы ваши действия обнаружились прежде, нежели мы выступим в поле и будем у подошвы Саганлуга; но тогда вы уже должны держаться поблизости и напасть на турок, как скоро они опрокинуты будут к Арзеруму, а потом составить ваш левый фланг при движении к Сивазу и Токату”.
С большими опасностями и затруднениями удалось князю Вачнадзе пробраться сквозь ряд куртинских кочевий и доехать до Муша. Там он добился тайного свидания с пашой. Но паша объявил, что никогда не имел никаких замыслов против блистательной Порты и что тотчас же прикажет отправить Вачнадзе в Арзерум, как шпиона. Опытный в делах подобного рода, Вачнадзе отлично понимал, что паша должен был говорить именно так, чтобы очистить себя, по крайней мере перед своей собственной совестью, и потому отвечал, не смущаясь, что паша волен во всем, но что ему, князю Вачнадзе, не так дорога собственная жизнь, как дорого благоденствие его высокостепенства. Тогда турецкий сановник перешел прямо к размеру вознаграждения. Они условились, и Вачнадзе получил секретное дозволение войти в сношение с курдским населением.
Во главе курдских вождей стоял в то время Сулейман-ага, родоначальник племени Сипки, человек весьма замечательный и пользовавшийся огромной славой, наследственно переходившей в его роде. Геройскими подвигами, сохранявшимися тогда в рассказах, был знаменит его отец Аудал-ага; но эта известность меркла перед славой его сына, Сулеймана, ставшего живой легендой по всему персидскому и турецкому Курдистану. Ван, Тавриз, Баязет, Эривань и Арзерум были свидетелями набегов этого прославленного молвой наездника. И, действительно, тысячи партизанских подвигов, совершенных Сулейманом, носят на себе отпечаток больших дарований, оригинального природного ума и безумной отваги. Небезынтересно ознакомиться с этим курдским вождем по некоторым выдающимся его действиям.
Однажды, например, он только с двумя сотнями курдов наголову разбил пятнадцатитысячный турецкий корпус. Об этом невероятном событии впоследствии рассказывал сам начальник турецких войск Джафар-хан-Егойский, едва успевший спастись тогда с небольшой свитой. По его словам, когда турецкий корпус ночевал в одном из ущелий на северо-восточном склоне большого Арарата, Сулейман, воспользовавшись непроглядной темнотой ночи, загородил завалами все выходы из ущелья, и затем, внезапно ворвавшись в турецкий стан, произвел в нем общее смятение. Тогда под влиянием паники турецкие солдаты с ожесточением стали рубить и колоть друг друга, а курды, благополучно выбравшись из этой сумятицы, засели в завалах и спокойно поражали обезумевшую толпу своими выстрелами.
