Лив Нансен-Хейер - Книга об отце (Ева и Фритьоф)
Статья в «Таймc», напечатанная одновременно в парижской газете «Лё Тан» и в немецкой «Кёльнице Цайтунг», а также в ряде других газет, содержала обзор исторических событий в Норвегии начиная с 1814 года и до того положения, которое сложилось в 1905 году. Нансен писал:
«Поскольку честная попытка Норвегии добиться законного равноправия на основе общности внешней политики потерпела неудачу из-за слепого и непонятного сопротивления шведской стороны, среди демократического большинства возникла мысль о необходимости создать собственное министерство иностранных дел, которое есть и у Швеции.
Одно из условий Бустрема[117] сводится к тому, чтобы норвежские консулы, являющиеся норвежскими служащими, смещались шведским министром иностранных дел, который является шведским служащим и подотчетен только Швеции. Такое условие нельзя ставить суверенному государству, не оскорбив его. Оно противоречит нашей конституции, по которой право увольнять чиновников имеет только король. Мы испробовали все пути, чтобы добиться соглашения. Теперь у нас уже нет выбора. Мы должны заставить уважать наши права в наших внутренних делах. Мы верим в победу справедливости».
Теперь уже все понимали, что Нансен уехал за границу не для того только, чтобы принять участие в съезде океанографов. Правда, в норвежских газетах появилось сообщение о том, что он выступит в Лондоне с докладом о своей предполагаемой экспедиции к Южному полюсу, но это никого ни в чем не разубедило, а маме принесло одно лишь беспокойство. Отец утешил ее, написав, что этот план — дело не ближнего будущего.
Для Швеции статьи отца были жестоким ударом. Даже принц Эжен, который пытался смотреть на вещи объективно, был огорчен до глубины души, 28 марта он писал своему другу К. А. Оссбару[118]:
«Я только что прочел статью Нансена в „Таймc". Она прекрасно написана и, конечно, убедительна для английской публики. Конечно же, он не сказал всей правды, и Норвегия изображена в очень выгодном свете. Но даже если смотреть на дело очень придирчиво, то все равно то, о чем он говорит, не делает чести Швеции. От этого становится горько и грустно на душе.
Обвинение в нарушении обещания — серьезная вещь, особенно в глазах зарубежной публики, но, впрочем, оно близко к истине, особенно если подумать о предложении Бустрема. Поправки, внесенные в это предложение другими советниками, при условии сохранения его основных положений, оставляют такое чувство, словно мы пытаемся сгладить неприятное впечатление.
Мне кажется, наша ошибка в том, что Швеция с первого дня существования унии не ставила перед собой цели развивать ее в направлении все меньшей жестокости и находить новые формы в соответствии с новыми условиями, с тем чтобы в конце концов уния отпала сама собой. Тогда бы рядом с нами выросла страна, своими возможностями и условиями в корне отличающаяся от Норвегии 1814 года».
По обеим сторонам Кьёлена[119] долго надеялись, что кризис не приведет к разрыву. Особенно король Оскар, который был уже стар и болен. «Мне тяжело смотреть, как трудно приходится королю в этих напряженных условиях,— пишет далее принц.— Но он выносит все это с трогательной кротостью».
Доктор Свен Гедин[120] был далеко не так кроток. Он резко выступил в зарубежной прессе против Нансена, а Нансен еще резче возразил.
«У нас в Норвегии д-р Гедин вызвал большое удивление тем, что в своем письме, опубликованном на прошлой неделе в «Таймc», он берет под свою защиту министерство Бустрема и, следовательно, одобряет оскорбления, наносимые последним Норвегии. Совсем недавно он выступил с воззванием к шведскому народу, под которым подписались многие выдающиеся люди Швеции. В этом воззвании, в частности, говорится:
«Чтобы стать источником силы, а не причиной раздоров и слабости, союз должен найти такую форму, которая удовлетворила бы оба народа в их стремлении к независимости и при которой союз строился бы на основе обоюдного права на самоопределение».
Так когда же д-р С. Гедин говорил о соответствии со своими убеждениями — тогда ли, когда поставил свое имя под этим воззванием, которое своим содержанием направлено против линии Бустрема, или тогда, когда в зарубежной газете выступил с защитой антинорвежской политики Бустрема и ее печальных последствий?»
Ясно и честно, бескомпромиссно, по пунктам опровергал Нансен нападки Гедина, и, таким образом, выступление Гедина лишь укрепило положение Норвегии.
В этом году 17 мая было очень ответственным днем. В Христиании Нансен выступил с речью:
«Расти народ может лишь тогда, когда он берется за выполнение того дела, за которое, дорожа своей честью, не взяться нельзя, даже если оно обречено на поражение. Мы должны помнить о том, что для народа возможны несчастья большие, чем поражение.
Теперь мы поняли: что бы ни случилось, мы должны и будем защищать нашу самостоятельность и право на самоопределение в своих собственных делах, мы должны отстоять наше право или умереть за него.
Самое радостное — то, что наш народ обрел способность мыслить масштабно, не погрязая в мелочах насущных забот, что он осознал единство, которое, несмотря на различия партий, несмотря на старинные разногласия, растет и крепнет день ото дня, обрел то спокойствие и волю зрелого человека, которые стали присущи всему народу и придали нам уверенность. Стортингу, на чью непоколебимую стойкость мы полагаемся, правительству мы вверили судьбу нашей страны.
Сегодня мы можем сказать и стортингу, и правительству: действуйте спокойно, и будьте уверены в том, что воодушевление и готовность к самопожертвованию зажглись в нас не на один восторженный миг, а надолго».
Отцу помогали его друзья. Он ведь работал и днем, и ночью, и когда ему надо было приготовить речь к 17 мая, то Мольтке My помогал ему подыскивать подходящие цитаты из произведений Сивле[121] и Бьёрнсона, которые могли бы подчеркнуть всю серьезность и значимость момента.
Дальше события следовали одно за другим[122]. Уже на следующий день стортинг вынес на обсуждение проект закона о системе собственных норвежских представительств, за который единогласно проголосовали и лагтинг, и одельстинг[123]. Король Оскар, который на время своей болезни передал дела государства кронпринцу Густаву, снова взял власть в свои руки и принял на себя ответственность за отказ утвердить этот закон.
7 июня норвежское правительство передало свои полномочия в руки стортинга. И снова стортинг единогласно не принял отставки правительства. Теперь оно должно было «осуществлять те полномочия, которые находились в руках короля, с теми неизбежными изменениями, которые вытекали из того, что союз со Швецией под властью одного короля был расторгнут вследствие того, что шведский король прекратил исполнять обязанности норвежского короля». Впоследствии говорили, что короля сместили в одном придаточном предложении.
Одновременно стортинг направил королю Оскару послание с отчетом о происшедшем и с просьбой о том, чтобы один из принцев дома Бернадотов стал королем Норвегии. На следующий же день Нансен телеграфом послал в лондонскую газету «Стандарт» статью, где объяснил побуждения норвежской стороны. Заканчивалась она следующими словами:
«Так как отступать уже некуда, то мы надеемся, что шведский народ поймет, что это наилучшее решение и что разрыв унии не вызовет протеста за рубежом. Хочу прибавить, что мы не питаем зла против Швеции, и это явно подтверждается нашим желанием иметь на норвежском троне представителя дома Бернадотов».
Но Швеция сочла разрыв унии незаконным и отказалась признать его. В действительности разрыв ни для кого не явился неожиданностью, но, со шведской точки зрения, норвежцы осуществили его грубо и унизили Швецию.
Для большей части шведского народа война с соседом была немыслима. Партия социал-демократов во главе с Брантингом[124] и либеральная левая партия разделяли требования Норвегии. Об этом свидетельствует стихотворение Гуннара Веннерберга[125].
Разойдемся и пойдемкаждый собственным путем,ведь способны мы понять,что совсем не стоит лгатьни себе, ни миру.
Но офицеры и партия правых, как говорила моя шведская подруга, в национальном угаре «бряцали саблями», и одно время носилось множество различных слухов. Я помню, как отец вбежал в дом с возгласом: «Теперь можно седлать лошадей!» Слава богу, дело ограничилось мобилизацией. Но и это было достаточно неприятно.
Возбуждение проявилось в обеих странах по-разному. Отец чувствовал, что в эти дни в Швеции его не очень-то жаловали. Каждое утро на столе лежали кучи вырезок из шведской прессы и писем, большей частью анонимных. В них не скупились на различные ругательства. Но все эти письма, за редким исключением, тут же отправлялись в мусорную корзину. Однако когда один шведский друг отца, которого он очень ценил, вернул ему его фотографию, отцу было неприятно. Он не испытывал ни горечи, ни раздражения — он был глубоко опечален.
