Андрей Иванов - Повседневная жизнь французов при Наполеоне
Теперь же он поручил дело гвардейскому генералу Дюлолуа, который передал эстафету полковнику Монфору. А тот все доверил какому-то капралу. Дюлолуа, Монфор или капрал — кто-то из них должен был сделать простое дело: взорвать дамбу, когда вся армия переправится на другой берег.
Корпуса начали переходить мост еще 18 октября, но союзники спохватились в семь часов утра следующего дня. Были попытки начать переговоры, но в десять утра сражение возобновилось.
И вдруг раздался взрыв — то была работа капрала. Арьергард французов оказался запертым в Лейпциге. Понятовский[314], только что получивший звание маршала, бросился в реку и не смог доплыть до другого берега из-за ран. Польский герой утонул, а саксонский король — союзник Наполеона, генерал Лористон[315] (бывший посол в России) и множество других военачальников угодили в плен. Почти 30 тысяч солдат императора погибли или попали в руки врага.
Армия была деморализована. В частях упала дисциплина. Все понимали, что кампания, столь успешно начатая, проиграна.
Один наблюдатель писал, что «количество трупов и павших лошадей увеличивалось с каждым днем. Тысячи солдат, падая от голода и усталости, оставались позади, не имея сил добраться до лазаретов. Леса на несколько миль вокруг полны отставших, измотанных и больных солдат. Пушки и повозки валяются повсюду».
Вспыхнула эпидемия тифа. Т]рупы связывали, как сено, и увозили на ломовиках.
Болезнь не щадила ни солдат, ни генералов. Умер граф Нарбонн, губернатор Торгау который даже в день Березины был напудрен и причесан «с такой же тщательностью, как недавно в Версале»[316].
И эта армия смогла нанести поражение баварцам и австрийцам, вздумавшим преградить ей дорогу! Наполеон разгромил войска баварского короля, «своего большого друга», как горько иронизировал Стендаль, и вернулся во Францию.
Гёте не верил в поражение «своего императора» даже в конце кампании 1813 года: «Время покажет, что из всего этого произрастет. Хотел бы я, чтобы неверие мое было посрамлено…»
В том году произошел случай, который еще больше поднял авторитет доктора Ларрея в войсках. После одного из сражений среди офицеров укрепилось мнение, что солдаты сознательно занимаются членовредительством и причиняют себе самострельные раны. У многих юных бойцов были оторваны два пальца правой руки. Маршалы хотели устроить показательную расправу над подозреваемыми в этом солдатами.
Наполеон тоже склонен был думать, что солдаты делали это сознательно, о чем он и сказал Ларрею. Главный доктор горячо возразил, что такое просто невозможно, поскольку не соответствует характеру храбрых новобранцев. Наполеон продолжал настаивать на своем мнении.
Ларрей так рассердился, что обвинил императора в несправедливости. «Вас ввели в заблуждение, — писал он, — эти мальчики невиновны». Наполеон прислушался к его словам, благодаря чему солдаты избежали незаслуженного наказания.
В дальнейшем было доказано, что раны — результат поспешности, с которой юные солдаты заряжали ружья и стреляли из них. Наполеон убедился в правоте Ларрея и похвалил его за твердость: «Господин Ларрей, вы исключительно порядочный человек. Как бы я хотел, чтобы меня окружали только такие люди, как вы. Но люди, подобные вам, очень редки».
2 декабря 1813 года Париж в последний раз отпраздновал годовщину коронации Наполеона.
Как и в предыдущие годы, во всех театрах давались бесплатные представления. Но Наполеону было не до них — он так и не появился на публике.
Проводились увеселительные мероприятия, что на фоне катастроф последних двух лет выглядело чистым безумием. Дома и улицы были украшены, устраивались иллюминации. Бесплатно раздавали еду. Двенадцать девушек, которым город Париж пожаловал приданое, выходили замуж за заслуженных солдат.
Наполеон издает декреты, призывая в армию новобранцев и старых резервистов. Он мобилизует полицейских, лесников, таможенников — вместе с 150 тысячами призывников будущего, 1815 года. В армию снова включаются части Национальной гвардии.
«Мне говорили, — пишет император военному министру, — что в Доме инвалидов найдется от семи до восьми сотен людей с небольшими увечьями, которые желали бы отправиться снова послужить в армии. Если это так, то они явятся прекрасным источником сержантского состава…»
Газеты обращались с пламенными призывами к воинам. Новые части укреплялись ветеранами Итальянской и Испанской армий. Теперь стало гораздо проще попасть в Молодую гвардию императора.
Все на защиту Отечества — как в 1792 году, когда Дантон отстоял Париж! Свои услуги предлагает 60-летний оппозиционер Карно, долго остававшийся не у дел.
Наполеон направил Карно в Антверпен, Шапталя — в Лион, а графа Сен-Валье — в Гренобль, предоставив им самые широкие полномочия. Вместе с Сен-Валье в родной город приехал Стендаль. Он редактировал доклады, которые сенатор Сен-Валье отправлял в Париж, составлял прокламации к населению и вел канцелярскую работу.
Чрезвычайные комиссары отвечали за все — рекрутские наборы, обмундирование, армейские заготовки, организацию провиантских складов. Сен-Валье целиком положился на помощника.
Анри Бейль пишет министру Монталиве о том, что сорок дней работает без сна. Вдобавок он заболел: «Три недели уже как я лежу в лихорадке».
Будучи нездоровым, он едет к южной границе Франции и видит, что она совсем не охраняется.
Австрийцы наступали на Лион. В городе началась паника. Шапталь написал Сен-Валье: «Лион эвакуируется, население спасается. Лавки закрыты, вывески сорваны, в кассах пусто, в арсеналах никаких резервов. Что делать в таком положении?..»
Казалось, что все потеряно. Город защищали тысяча солдат и столько же национальных гвардейцев, ополченцев и студентов ветеринарной школы. Австрийских солдат было в 5–6 раз больше, чем французов.
Шапталь приказал всем военнослужащим, находившимся в городе, собраться в казарме. Другим указом он предложил всем жителям департамента, способным носить оружие, начать партизанскую войну.
Маршал Ожеро считал, что защищаться невозможно. Он отправился в Баланс на поиски подкреплений.
Австрийцы некоторое время бездействовали, а затем пошли на штурм. Но небольшой гарнизон и городские рабочие отразили натиск.
Между тем поступило первое подкрепление от Ожеро — 700 пехотинцев и две пушки. Эта колонна прошла по улицам с барабанным боем. Жители Лиона приветствовали солдат и иллюминировали город. А когда Ожеро прислал еще 500 бойцов (400 пехотинцев, 100 кавалеристов и три орудия), этого оказалось достаточно для контрудара!
Австрийский генерал Бубна решил, что имеет дело с крупными силами, и отступил. Город был временно спасен — и данный эпизод был примером того, что будет происходить во Франции зимой и весной 1814 года.
Русские перешли через Рейн. Будущий декабрист Федор Глинка восхищается дорогами — также, как когда-то ими восхищался Артур Юнг: «Что есть тут хорошего, так это большие дороги: чудесные дороги! Проезжаем несколько станций, не спускаясь, не возвышаясь, все по ровной глади, как по натянутому холсту; ничто не остановит повозки, нигде не получишь толчка. Дорога чиста, как ток: на ней, как говорится, ни сучка, ни задоринки. Я в первый раз отроду по такой прекрасной еду. Около себя видишь горы, а под собой не чувствуешь их. Чудесная здешняя дорога проведена в виде огромной толстой плотины или наподобие крепостного вала. В прямом направлении пробитые горы, срезанные холмы, засыпаны рвы и овраги, и проложен гладкий путь, шоссе. Это шоссе в некоторых местах на два, на три и на четыре аршина от горизонта от земли возвышается».
Но и горестных впечатлений хватает: «В городах лучшие дома — казармы или больницы. Толпы нищих встречают, провожают и всевозможными хитростями и уловками нападают на кошелек и сердце проезжего. Один пугает вас своими ранами, другой рассказывает о своем увечье, третий кричит, четвертый поет. “Вот бедная сирота! — говорит какая-нибудь старуха, подводя к вам маленькую девочку. — У нее нет ни отца, ни матери; одно сострадание проезжающих кормит и одевает ее”… Просительную речь свою говорит она целую четверть часа, а в заключение восклицает: “Дайте ей франк!” “Что-нибудь убогому старику!”, “Что-нибудь бедному мальчику!”, “И мне!..”, “И мне!..” или “Купите у меня цветов!”, “У меня сладких пирожков!”, “У меня ягод” и проч., и проч. Вот что услышите, приехав на станцию. Но тут уж лучше просто давать милостыню, нежели что-нибудь покупать, ибо продавщицы цветов и лакомств с прегрязными руками и в презапачканных лохмотьях». Французские села также выглядят безотрадно: «Здешние деревни совсем не то, что немецкие: тут нет ни красивых улиц, ни светлых домиков, ни порядка, ни опрятности. Один изрядный дом какого-нибудь барона или маркиза в средине, а около него кучи вместе слепленных, старинною поседелою черепицею покрытых, низких, убогих и часто курных лачужек; улицы в навозе, народ в лохмотьях… Вот картина деревни здешнего края!..»
