Фридрих Шиллер - Тридцатилетняя война
Первая попытка отомстить Австрийскому дому не удалась, но решение Валленштейна было непреклонно, и перемена коснулась лишь средств. От курфюрста Саксонского он рассчитывал с меньшими трудностями и большими выгодами добиться того, что ему не удалось получить от короля Шведского, руководить которым было так же немыслимо, как легко было управлять курфюрстом. В неизменном согласии с Арнгеймом, своим старым другом, он старался теперь заключить союз с Саксонией, благодаря которому рассчитывал стать равно страшным и для императора и для короля. Он мог надеяться тем легче расположить Иоганна-Георга в пользу проекта, который в случае удачи лишал короля Шведского его влияния в Германии, что сильно развитая в саксонском государе зависть была уже раздражена могуществом Густава-Адольфа и его симпатия к королю Шведскому, без того весьма слабая, была охлаждена большими требованиями короля. Если бы ему удалось порвать связь между Швецией и Саксонией и в союзе с последней образовать третью партию в империи, то исход войны был бы в его руках, и ему одним этим шагом удалось бы одновременно отомстить императору, отомстить королю Шведскому за то, что тот пренебрёг его дружбой, и на гибели их обоих основать собственное величие.
Однако, каким бы путём он ни шёл к выполнению своих замыслов, он не мог осуществить их без содействия вполне преданной ему армии. Но как бы тайно он ни набирал эту армию, при императорском дворе неминуемо возникли бы подозрения, и планы герцога были бы разрушены в самом начале. Эта армия до поры до времени ничего не должна была знать о своём противозаконном назначении, ибо нельзя было ожидать, что она захочет повиноваться зову изменника и сражаться против своего законного властелина. Следовательно, Валленштейну необходимо было набирать войско открыто, опираясь на авторитет императора, и от самого императора получить неограниченную власть над этим войском. Это, очевидно, могло произойти лишь в том случае, если бы его восстановили в отнятом у него звании главнокомандующего и ему одному предоставили ведение войны. Между тем ни его гордость, ни его интересы не позволяли ему искать этого поста и взывать к милости императора, дабы получить ограниченную власть, когда ему необходимо было, искусно пользуясь опасениями Фердинанда, вынудить у него власть неограниченную. Чтобы диктовать условия, на которых он примет власть над войсками, Валленштейну надо было ждать, покуда император навяжет её ему. Таков был совет, поданный ему Арнгеймом, и к этой цели он стремился с неустанной энергией и изощрённейшей хитростью.
Убеждённый, что лишь крайняя необходимость может победить нерешительность императора и преодолеть противодействие Баварии и Испании, его жесточайших врагов, он изо всех сил старался теперь содействовать успехам неприятеля и ухудшить тягостное положение своего государя. Весьма вероятно, что именно по его приглашению и настояниям саксонцы, двинувшиеся уже в Лузацию и Силезию, повернули в Чехию и наводнили своими войсками это беззащитное королевство. Равным образом их быстрые успехи в этой стране были делом его рук. Прикидываясь малодушным, он подавил в жителях столицы всякую мысль о сопротивлении, а его поспешный отъезд отдал её в руки победителя. Во время свидания с саксонским генералом в Каунице, якобы для мирных переговоров, очевидно во всех подробностях столковались насчёт задуманного заговора, и завоевание Чехии было первым плодом этой интриги.
Сам он всячески способствовал умножению бедствий Австрии, в чём ему чрезвычайно помогали шведы своим стремительным продвижением вдоль Рейна, а его приверженцы и нанятые им клевреты в Вене изливались в горьких жалобах на всеобщее несчастье, причём единственной причиной понесённых поражений выставлялась отставка прежнего полководца. «Будь Валленштейн у дел, до этого никогда не дошло бы!» — взывали теперь тысячи голосов, и это мнение находило пламенных сторонников даже в тайном совете императора.
Но и без этого постоянного давления монарху, находившемуся в критическом положении, стало понятно, сколь велики заслуги его полководца и сколь опрометчиво он поступил, удалив его. Зависимость от Баварии и лиги давно уже тяготила Фердинанда, но именно эта зависимость не позволяла ему выказать своё недоверие и раздражить курфюрста восстановлением власти герцога Фридландского. Теперь, однако, когда затруднения возрастали с каждым днём, а слабость баварской подмоги становилась всё очевиднее, он был расположен внять друзьям герцога и обдумать их совет призвать этого полководца к власти. Несметные богатства Валленштейна, всеобщее к нему уважение, быстрота, с которой он шесть лет назад выставил сорокатысячную армию, ничтожные издержки, которых требовало содержание этого многочисленного войска, подвиги, совершённые им во главе последнего, наконец самоотверженность и верность, проявленные им по отношению к императору, всё это было ещё живо в памяти монарха, и герцог казался ему наилучшим орудием для того, чтобы восстановить равновесие сил между враждующими сторонами, спасти Австрию и сохранить господствующее положение католической религии. Как ни тягостно и ни унизительно было для гордости императора столь недвусмысленно признаться в своей прежней ошибке и нынешней беде, как ни трудно было ему с высоты своего величия снизойти до просьб, как ни сомнительна была верность столь жестоко оскорблённого и столь непримиримого человека, как ни громко и настоятельно было, наконец, неодобрение, открыто выражаемое испанскими министрами и курфюрстом Баварским по поводу этого шага, — безвыходность положения победила всякие другие доводы, и друзьям герцога было поручено осведомиться о его намерениях и намекнуть ему на возможность восстановления на посту главнокомандующего.
Осведомлённый обо всём, что говорилось в кабинете императора в его пользу, Валленштейн достаточно владел собой, чтобы скрывать внутреннее торжество и выказывать видимость равнодушия. Пробил час мести, и его гордое сердце ликовало при мысли о том, что императору с лихвой будет уплачено за понесённое оскорбление. С необычайным красноречием распространился он о том блаженстве частной жизни, которое он испытывает после удаления с политической арены. Он слишком долго, — заявил он, — наслаждался прелестями независимости и досуга, чтобы жертвовать ими ради ничтожного призрака славы и неверной милости государей. Угасли все его стремления к величию и могуществу, единственная цель его желаний — покой. Чтобы не выдать своего нетерпения, он не принял приглашения явиться ко двору, но переехал в Цнайм в Моравии, откуда удобнее было вести переговоры с Веной.
Сначала пытались ограничить передаваемую ему власть тем, что предполагали приставить к нему особого наблюдателя; этой уловкой хотели успокоить курфюрста Баварского. Уполномоченным короля, Квестенбергу и Верденбергу, при посредстве которых, как старых друзей герцога, велись эти щекотливые переговоры, было поручено упомянуть в их предложениях о короле Венгерском, который также, дескать, будет находиться при армии, чтобы под руководством Валленштейна изучить военное дело. Но при одном упоминании об этом имени переговоры едва не были прерваны. Герцог заявил, что никогда и ни в каком случае он не потерпит в своём деле помощника, хотя бы сам господь бог захотел разделить с ним его власть. Но даже и тогда, когда отказались от этого неприемлемого условия, любимец императора и министр, князь фон Эггенберг, стойкий друг и защитник Валленштейна, лично присланный к нему, долго понапрасну истощал всё своё красноречие, чтобы преодолеть притворное нежелание герцога. Монарх потерял в Валленштейне драгоценнейший алмаз своей короны, — сознавался министр, — лишь под чужим влиянием и против своей воли сделал он этот шаг, в котором не переставал раскаиваться. Его уважение к герцогу неизменно, его благосклонность к нему непоколебима. Решающее тому доказательство — исключительное доверие, которое монарх теперь проявляет к верности и дарованиям герцога, ожидая от него, что он исправит ошибки своих предшественников и изменит весь ход событий. Великодушно и благородно будет пожертвовать ради блага отечества справедливым негодованием; великодушно и достойно герцога — победить коварные наговоры противников тем, что он удвоит свою энергию и своё рвение. Эта победа над собой, — говорил в заключение Эггенберг, — увенчает прежние бесценные заслуги герцога и сделает его величайшим человеком своего времени.
Столь униженные признания, столь льстивые уверения как будто обезоружили, наконец, гнев герцога. Но лишь отведя душу в упрёках против императора, восславив с хвастливой выспренностью всё величие своих заслуг и глубочайшим образом унизив монарха, нуждавшегося теперь в его помощи, соблаговолил он выслушать соблазнительные предложения министра. Якобы уступая лишь силе убеждения, он с надменным великодушием согласился на то, что было заветным желанием его души, и осчастливил посла лучом надежды. Но, совсем не склонный безусловной и полной готовностью сразу вывести императора из его затруднительного положения, он согласился выполнить лишь часть того, что от него требовали, чтобы повысить цену на другую, более существенную половину. Он принимал начальствование, но лишь на три месяца; он соглашался набрать армию, но отказывался предводительствовать ею. Созданием армии он хотел лишь представить доказательство своего умения и мощи и удостоверить императора в том, какую огромную услугу может при желании оказать ему Валленштейн. Убеждённый, что армия, призванная к жизни из небытия одним его именем, без своего творца возвратится в небытие, он пользовался ею лишь как приманкой, чтобы вырвать у своего повелителя более важные уступки. И, однако, Фердинанд был счастлив, что добился хоть этого.
