Антон Горский - Русь: от славянского расселения до Московского царства
Что касается грамоты грузинского царя Ивану III, то здесь не исключено влияние как византийской традиции (оригинальный текст грамоты, вероятнее всего, был составлен на греческом языке[1130]), так и ордынской, с которой в Грузии также должны были быть хорошо знакомы.
Особый вопрос — именование боярином И. Д. Всеволожским себя «холопом» Василия II в 1432 г. Поскольку он называет себя так в речи, обращенной к хану, можно было бы допустить, что перед нами намеренное подражание ордынской терминологии. Но возможно и другое допущение — что данное летописное известие отображает факт именования московских бояр по отношению к великому князю «холопами» уже в первой половине XV в. или по меньшей мере в третьей четверти (когда составлялся дошедший до нас летописный текст с пересказом перипетий визита Василия II в Орду). Дело в том, что документы, с которых традиционно начинают отсчет истории именования представителей знати «холопами», — письма Ивану III его послов и наместников в приграничных городах конца 80 — начала 90-х гг. XV в. — не имеют предшественников, аналогичных документов ранее 1489 г., авторы которых себя «холопами» не именовали;[1131] поэтому можно было бы предположить, что данная терминология возникла много ранее конца XV в., просто об этом не сохранилось данных источников (кроме летописного рассказа о событиях 1432 г.). Однако есть документы, которые позволяют воздержаться от такого предположения. Это формулярный извод крестоцеловальной записи великому князю, составленный между 1448 и 1471 гг., и составленная по нему запись Ивану III служилого князя Д. Д. Холмского от 8 марта 1474 г. Д. Д. Холмский именует себя не «холопом» великого князя, а «слугой» («и осподарь мои князь велики меня, своего слугу, пожаловал, нелюбье свое мне отдал»),[1132] а в формулярном изводе в соответствующем месте стоит «своего человека».[1133] Таким образом, обязательным именование себя «холопом» при обращении к государю стало, видимо, между 1474 и 1489 гг.; известие об И. Д. Всеволожском может говорить только об эпизодическом употреблении такой терминологии ранее этого времени.
В целом можно заключить, что употребление термина «холоп» по отношению к знатным лицам вряд ли может быть возведено как к внутрирусским отношениям господ и холопов, так и к реалиям Византии. Оно явно восходит к ордынской политической практике. Вероятнее всего, исходным значением термина «холоп» по отношению к знатному лицу было «правитель, зависимый от хана», по-русски — царя. Можно полагать, что эта терминология восходит к монгольской традиции, где термин богол («раб») использовался для обозначения политической зависимости.[1134] Этим термином, а позднее, вероятно, его тюркским эквивалентом кул определялись по отношению к ханам Орды в числе прочих зависимых правителей и русские князья от Даниила Галицкого и его современников до Ивана III. Русским эквивалентом и монгольского, и тюркского терминов являлся холоп. Когда московские бояре начали определять себя по отношению к великому князю в качестве «холопов», сказать невозможно, но последовательным такое определение стало между 1474 и 1489 гг., а это означает, что зависимые от Ивана III знатные люди начали в обязательном порядке именоваться так, как было принято называть вассалов царя — т. е. «холопами» — после того, как великий князь обрел независимость от ордынского «царя» и сам стал претендовать на царское достоинство.
Безусловно, в Московском государстве конца XV–XVI в. степень зависимости знати от монарха возрастала и стала очень далека от вольной боярской службы XIII–XIV вв., не говоря уже о дружинных отношениях более раннего времени. Однако появление обозначения «холоп» при обращении знатных людей к правителю не являлось следствием ужесточения их зависимости: оно имело целью не уничижение знати, а поднятие статуса великого князя, т. к. приравнивало его к правителям «царского» ранга.[1135]
Официального провозглашения великого князя московского царем не произошло ни при Иване III, ни при Василии III. Но именно в правление последнего была сформулирована идеологическая концепция, обосновывавшая «царские» притязания московских правителей. Ею стала не идея о Москве как третьем Риме, наследнице двух других — собственно Рима и Константинополя — столиц христианских царств, которые «пали» в результате отхода от истинной веры.[1136] Официальной доктриной, послужившей обоснованием для провозглашения правителя России царем, стала концепция, сформулированная в т. н. «Сказании о князьях владимирских». Она развивала представление об обладании царским достоинством правителями Киевской Руси (проявившееся еще с начала XV в. в наименовании в ряде произведений «царем» крестителя Руси Владимира Святославича[1137]). Согласно «Сказанию о князьях владимирских», во-первых, московские князья вели свой род от «сродника» римского императора («царя») Августа, чьим потомком был основатель русского княжеского рода Рюрик. Во-вторых, Владимир Мономах, прямой предок московских князей, получил от византийского императора знаки царского достоинства и «наречеся царь Великиа Русия».[1138] Легенда о получении Владимиром Мономахом царских инсигний вошла затем в чин венчания русских царей.[1139] Утверждение, что русские князья сродни древнеримским «царям», а царское достоинство к ним перешло от «Греческого царства» — Византии еще в период ее могущества, во-первых, делало Российское царство более древним по сравнению с татарскими — как уже не существующей Ордой, так и ханствами Крымским, Казанским, Астраханским, Сибирским (чьих правителей-Чингизидов на Руси продолжали именовать «царями»); во-вторых, отвергало преемственность от поздней Византии — бессильной и в конце концов погибшей.
Венчание Ивана IV на царство в 1547 г. знаменует собой начало нового, «имперского» периода в русской истории. Русь сложилась как моноэтничное в основе, восточнославянское государство (см. Часть II, Очерк 3). Таковыми же были и «земли» XII–XIII вв. Процесс складывания нового единого государства в XIV — начале XVI в. происходил также на территории, заселенной почти исключительно восточнославянским, русским населением. Но с середины XVI столетия, буквально сразу после принятия великим князем московским царского титула, началось активное включение в состав России крупных территориальных массивов, заселенных неславянским и неправославным населением (в ряде случаев имевшим свою государственность), сохранявшим после присоединения свои язык, веру, а отчасти и общественную структуру; первым шагом здесь стало завоевание Казанского ханства в 1552 г.
В социально-экономическом развитии XIV–XV вв. были в Северо-Восточной Руси временем интенсивных раздач государственных земель в вотчину великокняжеским служилым людям — боярам и дворянам. С конца XV в. возникает и получает быстрое распространение поместье — условная форма земельного владения, при которой служилый человек получал землю на время несения службы и без права передачи ее по наследству.[1140] Условное землевладение крепче привязывало служилых людей к великокняжеской власти. В результате раздач земельных владений на вотчинном и поместном праве к середине XVI столетия в центральной части Российского государства почти не осталось государственных земель. Система отношений «индивидуальный земельный собственник — живущие на его земле крестьяне»,[1141] ранее занимавшая скромное место по отношению к системе «государство — зависимые только от него крестьяне», выдвигалась на первый план. До закрепощения отсюда еще было далеко: в конце XV в. только закрепилась в качестве общегосударственной норма, согласно которой крестьяне могли переходить от одного землевладельца к другому раз в году — за неделю до и неделю после Юрьева дня осеннего (26 ноября).[1142] Но потенциально переход от превалирования «государственно-феодальных» отношений к «частнофеодальным» такую возможность в себе нес. Ядром Российского государства стали территории, на которых сильнее, чем в Южной Руси, сказывались характерные для Восточноевропейского региона неблагоприятные природно-географические условия, обусловливавшие постоянный недостаток прибавочного продукта, необходимого для обеспечения деятельности государства.[1143] Переход значительного количества земель в руки отдельных владельцев сужал возможности господствовавшего прежде механизма изъятия прибавочного продукта через государственные институты. Это вызвало к жизни необходимость поиска другого механизма, которым стала (в эпоху, находящуюся уже за хронологическими рамками этой книги) система крепостного права.
