Владимир Успенский - Тайный советник вождя
Воспряла всякая дрянь. Улицы наводнила шпана. С наступлением темноты страшно стало выходить из домов, а ведь еще недавно люди спокойно могли гулять хоть всю ночь и на улицах, и в парках. Воистину: если в стране увеличивается преступность, значит, преступники управляют этой страной: ворон ворону глаз не выклюет.
Никогда в России разгул беззакония и коррупции не возрастал столь стремительно, как в период стодневного правления Берии. За три с половиной месяца он успел сделать много. Расставил на ключевые позиции людей, которых считал способными вместе с ним разбивать краеугольные камни фундамента Советского государства и укреплять собственную власть, сваливая все грехи, все беды на Сталина. За эти месяцы поведение Берии стало таким антирусским, антисоветским, фигура обрела такую одиозность, такую непопулярность, что даже недавние соратники по заговору постарались как можно скорее остановить его на пути к диктаторскому трону.
32Вот уж не думал, не гадал, что доведется мне побывать на нелегальном положении. Знай где упасть — соломки бы постелил: посоветовался бы с Иосифом Виссарионовичем, который имел большой опыт подпольщика… Впрочем, новое состояние оказалось хоть и обидным, но не ахти каким трудным. Во всяком случае, в подпол, в подвал лезть не пришлось. Николай Герасимович Кузнецов, сам ожидавший козней со стороны давнего недоброжелателя — Берии, укрыл меня от возможных нападок Лаврентия Павловича в таком месте, где искать никому бы в голову не пришло. Не на далеком острове, а прямо в столице: до собственной квартиры при желании пешком можно было дойти. В Химках, поблизости от речного вокзала, в поселке Лебедь, о существовании которого я и не подозревал. Там была территория, полностью контролируемая моряками: казармы флотского полуэкипажа, помещения различных служб, склады, жилые здания, несколько отдельных строений для приема гостей. А главное территория эта надежно охранялась, в том числе и флотской контрразведкой, подчинявшейся прежде всего министру военно-морского флота. Мирок, недоступный для посторонних. Здесь и поселился пожилой морской офицер в отставке, то бишь я. Вдвоем с дочкой, уволившейся с работы якобы в связи с болезнью отца.
Место хорошее. Сосны, чистый воздух, берег водохранилища, тишина. К тому же солнечные весенние дни, прозрачные дали. Мы много гуляли, иногда даже "срывались в самоволку" через контрольно-пропускной пункт военного городка: в магазин или в кино. Звонили из автомата нашей домработнице, но не на собственную квартиру, а на квартиру ее сына, куда она отправлялась с ночевкой каждую субботу посидеть с внучкой, а родителей на развлечения отпустить. От домработницы мы знали, что никто нас не ищет, а если звонили знакомые, объясняла: Николай Алексеевич заболел чахоткой и уехал поправлять здоровье.
Март и апрель прошли спокойно. Лаврентию Павловичу, утверждавшемуся во власти, было, вероятно, не до сведения счетов — с этим успеется. Первые тревожные сигналы появились лишь в самом конце мая. В квартире участились телефонные звонки. На даче побывали какие-то люди, дотошно расспрашивали тамошнюю нашу сторожиху, что да как. А их начальник, видать, генерал, скучал в большой красивой автомашине. Сторожиха же, простая женщина из тульских крестьян, умела, когда ей требовалось, притворяться придурковатой, чем, кстати, раздражала меня, понимавшего ее самозащитную хитрость. А с чужими-то в самый раз. Откель, мол, мне, полуграмотной, про хозяина знать. Подосвиданькался и укатил. Вроде бы кобылье молоко пить, а потом на море.
"Гости" уехали, предупредив, чтобы сразу позвонила, если будут новости о Лукашовых. Дали телефон и пригрозили: не выполнишь — шкуру спустим. По описанию внешности генерала, скучавшего в большой автомашине, я понял, что навестил нас не кто иной, как сам Сергей Матвеевич Штеменко, выдвиженец Берии, в 1948 году вознесенный на должность начальника Генерального штаба. Сталин снял Штеменко с этого высокого поста в 1950 году, когда обострилась борьба за власть. Личную гвардию вводил, значит, теперь в действие Лаврентий Павлович.
Поделился своими соображениями с Николаем Герасимовичем Кузнецовым. Адмирал сказал, что над его головой тоже сгущаются тучи. Берия не забыл, разумеется, про конфликт по поводу подготовки к затоплению кораблей Балтийского флота в 1941 году, когда судьба Ленинграда висела на волоске. Оконфузился тогда Лаврентий Павлович перед Сталиным. Не удалось ему доконать Кузнецова и после войны, по "адмиральскому делу", Сталин защитил нашего флотоводца. Опять удар по самолюбию злопамятного Лаврентия. А теперь у Берии развязаны руки, он фактически хозяин положения. Конечно, свалить министра, за которым весь военно-морской флот, не так-то просто, но Берия последователен и хитер, добьется своего не мытьем, так катаньем. При всем том Николай Герасимович настроен был как всегда спокойно-оптимистически. Сложилось впечатление, будто он что-то знает, но недоговаривает.
В отношении меня решили так. Если обстановка осложнится, нас с дочерью перевезут за Измайлово, на Щелковское шоссе, в дома моряков, обслуживающих флотский аэродром. Туда, где протянулись теперь улицы 16-я и 15-я Парковые, причем последняя прямо на взлетной бетонке. Затем на транспортном самолете в закрытый военный город-порт Балтийск, бывший немецкий Пиллау. Там на канале, соединяющем Калининград с морем, есть флотский гарнизон с особым режимом, на территории которого сохранились удобные дачки-коттеджи. Бериевским холуям туда путь заказан, по крайней мере до тех пор, пока флотами командует адмирал Кузнецов. План недурен, но долго ли Николай Герасимович продержится на посту министра? А что потом? Неужели остаток жизни действительно придется провести в подполье, в бегах, под чужим именем? А дочь?!
Первую половину июня мы, что называется, просидели на чемоданах. Николай Герасимович не давал знать о себе. Но вот однажды позвонил морской офицер — единственный, кто поддерживал со мной связь, доверенный человек адмирала. Сказал коротко:
— Сегодня к вам гость от Козловского. После отбоя.
И все. Ну, волноваться не следовало. В Козловском переулке, что возле Красных ворот, размещалось военно-морское командование, значит, гость будет свой. Но кто? И почему после отбоя? Чтобы не видели его кому не следует? Значит, личность известная.
Я не ошибся. В полночь к подъезду бесшумно подкатил черный автомобиль, почти невидимый в сгустившейся, при малом дождике, темноте. Сразу знакомой показалась коренастая невысокая фигура в плаще без погонов, с надвинутым на фуражку капюшоном. Неужели Жуков? Себе не поверил, пока не ощутил сильное рукопожатие, не услышал хрипловатый голос.
— Чайком угостите, товарищ подполковник?
— Можно покрепче, да ведь компаньон вы не ахти… Или исправились?
— Не получается. Только символически, как напарник для чоканья.
Обычное шутливое начало мужского разговора для разминки: о рюмке или о женщинах. Но сколько же мы не виделись? Года четыре? Пока он командовал Одесским, а затем Уральским военными округами. Он не то чтобы постарел, а стал более грузным, отяжелели и укрупнились черты лица, особенно массивный подбородок: ямочка на нем — как штыковой укол — вроде бы углубилась… Незадолго до смерти Иосиф Виссарионович, собирая вокруг себя людей, в честность и добросовестность которых верил, вызвал Георгия Константиновича в Москву, чтобы назначить на должность первого заместителя министра обороны. И вот он у меня, причем не без содействия адмирала Кузнецова. И не потому, что соскучился, разыскать заставило что-то очень серьезное.
Георгий Константинович не из тех людей, которые ходят вокруг да около, у него принцип: боишься — не берись, взялся — не бойся. Сразу предупредил: предстоит настолько серьезный разговор, что надо избежать любой возможности прослушивания. Понято: на всякий случай я вывернул пробки, обесточил все комнаты и уединился с Жуковым на кухне, где не было телефона и имелась заправленная керосиновая лампа. Наглухо задернули шторы.
— Николай Алексеевич, встречи со мной добился генерал Москаленко. Вы его хорошо знаете?
— Меньше многих других… Так… Особенности. Москаленко Кирилл Семенович. В 1922 году в двадцатилетнем возрасте окончил Украинскую объединенную школу красных командиров. Учился на факультете усовершенствования комсостава военной академии имени Дзержинского. Выделился на финской, командуя артиллерией 51-й стрелковой дивизии. В Отечественную прямо-таки универсал. Командовал артиллерийской бригадой, затем стрелковым и кавалерийским корпусами, конно-механизированной группой, танковой и общевойсковой армиями. Теперь смотрит в небо, возглавляет Московский округ противовоздушной обороны. Вспыльчив, смел, желчен, страдает застарелой болезнью желудка. Самый тощий среди наших высокопоставленных генералов. Пользуется доверием и покровительством Хрущева.
