Когда падали стены… Переустройство мира после 1989 года - Кристина Шпор
Ирония заключалась в том, что по вопросу германского единства позиция, занятая Лафонтеном и Баром, оказалась ближе к позиции оппозиции в ГДР (и даже к реформаторам в СЕПГ), чем к точке зрения их собственного федерального правительства в Бонне. На самом деле, писатели и клирики, представлявшие оппозицию в Восточном Берлине, призвали 26 ноября к независимой самодостаточности ГДР, полагая, что у них все еще есть шанс как «равных соседей всех европейских стран развивать социалистическую альтернативу ФРГ»[454].
Коль и Тельчик были особенно обеспокоены заявлением премьер-министра Восточной Германии Ханса Модрова в его первой «правительственной декларации» 17 ноября. Он обещал тайное голосование на многопартийных выборах в 1990 г., а также глубокую перестройку командной экономики, но не немедленный переход к рынку. Модров был уверен, что решающие изменения в Восточной Германии положат конец «нереалистичным и опасным спекуляциям на тему объединения». Он предложил, что стабильная ГДР – это первоочередное условие для более широкой стабильности в Центральной Европе, и даже для Европы в целом. В этом смысле, глядя на Бонн, он провозгласил, что его правительство будет «готово к переговорам» об установлении отношений с Западной Германией на «новом уровне». Его целью был «договорной союз», который будет построен на основе комплекса политических и экономических союзов (Ostpolitik и Osthandel), подписанных между двумя государствами в предыдущие десятилетия[455].
Первое официальное заявление Модрова было обращено и к ФРГ, и к ГДР о том, как двигаться вперед в отношениях между двумя Германиями. Он опередил Коля и, более того, явственно вознамерился остановить движение к объединению. Критика канцлера со стороны восточных немцев стала более резкой. Редактор «Ди Вельт» 19 ноября спрашивал: «Мы что, позволим другим диктовать нам проекты единения?»[456] А сооснователь крайне правой партии «Республиканцы» Франц Шёнхубер узрел в молчании Коля шанс повысить вес своей партии, поставив в предвыборной программе темы «воссоединения» и «возвращения» восточных территорий[457].
А Коль все еще сдерживался. В понедельник 20 ноября обеспокоенный Тельчик записал в своем дневнике: «Международное, равно как и внутреннее обсуждение шансов германского единства, полностью развернулось, и его не остановить. Мы все больше и больше это осознаем, но директивы канцлера остаются прежними: быть сдержанными при публичном обсуждении. Ни внутри коалиции и вообще во внутреннем пространстве, ни в международном плане он не хочет подставляться для атаки со стороны».
Тельчик видел в этом решающий момент для Коля, как дома, так и за рубежом. Обсуждая дела со всех сторон в узком кругу помощников Коля и думая об «электоральном марафоне», они пришли к следующему выводу: «Высокую международную репутацию канцлера следует использовать больше во внутренней политике, и германский вопрос может послужить мостом к улучшению его имиджа». Оппозиции надо противостоять лоб в лоб[458].
Пока все это крутилось у Тельчика в голове, следующий день начался спозаранку с утреннего брифинга с Колем, в котором им пришлось реагировать на последствия массовых понедельничных демонстраций по всей Восточной Германии под новым незабываемым лозунгом «Мы один народ». «Искра возгорелась», – подумал он. И еще он прокручивал в своем уме строчку из колонки Аугштайна, напомнившего о фразе Аденауэра «Ключ к единству лежит в Кремле» (der Schlüssel liegt im Kreml)[459].
Первой большой записью в его дневнике от 21 ноября была тема встречи в 10:30 с Николаем Португаловым, сотрудником аппарата ЦК КПСС, с которым он довольно часто встречался. И хотя Тельчик считал Португалова слишком хитрым, даже скользким, он уважал его интеллект и понимание германской сцены, всегда используя встречи с ним, чтобы получить новости прямо из Москвы, а не через соперничающее Министерство иностранных дел Геншера. В тот раз, однако, поведение Португалова выглядело необычно серьезным. Он сказал, что привез послание лично канцлеру, и затем достал стопку исписанных от руки страниц о советском понимании германского вопроса.
Один документ был озаглавлен «Официальная позиция». В нем в основном содержалось подтверждение заверений, данных Колем Горбачеву о невмешательстве в дела ГДР, и включая ссылки на их саммит 12 июня. Что касается современного момента, то в тексте подчеркивалось, что должно существовать определенное понимание между двумя германскими государствами о способе сосуществования, и представлялось предложение Модрова о договорном сообществе как способе движения вперед. Иначе ГДР будет ощущать угрозу своему существованию. Важным было то, что документ также прямо объявлял, что порядок всеевропейского мира является «абсолютной предпосылкой» для решения германского вопроса[460]. Чтобы установить такой порядок, разумеется, понадобятся годы, но в тексте содержались и некоторые направления движения вперед. В нем указывалось, что идея германо-германского сближения через конфедерацию – это именно то, что Советы уже обсуждают на уровне Политбюро и в принципе готовы принять. На самом деле это повторяло сообщение, полученное в Бонне из посольства в Москве, о том, что Шеварднадзе в своих высказываниях 17 ноября отверг односторонние изменения статус-кво, но одобрил идею взаимных мирных перемен в рамках «всеевропейского консенсуса»[461].
Что на самом деле захватило внимание Тельчика, так это документ, названный «Неофициальная позиция». Он начинался довольно театрально: «Настал час освободить и Западную и Восточную Германии от реликтов прошлого». Прочитав несколько общих фраз о текущей ситуации, Тельчик почувствовал, что поражен предположением: «Давайте чисто теоретически зададимся вопросом: а что если федеральное правительство занялось проталкиванием вопроса “воссоединения” или “нового объединения” в практической политике…» Развивая далее эту гипотезу, документ утверждал, что при всем прочем будет необходимо обсудить будущее членство обоих германских государств в альянсе или более конкретно, как извлечь Западную Германию из НАТО и из Европейского сообщества. Каковы при этом будут последствия от нахождения будущей Германской конфедерации внутри ЕС? Это, продолжалась мысль в документе, может стать зародышем панъевропейского интеграционного проекта, но как тогда будет Советский Союз вести свою торговлю в Восточной Германии через Брюссель и как он будет справляться с импортными налогами и другими правилами ЕС? В документе прямо утверждалось, что «в контексте германского вопроса Советский Союз был готов думать о всех возможных альтернативах, по-настоящему думать “о немыслимом”». Текст завершался словами, что Москва может «в среднесрочной перспективе» дать «зеленый свет» Германской конфедерации, при условии, что она будет совершенно свободна от присутствия иностранного ядерного оружия на своей земле[462].
То, что он прочитал, буквально наэлектризовало Тельчика. Это сочетание возвышенного мышления и дипломатической гибкости было беспрецедентным и сенсационным. Сбалансировать «официальную» и «неофициальную» позиции было трудно, но они ясно показывали, что публичные заявления Москвы совсем не обязательно указывают на то, что она собирается делать. Умчавшись после
