Сергей Соловьев - История России с древнейших времен. Том 13. От царствования Феодора Алексеевича до московской смуты 1682 года
Царь Алексей Михайлович умер неожиданно, не достигши старости, и оставил семейство свое в очень печальном для государства положении, предвещавшем большие смуты, и это в такое время, когда столько важных вопросов стояло на очереди, когда все колебалось при страшном повороте на новый путь, когда при всеобщем истощении от прежних войн предстояла еще опасная война с могущественными турками. Старший сын, торжественно объявленный при отце наследником престола, был четырнадцатилетний болезненный мальчик; самый близкий и доверенный человек при покойном государе был Матвеев, по праву пользовавшийся этою близостию и доверенностию, человек с обширною начитанностию по-тогдашнему, большой охотник до образования и людей образованных, ловко владевший пером, опытный в делах правления, давно уже заведовавший внешними сношениями. Матвеев мог быть самым лучшим советником, подпорою молодого царя; но, к несчастию, между Феодором и любимцем отца его уже расступилась бездна: воспитанница этого Матвеева была мачеха Феодора, а известно, какое страшное значение имело тогда слово «мачеха». Никогда еще в семействе царей русских не было этого печального явления, этой вражды между детьми от разных матерей, и, как нарочно, это печальное явление произошло в такое опасное время, когда предстояло преобразование и должен был воспитываться преобразователь; первое чувство, которое он встретит в родной семье, будет вражда! И без подробных известий, которых мы не имеем, легко понять, какое влияние должен был иметь на дворец, на тамошние отношения второй брак царя Алексея при таком большом числе детей от первого брака. Помешать второму браку не удалось: понапрасну раскидали подметные письма в грановитых сенях и проходных с обвинениями Матвеева в чародействе. Матвеев оправдался, и государь женился на его воспитаннице. Царевнам, особенно тем, особенно той, которая так выдавалась вперед, царевне Софье Алексеевне, надобно было преклониться пред молодою царицею, войти в дочерние отношения к молодой женщине, матери только по имени, у которой все права матери без смягчающего эти права материнского чувства. И это, как нарочно, в то время, когда проникли во дворец новые обычаи и взгляды, когда двери в терема царевен растворились и заключенницы увидали свет божий, когда более сильным из них представилась возможность пройти дальше за порог, расправить силы, поглядеть, почитать и послушать прежде невиданное, нечитанное и неслыханное, набраться новых мыслей, познакомиться с новыми чувствами. Стремление силы бывает соразмерно прежней сдержанности: отсюда легко понять стремление теремных затворниц приобрести как можно больше простора для своей деятельности, для расправления сил. И тут-то вдруг помеха! Дело не в том, что новая царица непременно враждовала к падчерицам, преследовала их, гнала назад в терем: для раздражения и вражды довольно было одной нравственной помехи, появления лица, которое невольно становилось на дороге, на дороге к влиянию на отца, к влиянию на всех окружающих, необходимо обращавшихся к новому солнцу. Но оставим царевен и между ними богатыря-царевну Софью Алексеевну. Алексей Михайлович жил долго с первою женою, привязался к ней, вследствие чего во дворце образовалось и утвердилось много крепких отношений. Укрепили свое влияние Милославские со своими родичами, людьми близкими и сблизившимися, Милославские, люди даровитые, деятельные, умевшие приобретать влияние и пользоваться им, люди с легкою нравственностию, с неразборчивостию средств. И вдруг вследствие нового брака царя все это теплое гнездо, свитое ими и друзьями их во дворце, должно разрушиться! Новая царица со своею родней, своими ближними людьми; Матвеев хозяйничает во дворце. Столкновение интересов страшное и ненависть страшная.
Смертию царя Алексея и восшествием на престол Феодора, сына Милославской, отношения переменились. Чего могла ждать хорошего теперь царица Наталья с детьми и Матвеев от этой накопившейся ненависти царевен, Милославских и друзей их? Здесь так естественно рождается вопрос: неужели Матвеев прежде не подумал об этом и не постарался обеспечить себя и своих насчет перемены царствования? Оставя в стороне нравственные побуждения, которые если бы не были сильны у Матвеева, то были очень сильны у царя Алексея, можно объяснить дело расчетом: царь Алексей был еще во цветущих летах, и очень легко могло казаться, что слабые сыновья его должны последовать за своими единоутробными братьями, не переживут отца и Петр будет наследником. Но другое дело, когда царь умер скоропостижно; о движениях Матвеева в пользу Петра в эту страшную минуту сохранились известия у иностранцев; вот самое подробное из них, оставленное поляком, автором любопытного рассказа о стрелецком бунте. «Когда первая жена царя, Марья Ильинична Милославская, умерла и оставила двоих сыновей и шесть дочерей, то они много терпели от Артемона, а потом подверглись еще большему преследованию, когда ему удалось выдать за царя родственницу свою, дочь Кирилла Нарышкина, капитана из Смоленска. Умирая, Алексей благословил на царство сына от Милославской, Феодора, который в то время лежал больной, и опекуном назначил князя Юрия Долгорукого. Артемон утаил смерть царя, подкупил стрельцов, чтоб они стояли за маленького Петра, и потом уже ночью повестил боярам о преставлении государя. Когда они начали собираться, он посадил маленького Петра на престоле и уговаривал бояр, чтоб они признали его беспрекословно государем, потому что Феодор опух, лежит больной и плоха надежда, что будет жить. Но бояре, узнавши от патриарха, который был при смерти царской, что отец благословил Феодора на царство и Юрия Долгорукого назначил опекуном, ждали последнего. Приезжает наконец Долгорукий во дворец, как вол, ревет с жалости по царе и прямо к патриарху: „Кого отец благословил на царство?“ „Феодора“, – отвечает патриарх. Тогда Долгорукий с боярами, не слушая увещаний Артемона, что надобно избрать Петра, стремятся к покоям Феодора, подходят – двери заперты! Долгорукий приказывает выломать двери, бояре берут на руки Феодора, потому что сам идти не может: ноги распухли, несут, сажают на престол и сейчас же начинают подходить к руке, поздравляя на царстве. Мать царя Петра и Артемон скрылись, видя, что ничего не могут сделать против Долгорукого и всех бояр».
Мы никак не можем успокоиться на этом известии, потому что после, когда нужно было погубить Матвеева, когда дали силу всякого рода обвинениям без разбора, лишь бы только к чему-нибудь привязаться, – в это время не послышалось ни слова обличения ни от кого из вельмож, которых Матвеев уговаривал мимо больного Феодора присягнуть маленькому Петру.
Как бы то ни было, Феодор вступил на престол спокойно, не произошло никаких перемен, Матвеев остался в прежнем важном сане великих государственных посольских дел оберегателя. Но враги его уже владели дворцом и не могли оставить его в покое. За больным Феодором ухаживали тетки и шесть сестер единоутробных; мачеха была удалена; против нее особенно кричала верховая боярыня Анна Петровна Хитрово, пользовавшаяся большим значением, постница; крича против царицы-вдовы, Хитрово должна была кричать и против Матвеева, разделять их было нельзя. С постницею заодно действовали и мужчины, не постники, но сильные люди: боярин Иван Михайлович Милославский, злобившийся на Матвеева особенно за то, что его внушению приписывал удаление свое на Астраханское воеводство при царе Алексее; с Милославским заодно действовал другой могущественный боярин – дворецкий Богдан Матвеевич Хитрово; Хитрово был сам незнатного происхождения, из городовых алексинских дворян, и был выведен в люди Морозовым; но он был не охотник до других новых людей, которые были виднее его по талантам, он был не охотник до Ордина-Нащокина, был не охотник и до Матвеева, особенно когда узнал наверное или подозревал, что Матвеев указывал царю Алексею на злоупотребления его, Богдана, и племянника его, Александра Савостьяновича Хитрово, по управлению Приказом большого дворца, «которые (Хитрово) из государственных дворцовых сел и волостей новсевременно вотчины свои всякими изобилии и заводы строили и наполняли, такожде и из всех, Сытного, Кормового и Хлебного, дворцов премножественным похищением всяких дворцовых обиходов явственно и бесстыдно по вся дни корыстовалися, великими посулами с дворцовых подрядчиков богатили себя». Главным орудием Милославского и Хитрово был окольничий Василий Семенович Волынский, давний завистник Матвеева, человек посредственных способностей и малограмотный по-тогдашнему, но крикун, умевший подбиваться к сильным людям: говорят, будто он особенно сделался известен тем, что у жены его были отличные мастерицы-швеи, и вся знать обращалась к ней с заказами.
Падение Матвеева было решено: представили, что нельзя такого подозрительного человека оставить правителем аптеки, когда государь болен, и аптеку отняли у Матвеева; потом датский резидент Монс Гей, уезжая из Москвы, прислал жалобу, что Матвеев не доплатил ему 500 рублей за рейнское вино, поставленное им ко двору, и что на его требование прислали ему из Посольского приказа фальшивый контракт на эту поставку. 500 рублей велели заплатить Гею и воспользовались этим случаем, чтоб отнять у Матвеева заведование посольскими делами и удалить его из Москвы. Когда Матвеев приехал по обычаю во дворец, боярин Родион Матвеевич Стрешнев вынес указ из комнаты в переднюю и объявил ему: «Указал великий государь быть тебе на службе в Верхотурье воеводою». Посольский приказ был поручен думному дьяку Лариону Иванову. Матвеев с сыном и племянниками отправился в почетную ссылку; при них был монах, священник, учитель сына польский шляхтич Поборский, большая дворня; взяты были две пушки для безопасности. Но в Лаишеве Матвеева остановили: приехал полуголова московских стрельцов Лужин и потребовал книги лечебника, в котором многие статьи писаны цифирью, потребовал двоих людей: Ивана-еврея и карлу Захара; Матвеев отвечал, что книги нет, а людей выдал. С месяц после этого прожил Матвеев в Лаишеве, как однажды разбудили его ночью: приехали из Москвы думный дворянин Соковнин и думный дьяк Семенов: «Давай жену Ивана еврея, давай письма, давай имение на осмотр, давай племянников, давай монаха, давай священника, давай всех людей!» Матвеев сейчас все и всех выдал; Соковнин и Семенов поехали на съезжий двор и послали оттуда за Матвеевым, чтоб пришел сейчас же; боярин пошел пешком; здесь расспрашивали его племянников и людей о знаменитом лечебнике, взяли сказки за руками, взяли с Матвеева сказку о том, как составлялись и подносились лекарства больному царю. Матвеев показал, что лекарства составлялись докторами Костериусом и Стефаном Симоном по рецепту, а рецепты хранятся в аптекарской палате; всякое лекарство отведывал прежде доктор, потом он, Матвеев, а после него дядьки государевы, бояре, князь Федор Федорович Куракин и Иван Богданович Хитрово, после же приема что оставалось лекарства допивал опять он же, Матвеев, в глазах государя. За Соковниным и Семеновым явился в Лаишев дворянин с указом перевести Матвеева в Казань. Здесь воевода Иван Богданович Милославский приставил к нему караул, и скоро пришел царский указ – отпустить людей по деревням, других на волю; потом ночью приехал дьяк Горохов: «Где имение, давай сейчас!» Матвеев отвечал: «В животах моих ни краденого, ни разбойного, ни воровского, ни изменного, ни заповедного нет, животы отца моего и родителей его, животы матери моей и родителей ее и мои нажитые милостию божиею и великих государей жалованьем, за посольские службы и за мои работы ратные, за крови и за всякие великие работы в 69 лет нажитые, а когда час пришел невинному нашему разоренью, что великий государь изволил животы все взять без вины моей, в том воля божия и его, государская!» Приехал стольник Тухачевский, назначенный приставом к Матвееву, и потребовал от него пушек, пороху, свинцу, панцирей, шапок, наручей. «К унятию всякого воровства был я починщик, а не к начинанию», – отвечал Матвеев. Затем явился присланный от воеводы стрелецкий голова, взял Матвеева, сына его, людей с женами и детьми и повел в съезжую избу пешком, на позор людям. Тут в съезжей избе объявили ему вины: он написал в сказке своей в Лаишеве, что после приема лекарства государем остаток выпивал он, Матвеев; но дядьки государевы, князь Куракин и Хитрово, объявили, что никогда он не выпивал остатков. Лекарь Давыд Берлов донес, что лечил он у Матвеева человека его, карлу Захара, и тот говорил ему, что болен от господских побой: однажды он заснул за печью в палате, в которой Матвеев с доктором Стефаном читали черную книгу; во время этого чтения пришло к ним множество злых духов и объявили, что есть у них в избе третий человек; Матвеев вскочил и, найдя его за печью, сорвал с него шубу, поднял, ударил о землю, топтал и выкинул из палаты замертво. Берлов прибавил, что он сам видел, как Матвеев с доктором Стефаном и переводчиком греком Спафари, запершись, читали черную книгу; Спафари учил по этой книге Матвеева и сына его Андрея. Матвеев хотел было говорить, но дьяк Горохов крикнул: «Слушай! Молчи, а не говори». У Матвеева отняли боярство, все имение, дали только тысячу рублей и сослали на житье в Пустозерск вместе с сыном.
