Сергей Голицын - Записки уцелевшего (Часть 1)
Невдалеке, на Староконюшенном переулке, в одном чулане погибала от сырости библиотека двоюродной сестры дяди Александра Васильевича Давыдова Анны Владимировны Белявской. В начале революции у нее умер муж и был расстрелян единственный сын-офицер, и она - одинокая - поселилась с семьей Давыдовых в Кулеватове.
Связки книг мы перевезли на салазках к себе на Еропкинский. Там было много таких, которые сейчас составляли бы большую ценность. Именно благодаря им я хорошо знаю историю. Назову некоторые: Оскар Йегер - "Всеобщая история" (в четырех томах), Элизе Реклю - "Вселенная и человечество", Шильдер "Александр I", "Записки Екатерины II".
В те годы не боялись выпускать мемуары отдельных белогвардейцев, например Деникина, Шульгина - "Дни" и "1920 год". Выходило много переводов иностранных авторов, из коих иных у нас позднее прославляли, а иных, наоборот, проклинали, а иные канули в Лету. К первым отнесу Ромена Роллана, Хемингуэя, Голсуорси, двоих Синклеров, ко вторым - Клода Фарера, Андре Жида. Тогда же выходили один за другим романы "Приключения Тарзана" - столь потрясающе захватывающие, что даже почтенные старушки рвали томики друг у друга и одалживали их приятельницам лишь на одну ночь.
Все это, ценное или, наоборот, пустое, я проглатывал, засиживаясь порой за полночь...
4.
Наша двоюродная сестра Соня Бобринская выходила замуж за своего шефа, представителя английских пароходных компаний мистера Реджинальда Уитера. Тогда многие ущемленные нэпманы, в основном евреи, могли беспрепятственно эмигрировать, главным образом в Южную Америку. И пароходные компании процветали. Реджинальд, сокращенно Редж, всех очаровал своей простотой, любезностью, общительностью, умом.
- Какая ты счастливая! Ты будешь подданной короля,- сказала бабушка своей внучке, когда нареченные явились к нам с предсвадебным визитом. Венчались в церкви Спаса в Песках близ Арбата. Благодаря картине Поленова "Московский дворик" она единственная, среди двух десятков соседних, уцелевшая до наших дней.
Невесту ввел в церковь мой отец. Первым ее шафером был ее брат Алексей, вторым - двоюродный брат Саша Голицын, а третьим держать венец посчастливилось мне. Я был очень горд и самодовольно оглядывался на четвертого шафера Юшу Самарина. У жениха шаферами были иностранцы, первым секретарь британского посольства мистер Бербери - друг Реджинальда, остальных не помню.
Слова священника, неоднократно им повторявшиеся: "Венчается раб Божий Реджинальд и раба Божья София", невольно вызывали у присутствующих улыбки, а затем произошло замешательство. Священник повел венчавшихся вокруг аналоя, и все шафера жениха двинулись за ним гуськом, пришлось их хватать за пиджаки. Благодаря нашему просторному залу пиршество происходило у нас на Еропкинском. Набилось множество гостей со стороны жениха и со стороны невесты, угощение было отменное, вино лилось рекой. Среди гостей оказался и шпик, который поспешил удрать, когда на него уставились десятки пар глаз.
Молодые поселились в старинном особняке Герье в Гагаринском переулке. Они взяли к себе жить тетю Веру Бобринскую и младшую сестру Сони девочку Еленку. А квартиру на Спиридоновке - бывшие "ад", "рай" и "чистилище" заняли другие жильцы.
Время от времени у Уитеров собиралась веселая компания, приходили и иностранцы, среди которых выделялся высокий, стройный, с усиками, мистер Бербери, бывший офицер, участник интервенции англичан в Архангельске, безукоризненно говоривший по-русски.
Я был очень горд, когда Соня Уитер, придя однажды к нам с мужем, спросила меня:
- Почему ты у нас не бываешь?
С тех пор я стал участником вечеринок на Гагаринском, где всегда очень вкусно кормили. Однажды мистер Бербери подсел к моей сестре Лине и долго расспрашивал ее о судьбе ее мужа, за что он арестован, как она ходит к нему на свидание... Стали поговаривать, что с мистером Бербери надо быть осторожнее, всем он интересуется, расспрашивает тех, у кого мужья и братья арестованы.
Год спустя у меня с ним произошел такой инцидент: однажды зимою в оттепель на вечеринке у Уитеров подвыпившие гости выскочили во двор и затеяли играть в снежки. И я запустил снежком прямо в нос миссис Бербери по ее лицу потекли румяна и белила; ворча негодующие английские слова, супруги собрались уходить. Одевая жену, мистер Бербери издали показал мне кулак. С тех пор меня перестали приглашать к Уитерам. Я был очень огорчен и оскорблен, а сейчас думаю: "Слава Богу, что перестали". А попади я миссис Бербери снежком не в нос, а в плечо, продолжал бы ходить на Гагаринский и, как многие гости Уитеров, очутился бы в тюрьме. Вот какая случайность меня спасла!
5.
Самое светлое, что было для нас в ту пору,- это театр. Александр Иванович Южин был не только великим артистом, но и директором Малого театра; о его жене Марии Николаевне, хорошей знакомой моего отца, я уже упоминал. Директорской ложей, крайней, правой в бенуаре, распоряжалась она и до смерти своего мужа - до 1927 года - время от времени звонила моему отцу на работу и говорила, что в такой-то день - "пожалуйста..."
Отец передавал радостную весть нам, и мы бежали к своим друзьям приглашать. Вход в эту ложу был совсем отдельный, отчего впоследствии именно ее облюбовали наши вожди, загораживаясь от прочей публики занавеской. А мы набивались туда сверх всякого предела, ходили мы - жившие на Еропкинском, наши двоюродные, жившие на Хлебном, а также наши друзья, даже дедушка побывал раза два.
О милый и любимый Малый театр! В ту сумрачную пору моей юности сколько прекрасных минут высокого духовного наслаждения дал ты всем нам, когда, тесно прижавшись один к другому, по двое на каждом стуле, мы сидели и внимали тому возвышенному, что происходило на сцене. У меня хранятся отдельные тетрадки - мои театральные воспоминания.
В Художественный театр мы ходили реже. У Александра Александровича Раевского была двоюродная сестра графиня Анна Петровна Уварова. В своем имении она когда-то устроила детский приют, и там наряду с обыкновенными мальчиками воспитывался будущий администратор Художественного театра Федор Николаевич Михальский, кого впоследствии, до мелких деталей, похоже, под именем Фили Тулумбасова обессмертил в "Театральном романе" Михаил Булгаков. Разве только телефонов у Михальского было не четыре, а три.
Анна Петровна писала записки, которые начинались такими словами: "Дорогой Федя, мой кузен, племянник или друг очень хотят..." и т. д. И я так ходил к Михальскому, толстому дядьке вроде капиталиста со страниц "Крокодила". Однажды он взглянул на меня испытующе и спросил:
- А у вас есть любимая девушка?
Я густо покраснел и смолчал. И он выдал мне контрамарку на право входа в театр на два лица. На одно лицо он никому не выдавал. Запасшись газетой, я со своей спутницей проходил в зрительный зал и расстилал газету себе и ей на ступеньках амфитеатра. Мы садились, когда потухал свет. Занавес с дорогой каждому театралу белой чайкой поднимался. И мы забывали всё на свете...
Ходил я и в другие театры, и тоже по контрамаркам. И все мои знакомые проникали сквозь заветные двери только тем путем, какой описывают Ильф и Петров в "Двенадцати стульях". У театральной кассы никто не стоял, а перед окошком администратора теснилась длинная очередь.
О любимой девушке пока умолчу.
6.
Начало 1925 года ознаменовалось очередной реорганизацией нашей учебы. Нам объявили, что теперь мы учимся не в 11-й школе имени Льва Толстого Хамрайона, а последние два класса - восьмой и девятый - преобразуются в землемерно-таксаторские курсы. К прежним предметам добавили специальные геодезию, таксацию, черчение, еще какие-то. Мы встретили эту реорганизацию с протестом, занимались по новым предметам безо всякого интереса.
Черчение преподавал старый военный землемер и пьяница. Однажды задал он нам на дом вычертить план в крупном масштабе. За четверть часа я кое-как накалякал, да еще с кляксами. Когда же к следующему уроку я преподнес землемеру листок, он усмехнулся и при общем хохоте класса спросил меня:
- Вы что - ножницами царапали, что ли?
- Все равно не буду чертежником! - обиженно ответил я.
Мне и не предвиделась опрометчивость моего тогдашнего ответа.
С того года у меня завелся новый друг - Шура Соколов, сын царского полковника. Мы сидели с ним на одной парте, справа в первом ряду, и делили между собой уроки. После моей чертежной неудачи он успевал изготовить дома два чертежа - для себя получше, для меня похуже.
В парте у нас были спрятаны аспидная пластинка и кусочек мела. Если на уроке математики меня вызывали к доске и я начинал путаться, Шура писал нужные цифры на пластинке и выставлял ее мне напоказ. Так мною решалась задача.
Но по-русскому Шура учился очень плохо, а я в классе считался чуть ли не лучшим учеником и успевал за урок написать два сочинения, а Шуре оставалось, скосив глаза, лишь списать второе своим почерком.
