Татьяна Щеглова - Устная история
Пестрый культурный мир русского населения Алтайского края сохранял свои традиции вплоть до 1930-х гг. Развитие советского колхозно-совхозного строя ускорило разрушение самобытной крестьянской культуры и формирование единой светской культуры. На современном этапе в условиях индустриализации и мировой глобализации унификация завершилась, прежде всего в материальной сфере этнической культуры русских. Вместе с тем традиционная русская культура до сих пор присутствует и в этнической психологии, и в менталитете, и в бытовом поведении разных групп русского населения Алтайского края. Представители современного образованного общества идентифицируют себя «россиянами», в Москве — «сибиряками», а на Алтае в повседневной жизни часто вспоминают о своих культурно-исторических корнях — „мы из кержаков", „чалдонья порода", „мы россейские" и т. п.».
К этой характеристике необходимо добавить компоненты, приобретенные в процессе исторического развития. В частности, на те или иные общественные группы и общественные единицы наложила отпечаток социальная принадлежность (принадлежность к тем или иным социально-сословным группам) как в дореволюционное, так и советское время. В дореволюционное время на ментальность оказывали вляние права, обязанности, положение и возможности самой сословной группы: крестьянства, дворянства, ремесленников, промысловиков, купечества, мещанства. Отдельно можно выделить традиции городской интеллигенции из сферы образования: университетской среды, здравоохранения и т. п. При этом часто и в поведении, и в позиции, и в манерах современного человека просматривается его социальное происхождение: из крестьян, из потомственных рабочих, из дворян, из профессорской интеллигенции. А в постсоветской России о нем вспомнили многие семьи и стали культивировать социально-сословные ценности — от рода занятий до манер и имиджа. Появились дворянские общетва, казачьи и старообрядческие общины и т. д.[107].
В ментальности и идентичности современного человека оставили свой след и советская система воспитания, и советская идеология. Можно говорить о советском человеке как оформленном явлении со своими социально-культурными группами (колхозники, сельская интеллигенция, городская интеллигенция, квалифицированные рабочие крупных предприятий и т. д.). Грани различий в советское время пролегали между горожанами и сельчанами (образы и прозвища — «деревня», «колхозник»); между населением провинций и центра, столичных и региональных городов, между партийными и беспартийными, репрессированными и не репрессированными и т. п. При всем этом их объединяет некая «советскость».
Советскую ментальность, советский образ жизни, советский тип мышления в соответствии с идеями первого поколения историков «Анналов», которые считаются основоположниками многих научных направлений и субдисциплин в истории, необходимо рассматривать как сложное явление. Л. Февр писал, что «мы не должны недооценивать роль идей в истории», но нельзя и переоценивать их, отрывать от «различных форм социальной жизни»; отделять их от социальных систем тоже неверно. Нельзя отделять или «изолировать идеи и системы от условий, санкционирующих их производство».
Действительно, при изучении советской эпохи как части российской истории и советского человека как наследника культуры дворянско-крестьянской России, стоит исходить из утверждения Л. Февра, что «социальные феномены никогда нельзя разложить на те идеологии, которые способствовали их формированию». Любая эпоха или период в развитии той или иной цивилизации имеет свои истоки, которые не исчезают бесследно и могут трансформироваться в новое качество; формирует и оставляет после себя новые факторы развития цивилизации, от которых новая эпоха не может сразу отказаться и также адаптирует их. Вот как описывает эти закономерности развития цивилизаций Л. Февр: «Каждая цивилизация имеет свои собственные интеллектуальные средства. И даже более того, каждая эпоха внутри одной цивилизации, любой прогресс в науке, который определяет его ее основные особенности, имеет набор выверенных инструментов, более приспособленных для одних целей и менее для других. Цивилизация или эпоха не имеет гарантии того, что и удастся передать этот ментальный инструментарий во всей полноте последующим цивилизациям и эпохам. Он может подвергнуться существенной порче, регрессу и искажению или, напротив, усовершенствоваться, обогатиться и стать более сложным. Этот ментальный инструментарий ценен для той цивилизации, которой удается ее создать, и для той исторической эпохи, что им пользуется, но он не представляет ценности для вечности или для всего человечества, или даже для локальных изменений в пределах одной цивилизации»[108].
Одним из путей выявления и изучения ментальности является опрос, который как метод работы с индивидуальным субъективным миром человека научно проработан прежде всего в устной истории. Устная история как метод может использоваться в разных направлениях совместно с историей ментальностей исследований.
Народное сознание: 1) культ личности и народное сознание; 2) отношение к тоталитаризму; 3) формирование однопартийной системы и народное сознание.
Образы и стереотипы: 1) представление о социализме и советском патриотизме, демократии, капитализме; 2) коллективное и индивидуальное в традициях российского крестьянского и советского общества; 3) образ власти: местная администрация, центральная власть.
В русле этих направлений можно использовать вопросники из Приложения 5 «Политические, государственные и партийные деятели советской и постсоветской истории в оценках населения (сельского, городского)» (№ 18), «Советская праздничная система и празднично-досуговые традиции советских людей» (№ 19), и «Церкви на Алтае в 1920-1940-е гг.: жизнь прихода, репрессии против священников и разрушение соборов» (№ 20).
Устная история и история повседневности: методические и методологические перекрестки
История повседневности (everydaily или every day life story), как и устная история, является новой отраслью исторического знания. Предметом ее изучения является сфера человеческой обыденности во множественных историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах. В центре внимания истории повседневности, по мнению исследователей, находится "комплексное исследование повторяющегося, нормального и привычного, конструирующего стиль и образ жизни, их компоненты и их изменения у представителей разных социальных слоев, включая эмоциональные реакции на жизненные событии и мотивы поведения. В русском языке синонимы слова "повседневность" — будничность, все-дневность, каждодневность, обыденность — указывают на то, что все относимое к повседневному привычно, "ничем не примечательно, имеет место изо дня в день"… т. е. регулярно, повторяемо"[109]. Для историков этого направления задачами исследования является выявление условий бытования человека, от обустройства жилой среды до средств и технологий самосовершенствования и развития среды обитания. Их интересуют и большие сдвиги в условиях и факторах личной и производственной жизни человеческого сообщества, и мелочи, которые окружают его и каждодневно служат ему в повседневной жизни.
Как многие новые или новационные направления зарубежных и отечественных исторических исследований, повседневная история, или every day life story, в определенной степени является "хорошо забытым старым". В этом плане можно провести аналогии между устной историей и историей повседневности. История повседневности как подход к исследованию исторической жизни встречается в первых исторических описаниях греческих и римских историков. Ее элементы встречаются и в работах отца истории Геродота, которому не чуждо было описание среды, в которой жили его герои, в трудах Тацита, Плиния и других античных фиксаторов исторической жизни. Оформление ее как самостоятельной сферы знаний происходит в XX в. В частности, ее истоки мы находим в так называемой "бытовой истории", очень популярной у исследователей 1900-1920-х гг. В эти же годы происходит становление устной истории как метода исторических исследований.
В формировании современного представления об "истории повседневности", в отличие от ее предшественницы — бытовой истории, по мнению Н. Л. Пушкаревой, выявились два подхода. Первый связывают с французскими исследователями "макроконтекста жизни людей" и собственно с Ф. Броделем, который ввел понятие "структуры повседневности" и относил к ней все, что окружает человека и опосредует его жизнь изо дня в день: географические и экологические условия, трудовую деятельность, потребности (в жилище, питании, одежде, лечении), возможности их удовлетворения, "спектр соответствующих взаимоотношений и межвидовых коммуникаций, поступков, действий, желаний, надежд, идеалов, ценностей и правил, регулирующих поведение людей, индивидуальных и коллективных практик, форм и институтов брака, семьи, анализ религиозных культов, политической организации социума".
