Питер Акройд - Лондон: биография
Лондон словно притягивает к себе огонь и разрушение со времен атак Боудикки до нынешних выступлений ИРА. В литературе, посвященной этому предмету, упоминается об особенно «горячих» районах. Артур Хардвик в книге «Знаменитые лондонские пожары» сообщает, что Уотлинг-стрит — «одна из тех улиц в центре города, что всегда были самыми „жаркими“». Олдерсгейт и Силвер-стрит имеют репутацию «зоны риска»; пожары часто бушевали на Чипсайде и Бред-стрит. Вуд-стрит — возможно, из-за своего названия[43] — также заслужила «дурную славу вечного пекла». Загадочные пожары неоднократно вспыхивали на Патерностер-сквер. Район Сент-Мэри-Экс был объят пламенем в 1811, 1883 и 1940 годах, а затем снова — в 1993-м. Характерно и то, что в Лондоне, этом городе зрелищ, постоянно горят театры: за 130 лет, с 1789-го по 1919-й, в огне погибло тридцать семь театральных зданий, и лондонская публика, таким образом, вряд ли может пожаловаться на недостаток драматических сцен. В описаниях городских пожаров нередко сквозит некая театральность. Во время пожара на Патерностер-сквер в 1883 году «пламя прорывалось сквозь крышу и заливало город ярким светом»; два года спустя над пылающим Чартерхаусом висело зарево, «освещавшее все вокруг, точно солнце».
В разное время пожары губили Лондонский мост и Королевскую биржу, Гилдхолл и здание парламента. За девять лет, с 1833-го по 1841-й, в городе произошло 5000 пожаров, что соответствует «в среднем 556 случаям в год, или трем пожарам за каждые два дня». В 1833 году в городе было 750 пожаров; в 1993 году на территории «Большого Лондона» возникло 46000 пожаров. В 1883-м было примерно 180 возгораний в печных трубах, в 1993-м — 215. Чаще, чем в остальные месяцы, пожары случаются в декабре и реже всего в апреле; самым плохим днем недели в этом смысле является пятница, а самым благополучным — суббота. Самое опасное время суток — десять часов вечера, самое спокойное — семь утра. Некоторые пожары случаются вследствие поджогов, но главной причиной их возникновения остается неосторожность: свирепый пожар 1748 года, разрушивший более сотни домов на улицах и в переулках близ Эксчейндж-элли и погубивший дюжину человек, начался из-за того, что «служанка забыла в сарае зажженную свечу, уйдя слушать музыкантов, которые играли в трактире „Лебедь“». У печатника со Сколдинг-элли мигом появились в продаже гравюры с изображением обгорелых руин.
Но иногда пожары помогают обнаружить незамеченные следы городской истории. Раскопки на месте Винчестерского дворца на южном берегу Темзы начались после пожара в Мастард-миллс. В 1794 году после пожара в Ладгейте, на Сент-Мартинс-корт, были найдены остатки барбикана, или дозорной башни, относящиеся к XIII веку. Таким образом, пламя не только разрушает город, но и помогает воссоздавать его прошлое. Пожалуй, не случайно то, что увиденный во сне пожар сулит, по лондонским поверьям, «здоровье и богатство» ил и «брак с милым сердцу человеком». Один из корреспондентов газеты «Тан» в XIX веке заметил, что лондонцы, в отличие от парижан, «невероятно быстро» реагируют на крик «Пожар! Пожар!». Это поистине боевой клич города. В I веке н. э. Лондон еженощно патрулировали специальные дозорные (vigiles), или «люди с ведрами»; уже в ту пору пожары обладали некой загадочной притягательностью, ибо отличительными чертами этих дозорных были «бодрость и бесшабашность». В последующие столетия эта налаженная система разрушилась, но можно с большой степенью вероятности предположить, что в эпоху раннего Средневековья поиск очагов пожара и тушение огня входили в обязанности районных караульных отрядов. Другой мерой предосторожности был обычный вечерний звон, или сouvre-feu[44]; когда по Лондону XI века разносился звон вечернего колокола, все жители обязаны были потушить огонь в печи и разгрести угли. Если пожар все же вспыхивал, на колокольнях били тревогу, звоня в колокола «наоборот», то есть начиная с басов, — и казалось, будто в реве пламени оживает сам дьявол. Около больших домов стояли бочки с водой, а к XII столетию появились подробные правила насчет тушения огня и стаскивания с крыш горящей соломы.
В XV веке вышло распоряжение, гласившее, что каждый новый шериф или олдермен в течение месяца после своего вступления в должность обязан «обеспечить выделку 12 новых кожаных бурдюков для тушения огня». На смену скромному бурдюку, или ведру, пришло нечто вроде «шприца, или поливателя»; который, в свою очередь, уступил место примитивному насосу: им орудовали пожарные с привычным для уха лондонцев криком: «Раз, два — взяли!» — и он удостоился звания «первого пожарного механизма на улицах Лондона». Это случилось в начале XVII века, когда мы встречаем упоминание о «механизме, или орудии», которое «при помощи десяти работников может перекачать воды более, нежели способны принести в ведрах и ковшах пятьсот человеку». Эту машину воспел Драйден в своей поэме «Annus Mirabilis» («Чудесный год»): он описал языки пламени и «улицы со множеством народу, как среди бела дня». Здесь снова возникает уподобление пожара солнцу, заливающему город своими лучами. Одна из первых компаний, занимавшихся страхованием от огня, называлась «Солнце», и ее фирменный знак до сих пор можно видеть на многих домах. Таким образом, благодаря любопытному метафорическому скачку пожар превратился в источник силы и энергии, стал восприниматься как мощные спорадические вспышки, своего рода «разрядка» перегретого города. Одна из лучших карт Лондона, «План Хорвуда», была изготовлена для компании «Феникс» на Ломбард-стрит, специализировавшейся на страховании от огня и возникшей вскоре после пожара 1666 года, — это еще одно свидетельство важности той роли, которую играли в столице люди, борющиеся с пожарами. Забавно, что первый руководитель компании «Феникс» носил фамилию Стоунстрит («каменная улица»).
С течением времени крики пожарных сменил бой ручных колоколов; затем эти колокола стали механическими и электрическими. Потом появилась сирена, а ее в свою очередь заменило устройство, способное подавать сигналы двух типов — «вой» и «визг». Сами пожарные облеклись в яркие мундиры. Например, в одной компании форма пожарных состояла из «синих курток с золотыми манжетами и золотым позументом», а также «черных панталон, белых чулок и золотых подвязок»; в дни торжеств к этому наряду добавлялись еще серебряные жезлы и значки. Пожарные были преисполнены сознания своего долга — по удачному выражению Хилэйра Беллока, у них были «пламенные сердца». Они пользовались таким уважением, что кабинеты начальников пожарных служб порой «напоминали чертоги роскошных дворцов».
В романе Эдит Несбит мимо конторы «Феникса» проходят двое детей. «Огонь? — спрашивает один. — Алтарный, что ли?» Да — на великом жертвенном алтаре Лондона.
Пожар стал одним из главных спутников города. Его даже нарекли «Огненным королем». В течение XVIII и XIX столетий пожары росли «по частоте и по охвату», и — возможно, как следствие этого — увеличивались также толпы зрителей. Пожар на Тули-стрит удалось потушить лишь через месяц с небольшим; Палата общин была погублена огнем, благодаря чему на свет появилось несколько очень выразительных полотен. Пожар в Вестминстере, согласно авторам альбома «Лондон в произведениях живописи», удостоился «наибольшего количества изображений среди всех лондонских видов XIX века… ибо к месту события устремились бесчисленные граверы, акварелисты и живописцы», среди которых были Констебл и Тернер. Эти художники чувствовали, что в бушующем пламени каким-то образом присутствует дух самого города. В 1936 году при большом стечении народа был уничтожен огнем Хрустальный дворец; множество зрителей привлекали также возгорания в портах и на складах — там, где, по выражению одного исследователя, «бродил призрак викторианских пожаров».
Это зрелище не потеряло своей привлекательности для лондонцев вплоть до бомбежек 1940 года. После ночного налета 29 декабря — в ту пору вода в Темзе стояла ниже всего — в городе одновременно заполыхало 1500 пожаров. Тогда-то обитатели Лондона воистину стали очевидцами нового «Великого пожара».
Днем начала Великого пожара, одного из самых значительных событий в городской истории, можно считать 1 сентября 1666 года, когда Пипс и его жена были «до чрезвычайности напуганы, увидя юного Киллигрю, вернувшегося [в место публичного отдыха] с пребольшой компанией прочих молодых акул». Эти «молодые акулы» были представителями беспутной городской молодежи. Сэмюэл и Элизабет Пипс вернулись в свой дом на Ситинг-лейн, а наутро, в три часа, служанка разбудила их с вестью о пожаре в городе. Пипс посмотрел на пламя в дальнем конце соседней улицы и отправился досыпать. Пожар начался часом раньше в доме королевского пекаря Фарринера на Пудинг-лейн. Позднее, на следствии, Фарринер заявил, что перед тем, как лечь в постель, он «проверил все комнаты и нашел огонь лишь в одной печи, в комнате с кирпичным полом, каковой огонь аккуратно разгреб кочергой, так что остались только тлеющие угольки». Причина Великого пожара так и не была установлена. Он возник как бы сам собой.
