Ватерлоо. История битвы, определившей судьбу Европы - Бернард Корнуэлл
Из нашего строя сразу послышались крики радости… Я дал шпоры своей старой храброй Погремушке, и мы помчались как ветер… Она попятилась на мгновение, потом рванулась вперед с громким ржанием и фырканьем и перепрыгнула заросли остролиста на бешеной скорости. Грандиозно смотрелся длинный ряд огромных серых коней, которые неслись, опустив головы, развевая гривы, взрывая дерн за собой. Горцы в красных мундирах и высоких шапках из медвежьей шкуры громко кричали, горнисты трубили атаку. За первой живой изгородью проходила дорога, затопленная, между высоких, отвесных берегов. Трудной задачей было спуститься на нее и не упасть, но падали очень немногие… Пересекая дорогу, мы все воодушевились и кричали: «Ура! 92-й! Шотландия навеки!»… Мы слышали, как играют шотландские волынщики… Я хорошо видел моего старого друга, главного волынщика Кэмерона, стоявшего в одиночестве на холмике и спокойно игравшего «Эй, Джонни, ты уже идешь?»[22] на полную громкость… Я мчался во втором ряду. Держась покрепче, чтобы спуститься по склону холма среди колосьев, мы видели плюмажи горцев и слышали, как офицеры кричали им разойтись по отделениям. Еще миг – и мы уже были среди них. Бедные парни! Те, кто вовремя не отошел с дороги, были попросту сбиты… Все он были гордонцы, и когда мы проезжали среди них, они кричали: «Задайте им, “серые”! Шотландия навеки!» Моя кровь вскипела, и я крепче ухватился за саблю. Многие шотландцы хватались за наши стремена и в яростном исступлении неслись в битву вместе с нами. Французы издавали громкие, беспорядочные вопли. Тогда я и увидел первого француза. Молодой офицер от фузильеров замахнулся на меня клинком, но я отбил удар и сломал ему руку. В следующую секунду мы оказались в самой их гуще. Из-за дыма ничего не было видно и в пяти метрах… Французы дрались, как тигры… Однако, когда мы ринулись на них с крутого склона, им пришлось уступить. Потом те, что стояли впереди, принялись молить о пощаде. Они бросали мушкеты и срывали с себя пояса. Гордонцы врезались в них и погнали французов назад. Теперь я оказался в первом ряду, полегло много наших.
Королевские «шотландские серые» атаковали на восточном краю гребня. Французы наступали эшелоном из огромных колонн с запада, поэтому дивизия, которую атаковал Диксон со своими товарищами, еще не добралась до вершины гребня – и уже не доберется никогда, потому что огромные кони пробили кровавые бреши в рядах французов и обратили противника в бегство. Молодой Луи Канле шел в колонне, ближайшей к дороге на Брюссель, проводившей эшелонированную атаку. Когда его батальон проходил через долину, Канле пострадал от обстрела вражескими бомбами и видел барабанщика, продолжавшего бить в барабан, несмотря на потерю правой руки. Его колонна все-таки дошла до вершины гребня, и люди уже думали, что этого достаточно для победы, но лишь пока не достигли затопленной дороги, где были атакованы «королевскими серыми» – английским полком тяжелой кавалерии. Канле отмечал, что времени построиться в каре не оставалось, поэтому его подразделение было разбито.
И тут сказался огромный недостаток построения, которое выбрали французы. Колонна из батальонов в линии, идущих друг за другом, выглядит величественно, и, если повезет, сможет раздвинуться во внушительную линию и открыть сокрушительный огонь залпами, но батальону в трехрядной линии требуется масса времени, чтобы перестроиться в каре, и во время перестроения батальоны, идущие впереди и позади, будут мешать друг другу. Для построения в каре не было ни времени, ни места. Майор Фредерик Кларк, наступавший с «шотландскими серыми», вспоминал, что враг пытался построиться в каре, но «первое и ближайшее каре не успело завершить построения, как “серые” прошли его насквозь». Так британская тяжелая кавалерия влетела в паникующие колонны, и Канле вспоминал:
Началась настоящая бойня. Всякий солдат отделился от своих товарищей и сам сражался за свою жизнь. Штыки и сабли кромсали дрожащую плоть, мы сгрудились слишком тесно, чтобы стрелять.
Канле находился в тылу колонны, но кавалеристы проложили путь и туда и разбили батальоны на части. Канле вдруг обнаружил, что остался один и крайне постыдно сдается. За кавалерией подоспели пехотинцы, они забрали его оружие и ранец, а с ним и все его имущество. Французские ранцы очень ценились в качестве трофея. Они были удобнее и лучше британских.
Дальше, на востоке, где капрал Диксон летел на врага на своей Погремушке, капитан Дютильт пытался справиться со своими людьми, которые, как он считал, утратили дисциплину из-за боевого пыла:
Я только что затолкал одного из моих солдат в строй, как он упал к моим ногам, зарубленный саблей. Я крутанулся назад. Английская кавалерия была уже среди нас и кромсала нас в куски. Даже для лучшей в мире кавалерии невероятно трудно, если вообще возможно, пробиться в строй, сформированный в каре… Однако если строй хоть в одном месте сломан и преодолен, сопротивление становится бесполезным, и кавалерии остается только резать пехоту, почти без риска быть зарубленным самим. Вот именно это и произошло. Наши бедные солдаты поднимались и выставляли оружие, но не могли достать штыком до всадников на могучих конях. Несколько выстрелов в этой беспорядочной потасовке закончились фатально, как для наших солдат, так и для английских. Вот так мы оказались беззащитны перед безжалостным врагом, который, опьяненный битвой, рубил даже наших барабанщиков и флейтистов. Тогда же захватили и нашего орла.
