Хосе Рисаль - Флибустьеры
От удовольствия он потирал руки.
- Да что случилось?
- Всех нас арестуют, всех членов Ассоциации!
- Так чему ты радуешься?
- Занятий не будет, занятий пе будет! - пропел Тадео и чуть не вприпрыжку помчался домой.
Показался и Хуанито Пелаэс. Бледный от страха, он бежал, согнувшись в три погибели, отчего горб его был особенно заметен. До сих пор Хуанито был одним из самых деятельных участников Ассоциации.
- Эй, Пелаэс, что стряслось?
- Ничего, ничего я не знаю. Я тут ни при чем, - огрызнулся Хуанито. - Я им все время твердил: это донкихотство... Скажи, говорил я это или нет?
Басилио никогда по слыхал этих слов от Хуаппто, но, чтобы успокоить его, ответил:
- Ну конечно, говорил. А все же, что происходит?
- Ведь правда говорил? Ну, смотри же, ты теперь свидетель, я всегда был против... Так не забудь, ты - свидетель!
- Да-да, конечно, но что происходит?
- Помни, я всегда говорил, что это донкихотство.
И встречался с членами Ассоциации только для того, чтобы их удерживать!.. Запомни это хорошенько! И не вздумай потом говорить другое!
- Да не буду я говорить другое. Скажи толком, что все-таки произошло?
Но Хуанито был уже далеко: заметив жандарма, он бросился наутек, испугавшись, как бы его не арестовали.
Басилио прошел в канцелярию. Может, там ему чтонибудь объяснят. Но канцелярия была заперта, и во всем университете царила необычайная суматоха. По лестницам вверх и вниз сновали монахи, военные, штатские, адвокаты, врачи, каждый спешил предложить властям свои услуги и помощь.
В коридоре Басилио издали увидал Исаганн. Бледный, взволнованный, с горящими от гнева глазами, юноша громко ораторствовал перед группой студентов, нимало не заботясь, что его услышат посторонние. Басилио подошел ближе.
- Я не верю, господа, - говорил Исагани, - и никогда не поверю, что столь ничтожное происшествие может пас запугать и мы бросимся врассыпную, как стая воробьев от чучела в ветреную погоду! Как будто впервые нам, молодежи, борющейся за свободу, грозят тюрьмой! Ведь никого не убили, не расстреляли! Зачем же сразу от всего отрекаться?
- Какой болван сочинил эти прокламации? - с негодованием спросил кто-то.
- А нам до этого какое дело? - возразил Исагани. - Зачем нам доискиваться, пусть ищут они! И пока мы не знаем, что там написано, мы не должны высказываться ни "за", ни "против". Но мы должны помнить: честь велит нам смело идти навстречу опасности! Если содержание прокламаций согласуется с нашими взглядами, тогда, кто бы их ни написал, он поступил правильно, мы должны его благодарить и поставить рядом с его подписью свои подписи! Если же эти прокламации недостойны нашей поддержки, то и говорить не о чем. Совесть наша спокойна, и мы без страха встретим любое обвинение.
Басплио очень любил Исагани, но, услыхав подобные речи, повернулся и вышел из здания. Теперь надо было идти к Макараигу, просить ссуды.
У дома студента-богача Басилио заметил соседей, которые о чем-то шептались и перемигивались. Не зная, в чем дело, Басилио спокойно продолжал путь. Но .когда он вошел в подъезд, его остановили два жандарма и стали спрашивать, чего ему надо. Басилио понял, что, тгридя сюда, поступил опрометчиво, однако отступать было поздно.
- Я пришел к моему приятелю Макараигу, - спокойно ответил он.
Жандармы переглянулись.
- Подождите здесь, - сказал одни. - Сейчас спустится капрал.
Басилио прикусил губу, в его ушах опять зазвучали слова Симоуна... "Неужели Макараиг арестован?" - подумал он, но спросить не решился.
Долго ждать не пришлось - на лестнице показался Макараиг, непринужденно беседовавший с капралом. Впереди них шел альгвасил.
- Вот неожиданность! Значит, и вы тоже, Басилио? - спросил Макараиг.
- Я пришел к вам...
- Какое благородство! - рассмеялся Макараиг. - "
В спокойные времена вы нас избегаете...
Капрал осведомился у Басилио о его имени и развернул какую-то бумагу.
- Студент-медик? Улица Анлоаге? - спросил капрал, сверяясь с бумагой.
Басилио стиснул зубы.
- Что ж, избавили нас от лишней прогулки, - прибавил капрал, кладя ему руку на плечо. - Вы арестованы!
- Я? Арестован?
Макараиг расхохотался.
- Не огорчайтесь, дружище! Мы поедем в экипаже, и дорогой я вам расскажу о вчерашнем ужине.
Гостеприимным жестом, точно распоряжаясь у себя дома, Макараиг пригласил капрала и его помощника сесть в экипаж, стоявший у подъезда.
- В полицию! - приказал он кучеру.
Быстро овладев собой, Басилио заговорил с Макараигом о цели своего посещения. Тот не дал ему закончить и пожал руку.
- Можете на меня рассчитывать, друг мой! А на торжество но случаю присуждения нам диплома мы пригласим и этих господ, - указал Макараиг на капрала и альгвасила.
XXVII
МОНАХ И ФИЛИППИНЕЦ
Vox populi, vox Dei [Глас народа - глас божий (лат.)].
Мы оставили Исагани в ту минуту, когда он призывал друзей к стойкости. В самый разгар речи к нему подошел служитель и сказал, что отец Фернандес, один из самых уважаемых профессоров, хочет его видеть.
Исагани переменился в лице: к отцу Фернандесу он питал глубокое почтение. Это был тот единственный монах, для кого он делал исключение, когда бранили монахов.
- Зачем я понадобился отцу Фернандесу? - спросил он.
Служитель не знал; Исагани с явной неохотой последовал за ним.
Отец Фернандес, которого мы встречали во дворце в Лос-Баньос, ждал у себя в кабинете. Лицо у него было сурово и печально, брови нахмурены. При виде Исагани он поднялся навстречу, пожал юноше руку и запер дверь; затем начал прохаживаться по комнате взад и вперед. Исагани стоя ждал, пока он заговорит.
- Сеньор Исагани, - начал отец Фернандес взволнованным голосом. - Через окно я слышал вашу речь - у нас, чахоточных, слух обостренный, - и вот захотелось побеседовать с вами. Мне всегда нравились юноши прямодушные, которые мыслят и поступают не так, как все, пусть даже их взгляды не совпадают с моими. Я слышал, вы с друзьями устроили вчера ужин. Нет, нет, не оправдывайтесь...
- Я и не оправдываюсь! - перебил его Исагани.
- Тем лучше. Это показывает, что вы готовы отвечать за свои поступки и их последствия. Да и зачем вам отпираться? Я вас не осуждаю, не попрекаю тем, что вчера вечером было сказано, и ни в чем не обвиняю. В конце концов вы вольны говорить о доминиканцах что угодно, ибо вы учились не у нас: мы только в этом году имели удовольствие увидеть вас в стенах нашего университета, и боюсь, больше вы сюда не вернетесь. Не подумайте, что я намерен взывать к вашему чувству благодарности, нет, я не стану тратить время на такие пошлые приемы. Я позвал вас, полагая, что вы - один из немногих студентов, действующих по убеждению. Такие люди, повторяю, мне по душе, и я сказал себе: вот с сеньором Исагани я и побеседую.
Отец Фернандес минуту помолчал, шагая взад-вперед; голова у него была опущена, взор потуплен.
- Если хотите, присядьте, - спохватился он. - Говорить на ходу - моя привычка, лучше думается.
Исагани не принял приглашения. С высоко поднятой головой он стоял и ждал, когда монах заговорит о главном.
- Я преподаю уже девятый год, - продолжал отец Фернандес, прохаживаясь, - через мои руки прошло более двух с половиной тысяч юношей; я их учил, воспитывал, старался внушить им понятия справедливости, чести, а что получилось? Теперь, когда о нас столько злословят, я не вижу, чтобы хоть один из моих учеников отважился повторить свои обвинения нам в лицо...
или хотя бы высказать их полным голосом перед другими людьми. За глаза клевещут, а стоит обернуться, бросаются с подлой улыбочкой руку целовать, ловят каждый твой взгляд... Ну что будешь делать с этими мерзавцами!
- В этом виновны не только они, падре, - возразил Исагани. - Виновны и те, кто научил их лицемерию, кто душит свободную мысль, свободное слово. Ведь у нас любое самостоятельное суждение, не повторяющее, как эхо, волю властей, тут же назовут флибустьерством, а что ото значит - вам хорошо известно. Только безумец пойдет на то чтобы, ради одного удовольствия высказать вслух свои мысли, навлечь на себя преследования!
- Но позвольте, разве вас кто-нибудь преследовал? - спросил отец Фернандес, подняв голову. - Разве я на своих уроках не разрешал вам свободно излагать ваши взгляды? А между тем вы - исключение, безумец, как вы сами сказали, и мне следовало только одернуть вас, чтобы правило стало всеобщим и не было дурного примера.
Исагани усмехнулся.
- Весьма благодарен и не стану с вами спорить, исключение я или нет. Согласен принять ваше определение, если вы примете мое: вы тоже исключение. Но сейчас речь идет не об исключениях, не о пас с вами, по крайней мере не обо мне. Поэтому, прошу вас, дорогой профессор, переменим тему.
Отец Фернандес был человеком либеральным, однако при этих словах он с изумлением уставился на Исагапп.
Оказывается, у этого юноши еще более независимый нрав, чем он думал. Называет его "профессор", а обращается с ним как с равным, позволяет себе направлять их беседу.
