Эдвард Гиббон - Закат и падение Римской Империи. Том 2

Известие об этих важных событиях, так глубоко затрагивавших и честь, и безопасность императорского дома, заставило Констанция отказаться от бесславного продолжения персидской войны. Он поручил заботу о востоке своим генералам, а впоследствии своему двоюродному брату Галлу, возведенному им из тюрьмы на ступени трона, и отправился сам в Европу, волнуемый то надеждой и страхом, то скорбью и негодованием. Прибывши в Гераклею, во Фракии, император принял в аудиенции послов Магненция и Ветраниона. Главный зачинщик заговора Марцеллин, о котором почти можно сказать, что он был тот, кто облек своего нового повелителя в императорскую мантию, смело принял на себя это опасное поручение, а его три сотоварища были выбраны между самыми высокими гражданскими и военными сановниками. Этим депутатам было поручаю смягчить гнев Констанция и возбудить в нем опасения за будущее. Они были уполномочены предложить ему дружбу и союз с западными монархами, упрочить взаимное согласие двойным бракосочетанием - Констанция с дочерью Магненция и самого Магненция с честолюбивой Константиной, и признать особым трактатом первенство, на которое мог заявлять основательные притязания восточный император. В случае если бы из гордости или из ошибочного понимания своего долга Констанций отверг эти справедливые условия, послам было приказано поставить ему на вид, что его неблагоразумие

неизбежно приведет его к гибели, если он вызовет западных монархов на бой и заставит их употребить против него в дело мужество и военное искусство тех самых легионов, которым дом Константина был обязан столькими триумфами. И эти предложения, и эти аргументы, по-видимому, заслуживали самого серьезного внимания; Констанций отложил свой ответ до следующего дня, а так как он сознавал необходимость оправдать в мнении народа междоусобную войну, то он обратился с следующими словами к собравшемуся совету, который выслушал их если не с искренним, то с притворным доверием: «Прошлой ночью, - сказал он, - после того как я лег спать, перед моими глазами предстала тень великого Константина, державшего в руках труп моего убитого брата, его хорошо знакомый голос поощрял меня на отмщение, он говорил мне, что я не должен отчаиваться за республику, и уверял меня, что успех и бессмертная слава увенчают справедливую с моей стороны войну». Авторитет этого видения или, скорей, авторитет ссылавшегося на него монарха положил конец всяким колебаниям и прекратил переговоры. Унизительные мирные условия были отвергнуты с негодованием. Один из уполномоченных тирана был отослан назад с высокомерным ответом Констанция; его товарищи, как недостойные привилегий, установленных международными сношениями, были заключены в оковы, а враждующие стороны стали готовиться к беспощадной борьбе.

Так обошелся и, может быть, так был обязан обойтись брат Константа с вероломным узурпатором Галлии. Положение и характер Ветраниона давали ему право на более мягкое обхождение, и восточный император направил свою политику к тому, чтобы разъединить своих противников и отвлечь военные силы Иллирии от союза с мятежниками. Он без большого труда ввел в обман откровенного и простодушного Ветраниона, который в течение некоторого времени колебался между требованиями своей чести и своих интересов, явно обнаружил свою неискренность и мало-помалу запутался в сетях искусно веденных переговоров. Констанций признал его своим законным и равноправным соправителем с тем условием, что он откажется от постыдного союза с Магненцием и назначит на границах их взаимных владений место для свидания, где они могли бы скрепить свою дружбу взаимными клятвами в верности и с общего согласия установить способ ведения междоусобной войны. Вследствие этого соглашения Ветранион приблизился к городу Сардике во главе двадцати тысяч кавалерии и еще более многочисленного отряда пехоты; эти силы в такой мере превосходили силы Констанция, что жизнь и судьба этого последнего, по-видимому, были в руках иллирийского императора; но Констанций успел путем тайных переговоров склонить на свою сторону войска Ветраниона и подкопаться под его трон. Вожди, втайне принявшие сторону Констанция, устроили в его пользу публичное зрелище, рассчитанное на то, чтобы расшевелить и воспламенить страсти многочисленного сборища людей. Соединенным армиям приказано было собраться в обширной равнине подле города. Согласно с издревле установленными порядками, в центре был воздвигнут трибунал или, вернее, эстрада, с которой императоры обыкновенно обращались в торжественных или важных случаях с речью к войскам. Вокруг эстрады образовали громадный круг правильно выстроенные ряды римлян и варваров с мечами наголо или с поднятыми вверх копьями, эскадроны кавалерии и пехотные когорты, отличавшиеся разнообразием своего оружия и своих значков; внимательное молчание, которое они хранили, по временам нарушалось громкими взрывами неудовольствия или одобрения. В присутствии этого громадного сборища оба императора были приглашены объяснить положение общественных дел; первенство было предоставлено Констанцию в уважение его царственного происхождения, и, хотя он не отличался риторским искусством, он в этих трудных обстоятельствах исполнил свое дело с твердостью, ловкостью и красноречием. Первая часть его речи была направлена, по-видимому, только против тирана Галлии; но когда он выражал свою скорбь по поводу жестокого умерщвления Константа, он намекнул на то, что никто, кроме родного брата, не мог предъявлять права на наследство после убитого; он с удовольствием распространялся о славных делах императоров его дома, напоминал войскам о храбрости, о триумфах и о щедрости великого Константина, а также о том, что они принесли его сыновьям клятву в верности, к нарушению которой их пыталась склонить неблагодарность некоторых из бывших его слуг, всех более пользовавшихся его милостями. Офицеры, стоявшие вокруг эстрады и заранее выучившие роль, которую им следовало исполнить в этой необыкновенной сцене, как будто подчинились неотразимой силе доводов и красноречия и приветствовали в лице императора Констанция своего законного государя. Чувство преданности и раскаяния стало переходить, точно зараза, от одних солдат к другим, и наконец вся равнина Сардики огласилась единодушными возгласами: «Долой этих выскочек-узурпаторов! Долгая жизнь и победа сыну Константина! Только под его знаменем мы будем сражаться и побеждать». Крики стольких тысяч людей, их угрожающие жесты, их неистовое бряцание оружием - все это поразило удивлением и смутило Ветраниона, который смотрел на измену окружавших его приверженцев с беспокойным и безмолвным недоумением.

Вместо того, чтобы прибегнуть к единственному благородному выходу из своего отчаянного положения, он смиренно покорился своей участи и, сняв со своей головы диадему в глазах обеих армий, пал ниц перед своим победителем. Констанций воспользовался своим торжеством с благоразумием и умеренностью: он поднял обращавшегося к нему с мольбами старца, называя его нежным именем отца, и подал ему свою руку, чтобы помочь ему сойти с трона. Город Пруза был назначен местом ссылки или уединенной жизни для отрекшегося от престола монарха, который прожил еще шесть лет в покое и роскоши. Он часто выражал свою признательность за милостивое обхождение с ним Констанция и с милым добросердечием советовал своему благодетелю отказаться от скипетра и искать счастья там, где только и можно его найти, - в мирной глуши частной жизни.

Поведение Констанция в этом достопамятном случае восхвалялось, по-видимому, не без основания, а его царедворцы сравнивали тщательно обработанные речи Перикла и Демосфена к афинским гражданам с тем победоносным красноречием, которое убедило вооруженную массу людей покинуть и низвергнуть предмет ее собственного выбора. Предстоявшая борьба с Магненцием была делом и более трудным и более кровопролитным. Тиран быстрыми переходами подвигался навстречу Констанцию во главе многочисленной армии, состоявшей из галлов, испанцев, франков и саксов, - то есть из тех жителей провинции, которые составили главную силу легионов, и из тех варваров, которые считались самыми опасными врагами республики. Плодородные равнины Нижней Паннонии между реками Дравой, Савой и Дунаем представляли обширное поле для военных действий, и междоусобная война тянулась все лето благодаря или искусству, или нерешительности противников. Констанций заявил о своем намерении порешить борьбу на полях Кибалиса, так как это имя должно было воодушевить его солдат воспоминанием о победе, одержанной на этом месте его отцом Константином. Однако император, возводивший вокруг своего лагеря неприступные укрепления, по-видимому, не искал решительного сражения, а желал уклониться от него. Магненций со своей стороны старался заставить своего противника покинуть его выгодную позицию и с этой целью прибегал к различным переходам, эволюциям и хитростям, на какие только могло навести опытного главнокомандующего знание военного искусства. Он взял приступом важный город Сискию, сделал нападение на город Сирмиум, находившийся в тылу императорского лагеря, попытался проникнуть через Саву внутрь восточных провинций Иллирии и разбил наголову многочисленный отряд, который ему удалось завлечь в тесные проходы Адарны. В течение почти всего лета галльский тиран имел решительный перевес над своим противником. Войска Констанция утомились и упали духом; его репутация падала в общем мнении, и он отложил в сторону свою гордость, чтобы просить о заключении мирного договора, который обеспечил бы убийце Константа господство над всеми провинциями по ту сторону Альп. Эти предложения были поддержаны красноречием императорского посла Филиппа, и как советники Магненция, так и его армия были расположены принять их. Но надменный узурпатор, не обращая никакого внимания на советы своих друзей, приказал задержать Филиппа как пленника или по меньшей мере как заложника и со своей стороны отправил одного из своих офицеров к Констанцию с поручением поставить императору на вид его бессилие и оскорбить его обещанием помилования, если он немедленно откажется от престола. Чувство чести не позволило императору дать другого ответа, как тот, что «он полагается на справедливость своего дела и на покровительство бога мщения». Но он в такой мере сознавал трудности своего положения, что не осмелился поступить с посланным Магненция так же, как было поступлено с его послом. Впрочем, возложенное на Филиппа поручение не было совершенно бесплодным, так как он убедил способного и приобретшего известность франкского генерала Сильвана покинуть вместе с значительным отрядом кавалерии армию Магненция за несколько дней перед битвой при Мурсе.