Виктор Кожемяко - Деза. Четвертая власть против СССР
На этом фоне обязательное присутствие вступительной «черномырдинской» статьи и обилие черномырдинских фото в изданиях «Тихого Дона» можно счесть сущей мелочью. Хотя уж как клянут Сталина за «культ личности», а что-то не дошло при нем до изданий Шолохова или любого другого классика со сталинскими портретами…
Итак, про благотворительность. Черномырдины и многие прочие нынешние богачи оказались вдруг необыкновенно религиозными, глубоко верующими. Но из-за большой занятости, наверное, не хватает времени заглянуть в святые книги. Поэтому позволю себе – в первую очередь для Андрея Викторовича и Виталия Викторовича Черномырдиных, а также и для всех других – привести на эту тему слова самого Христа из Евангелия от Матфея:
«Смотрите не творите милостыни вашей перед людьми, с тем чтобы они видели вас… Когда творишь милостыню, не труби перед собою, как делают лицемеры в синагогах и на улицах, чтобы прославляли их люди… У тебя же, когда творишь милостыню, пусть левая твоя рука не знает, что делает правая…»
Какое там! «Капитал – его препохабие» хочет не только облагородиться приобщением к культуре, но и славу за это получить. Больше того, он хочет, чтобы культура служила ему политически, идеологически. И в этом смысле первая попытка приватизации Шолохова, о которой я в свое время писал, теперь сменилась второй – гораздо более серьезной.
Кто и какую музыку ныне заказывает
Это верно говорится: кто платит, тот и заказывает музыку. Сегодня какой главный идеологический заказ и от капитала, и от его власти? Антисоветский. А можно советского писателя, коммуниста Шолохова превратить в антисоветчика и антикоммуниста? То есть сделать из него – «своего»? Очень хочется!
Давайте посмотрим, как это делают. Посмотрим на примере того, что развернулось вокруг нового издания «Тихого Дона», выпущенного под руководством упоминавшегося А.Ф. Стручкова – энергичного доверенного лица капиталистов Черномырдиных.
Новое издание – факт, казалось бы, сугубо филологический. Однако его (еще до выхода в свет!) сделали событием политическим. Заранее вовсю загомонили: «Тихий Дон» освобожден из плена советской цензуры!» Среди этого шума-гама, которому в духе нынешней «десталинизации» сразу был придан крутой антисоветский запал, абсолютному большинству телезрителей, радиослушателей и читателей газет невозможно было понять, в чем же конкретно состоит отличие этого издания «Тихого Дона» от всех предыдущих, в чем подвиг Стручкова, который воспевается так неистово.
А на поверку все достаточно просто: взят чистовой вариант найденной рукописи двух первых книг романа и напечатан так, как есть, с полным соблюдением авторской орфографии и пунктуации. Скажем, если Шолохов не выделяет деепричастный оборот запятыми, то и в данном издании так же; если у автора написано не «чтобы», а «что-бы», то и это здесь сохраняется. Но таким образом, согласитесь, устранено «вмешательство» не цензуры, а корректуры. Следует ли признать это огромным текстологическим достижением нового издания? Пусть об этом, как и о многом другом в подходе Стручкова к роману, скажут свое итоговое слово ученые, специалисты-шолоховеды. Пока я слышал от них весьма разноречивые отзывы.
Рукопись – это первоначальный, исходный вариант, над которым автор потом продолжал работу. А при издании, кроме корректуры, была еще литературная редактура, и Стручков доказывает, что она страшно обеднила шолоховский язык, особенно за счет так называемых местных речений, не всем понятных слов верхнедонского говора. Но ведь первая и вторая книги «Тихого Дона», о которых идет речь, издавались с участием автора. Значит, вынося в том или ином случае теперешние текстологические оценки, принимая сегодня то или иное издательское решение, как можно доподлиннее надо знать волю автора, то есть что при редактировании было ему навязано (если это было), а что им принято (как бывает, с искренней благодарностью). Написал же он в своей статье 1934 года: «Многие из советских писателей (в том числе и автор этих строк) погрешны в злоупотреблении «местными речениями». Да и далее Михаил Александрович с большим уважением, вниманием и доверием относился к труду и вкусу, например, такого своего редактора, как многолетний талантливый работник «Правды» Юрий Борисович Лукин.
Да, конечно, было крайне огорчительное издание «Тихого Дона» в 1953 году. К нему оказался причастным, увы, тоже правдист – Кирилл Потапов, фронтовой товарищ Михаила Александровича, с которым, впрочем, несмотря ни на что, писатель до конца его жизни сохранил добрые товарищеские отношения. Однако все это особая тема, а самое главное – как известно, допущенные тогда искажения впоследствии с участием автора были устранены.
Так что же открыл Стручков? О каком «плене советской цензуры», о каком «обсовечивании» Шолохова – конкретно! – поднят весь этот вселенский тарарам? Когда начинаешь вникать, именно конкретно, понимаешь: много шума – из ничего!
«То, как советские редакторы поступили с подлинным текстом «Тихого Дона», – декларирует «Комсомольская правда», – Александр Стручков считает настоящим варварством». Это он за автора так считает. А конкретные примеры «варварства», которое он, Стручков, теперь устранил? Послушаем его.
В самом начале нового издания, по рукописи, читаем: «сырая изломистая кайма нацелованной волнами гальки…» Комментарий от Стручкова: «В советском варианте кайма была почему-то «серой». Но почему? Может, сам Михаил Александрович в конце концов так решил? Или опечатка машинистки (одна ведь буква!), которая пошла потом в тираж? Но автором ведь почему-то не была впоследствии исправлена. Да и есть ли здесь принципиальное смысловое различие, за которое следует припечатать «варварством»: галька сырая – или серая?..
Что вы! Стручков тут же находит другой пример, «как замена всего одной буквы подменяла смысл написанного». Белоказачий полковник Василий Чернецов, готовя своих бойцов к рубке с красногвардейцами, произносит: «Нагнем!» «После большевистской редактуры вышло безобидное «Начнем», – разоблачает Стручков. – Большевиков нельзя нагнуть?!»
Вполне могла быть тоже опечатка машинистки, принявшей в рукописи букву «г» за «ч», – опечатка, так или иначе пропущенная (либо допущенная, принятая?) автором. Но Стручкову этот «идеологический пример» настолько понравился, что вслед за «Комсомолкой» он повторил его не единожды и по телевидению. С одной стороны, признак бедности «открытий», которыми можно козырять, с другой – особая ценность. Особая тем, что Стручков изо всех сил пытается доказывать, будто Шолохов… ненавидел большевиков.
Да, да, не кого-то там из большевиков лично, а всех вообще! Хотя ведь сам был членом партии большевиков с 1932 года и не раз писал о ней: «Родная партия!»; а рассказ «Судьба человека», например, посвятил члену КПСС с 1903 года Евгении Григорьевне Левицкой – своему другу, «доброму ангелу», как он ее называл. Да учитывая вкупе всю жизнь и все творчество Михаила Александровича, по меньшей мере странно говорить о «ненависти». Но еще более странно это доказывается.
Приведу, по-моему, вопиющий пример. «В черновике рукописи, – сообщает «Комсомолка», – Александр Стручков нашел любопытную зарисовку о вожде мирового пролетариата. Рассуждения героев о том, казак ли Ленин, Шолохов вставил между двумя репликами о вшах… Если бы это тогда разнюхали цензоры, Шолохову пришлось бы плохо…» И соответствующее заключение: «Шолохов – казак, и получается, что он ненавидел большевиков, ненавидел Ленина, потому и упомянул в таком контексте».
Потрясающе! Во-первых, непонятно, что должны были разнюхать цензоры и зачем надо было искать эту сцену в черновиках, если она есть во всех изданиях романа. Во-вторых, только патологически извращенный нюх Стручкова мог уловить «ненависть» в сцене, написанной как раз с проникновенной, трогательной любовью к Ленину. И неужели все казаки до единого обязательно ненавидели его и большевиков? Из шолоховской эпопеи, других произведений писателя и, конечно, из реальной истории следует нечто иное.
А вши… Разговор-то о вожде у казака Чикмасова и казака-большевика Бунчука (были же, были казаки-большевики, красные!) происходит в вагоне эшелона, который летом 1917-го направляется с фронта в Петроград. Шолохов реалистически пишет условия фронтовой жизни!
Он вообще реалистически и с огромной художественной силой пишет жизнь на крутом, во многом трагичном историческом переломе, завершившемся все-таки победой народной революции; пишет и самых разных людей в этой жизни. Можно ли такое колоссальное по широте, правдивости и яркости эпическое полотно сводить лишь к теме «красного террора», «геноцида казачества», «репрессий по отношению к казакам», как это делают Стручков и ему подобные, даже не упоминая о «белом терроре»? На каком основании утверждается, что Шолохов написал «антибольшевистскую крамолу», «почти апологию Белого движения»? Прямая перекличка с «ультрареволюционными» критиками троцкистского толка, писавшими в свое время, будто автор «Тихого Дона» «по своей идее выражает то, чем оперировала самая махровая донская контрреволюция».
