Аполлон Кузьмин - Начало Руси
В «Повести временных лет» сохранился весьма древний отрывок сказаний о полянах. О глубокой его древности свидетельствует тот факт, что основное его содержание — противостояние полян и древлян. Борьба этих племен приобрела особую остроту в середине X в., а в XI племенные деления уже заменялись территориальными. Летописец отмечает, что «имяху бо обычаи свои, и закон отець своих и преданья, кождо свой прав». Ему казалось несомненным, что «прав» полян ставил их выше древлян и других славянских племен. А объективно он нарисовал картину действительно разных обычаев. По летописи, «Поляне бо своих отець обычай имуть кроток и тих, и стыденье к снохам своим и к сестрам, к матерем и к родителем своим, к свекровем и к деверем велико стыденье имеху, брачный обычай имяху: не хожаше зять по невесту, но прихожаху вечер, а заутра приношаху по пей что вдадуче. А древляне живяху скотьски: убиваху друг друга, ядяху все нечисто, и брака у них не бываша, но умыкиваху у воды девица». Видимо, несколько более поздний летописец уточнил, что «и Радимичи, и Вятичи, и Север один обычай имяху: живяху в лесех, якоже и всякий зверь, ядуще все нечисто, и срамословье в них пред отьци и пред снохами, и браци не бываху в них, по игрища межю селы; схожахуся на игрища, и ту умыкаху жены собе, с неюже кто съвещашеся; имяху же по две и по три жены».
Упоминание об обряде трупосожжения сделано, возможно, уже с позиций летописца-христианина: «И аще кто умряше, творяху тризну над ним, и по сем творяху кладу велику, и възложахуть и на кладу, мертвеца сожьжаху, и посемь собравше кости вложаху в судину малу, и поставляху на столпе на путех, еже творять вятичи и ныне»[618].
Стремление летописцев поднять полян за счет некоего унижения древлян и других славянских племен не достигает цели, поскольку они нарисовали не «хорошие» и «плохие», а просто разные традиции и обычаи. У полян заметно сохранение традиций «большой семьи», в которой младшие члены не имеют права голоса. Напомним, что для Черняховской культуры были характерны по большей части большие дома, в которых могла размещаться большая семья. (О том же говорит и «дань с дыма»: в «больших домах» обычно было несколько очагов.) Напротив, уже у зарубинцев, как и у позднейших славянских племен, преобладали большие однокамерные жилища, которые могли вмещать только одну малую семью. Летописца не устраивали в обычаях древлян «демократические» традиции, на которые обращают внимание и византийские авторы.
Глубокие различия обозначены и в порядке заключения брака. У полян сами сочетающиеся отстранены от решения связанных с браком вопросов. По справедливому замечанию Б.А. Рыбакова, здесь «уже издавна существовал патрилокальный брак»[619]. Совершенно пассивная роль у полян предназначалась женщине. Невесту приводят с вечера в дом жениха, а «выкуп» приносят на другой день. (Видимо, предполагается, что невеста может быть отослана назад.) Аналогичный обряд известен у племен Верхнего Подунавья, где соприкасались славяне, руги, гунны, кельты и германцы, и некоторых других племен, вошедших в состав Франкской Империи[620].
У древлян и других славянских племен выбор невест происходил на «игрищах» «у воды». Сообщавший об этом летописец, видимо, не особенно понимал существа этого обычая. Ему казалось, что невест просто умыкают. Но позднейший летописец разъяснил обрядовое значение умыкания, поскольку оно совершалось по договоренности с невестой («с нею же кто съвещашеся»). Русский переводчик «Слова Григория» описал некоторые подробности, связанные с ритуальной ролью воды в языческом свадебном обряде: «А се поганскы творять: водят невесту на воду, даюче замужь, и чашу пиють бесом, и кольца мочють в воду и поясы»[621].
Из летописного описания брачного обычая древлян и других славянских племен можно понять, что у них еще сохранялись некоторые пережитки матриархата. Если у полян «не хожаше зять по невесту», то у других племен, очевидно, такое хождение предусматривалось обычаем. Уже после совершения «умыкания» жених должен был отправиться в род невесты, чтобы окончательно обговорить дело. В отдаленном прошлом он просто должен был уйти в род жены. Теперь дело ограничивается ритуальным поклонением родителям и родственникам невесты.
О многоженстве у славян известно по разным источникам. Гораздо интереснее указание летописца на то, что у полян была моногамия. Это, по-видимому, соответствует действительности. У Игоря, судя по всему, была единственная жена — Ольга. Одна законная жена была и у Святослава, а Малуша — мать Владимира — была всего лишь рабыней-наложницей. Гордая полоцкая княжна Рогнеда отказывалась «розути робичича» Владимира, предпочитая ему законного сына Святослава Ярополка. И только Владимир начисто разрушил эту линию строгой моногамии, привезя с варяжской дружиной и нравы, не характерные для киевских традиций: у него было 5 жен и несколько гаремов наложниц. И даже век спустя христианин Святополк имел две жены и не внимал наставлениям митрополита оставить только одну.
Упоминание летописца об убийствах у древлян предполагает, по-видимому, кровную месть. Кровная месть предусматривалась и «Правдой Ярослава», данной князем новгородцам. У полян, судя по данному комментарию, этот весьма стойкий обычай был уже искоренен. Этого можно было достичь лишь многими поколениями существования цивилизации (государственности).
«Убиваху друг друга» язычники иногда и во время погребальной тризны, частью которой обычно являлись состязания наподобие позднейших рыцарских турниров в Западной Европе. Как пережиток этих тризн были позднее кулачные бои, которые также не обходились без жертв. Новгородский архиепископ Илья (вторая половина XII в.) в поучении священникам упоминает про «беззаконный бой» как элемент языческой «тризны». «Или кого убьют, — наставляет иерарх, — а вы над ним в ризах не пойте, ни просфоры приимайте»[622]. Полянский обряд трупоположения, видимо, и в этом отношении несколько отличался от обряда других славянских племен, у которых было безраздельное трупосожжение. Но дополнение о разных обычаях погребения сделано уже позднейшим летописцем, который язычеству противопоставлял христианский обряд.
Следует подчеркнуть, что, противопоставляя полян и древлян, летописец нисколько не сомневался в том, что речь идет об исконно славянских племенах. Летописцы нигде не отмечают никакой разницы в языке, а некоторые из них специально подчеркивают единство «славянского» и «русского» языка, имея в виду и то, что Русь — это поляне, и то, что «русь» и «славяне» приходят на Днепр из Иллирии и Норика — области бывшего Ругиланда. (Об этом будет речь ниже.) По-видимому, процесс ославянения неславянского населения и Приднепровья и Подунавья происходил в столь отдаленные времена, что никаких реликтов дославянского языка в X в. летописцы уже не замечали. Эти реликты, однако, сохранялись не только в обычаях, а и в отдельных терминах, топонимах, именах дружинников и князей.
Глава IV
Этническая природа варягов
Основой норманизма является гипотеза или просто априорное допущение, что этноним «варяги» относится к скандинавам, а «варяги-русь» — непосредственно к шведам. И мнение это изначально опиралось вроде бы на летопись — «Повесть временных лет». Но практически все норманисты воспринимали (и воспринимают до сих пор) эту летопись как сочинение одного автора, а все летописание — как некую эстафету сменявших друг друга летописцев. И хотя еще в начале XIX в. было указано на несостоятельность такого представления о жанре летописания, наиболее полно отражавшего идеологическую и политическую борьбу земель, городов, разных верований и княжеских родов, мнение о летописании как «едином дереве» до сих пор держится не только на школьном уровне. Эти представления лежат в основе научного багажа заметно активизировавшихся в последнее время наших неонорманистов[623]. О «двух концепциях» начала Руси в летописи речь пойдет ниже. Здесь заметим, что и этноним «варяги» в летописи понимается неодинаково. И тоже заметны два слоя: в одном случае это весь Волго-Балтийский путь от «англов» (юг Ютландского полуострова) до «предела Симова», каковым представлялась Волжская Болгария, в другом — в число «варяжских» этносов включаются и скандинавы. Поскольку при обилии неоднозначных источников о варягах и руси в основе остается летопись, напомним о сути разноречий в ней самой[624].
1. Разные версии летописей о начале Руси
Как было сказано, летописи являются основой всех схем ранней истории Руси. Но они содержат такие противоречия, которые практически исключают возможность однозначного решения вопросов. В заголовке «Повести временных лет» (или, как ее еще по традиции называют, Начальной летописи) стоит вопрос: «Откуду есть пошла Руская земля, кто в Киеве нача первее княжити, и откуду Руская земля стала есть»[625]. Очевидно, один из древних историков стремился решить тот же круг проблем, которые занимают специалистов и на протяжении последних двух с лишним столетий. Поскольку вопрос сформулирован одним автором, то и ответ ожидается однозначный. Но самая нацеленность летописца на однозначное решение вопроса предполагает его знакомство и с иными версиями, которые он собирался дезавуировать. Однако, видимо, в позднейших редакциях эти версии в той или иной мере выплыли на страницы летописи, поставив и позднейших летописцев, и историков перед весьма непростым выбором. Если в рассказе о призвании Рюрика с братьями утверждается, что «от тех Варяг прозвася Руская земля», то в тексте, восходящем к «Сказанию о славянской грамоте», «Русь» отождествляется с племенем полян («поляне, яже ныне зовомая Русь») и представляется племенем, так же, как и славяне, вышедшим из Иллирии и говорившим на том же языке, что и славяне.
