Маремьяна Голубкова - Мать Печора (Трилогия)
Утром за нами приехали Петря и Вася. Наш аргиш, как мы и думали, прошел стороной и остановился километрах в десяти от чумов шестой бригады.
Бригадир, молодой ненец Николай, прочитал записку председателя колхоза и сказал:
- Пока отец не приедет, ничего не дам.
- Ведь не отец, а ты бригадир, - горячился Леонтьев.
Сколько мы ни бились, оленей нам дали только после приезда Николаева отца.
В чум Тимофея и Дарьи мы попали лишь к ночлегу.
Тимофей и Дарья обосновались на новом месте немалым хозяйством. Куда ненец переедет - везде ему дом родной. У Тимофея по обе стороны чума расставлены нарты. Возле входа дрова припасены; насек он кустов столько, что в деревне на неделю хватило бы. Ким намелко рубит кусты, а Ондря по одной палочке таскает в чум. В чуме у Дарьи котел с мясом кипит, чайники к огню поставлены, в ведрах вода припасена, постели на латы разостланы, рукомойник перед входом на веревочке качается, а на передней стороне тундровый столик, погребец с посудой и на нем икона Николая-чудотворца.
Тимофей, говорили люди, давно член партии, а с Дарьей совладать не мог: не отказывается она от своих икон.
- Проходи да садись, - приглашает меня Дарья.
- В которую горницу-то проходить?
- Вон в ту, - показывает она на другую половину чума.
- Вы, - говорю, - пополам дом-то ставили? И нам горницу?
- Нас пятеро здесь живет, а вам, четверым, добро жить можно. Стульев у нас нет.
Поджала я одну ногу под себя, у другой колечко подогнула, облокотилась на него и сижу, как природная ненка. Леонтьев с Петрей свернули ноги под себя калачиком, как ненцы садятся.
После ужина Петря в стадо пошел, а Вася - в другую сторону. У обоих в руках было по некорыстному ружьишку, по уточьему капкану и по чучелу куропатки, - у нас его называют манщик. Куропатку ловят так: ставят капкан, насторожат его, положат рядом манщика и отходят. Веснами куропти дерутся, куроптих ловят. Летит над капканом куропоть, летит и кабаркает. Увидит манщика, думает, что это живой куропоть, и что он сейчас же к его куропатихе побежит. Вот он подсядет неподалеку, крылья растопырит и бежит к манщику. С разбегу накинется, и бьет, и клюет, и ногами бьет. А потом видит - сам в беду попал. А из той беды прямая дорога в котел. Утром наши охотники принесли девять куроптей.
- По одному на человека, - считает Вася.
- Может, - говорю, - Ондря целую куропатку не съест.
- Илья поможет, - говорит Дарья и сама лукаво посмеивается.
На завтрак съели мы сырого мяса по ломтику, примерно по полфунта, рыбы по такому же звенышку, чайку выпили чуть не по ведерышку и, благословясь, отправились.
И поблизку земля от земли лежит, а выглядят они несхоже. В одну сторону оглянешься - озера да болота на целый переезд, вперед посмотришь горбы да хребты друг на друга наворочены, будто тут Мамай воевал. А то еще едешь вдоль берега реки и диву дивишься: на одном берегу равнина без единого деревца, а на другом - леса косматые колыхаются, будто стадо рогатых оленей бежит.
Только отъехали от чумовища, после болотинок да приозерков началось гористое место.
Надоело нам горбы тундровые одолевать. В таких местах дай волю оленям, так побегут они сломя голову, все растеряют, нарты сломают.
Вот двое мужиков остаются на горбу и осторожно пускают сани на тынзее, а тот, кто на санях едет, оленей за вожжу ведет и хореем остраску им дает. Одни нарты спустят, передового за вожжу к тем же нартам придернут ненецким узлом и опять на горб за другими нартами идут.
Только спуск одолеем - в подъем опять общей силой толкаем нарты за нартами. В ложбинах снег только к июлю пропадет, а сейчас тут снег саженью мерить надо. И месим мы эту слякоть, как глину.
Зато в работе разогреешься, и не знаем мы никакого холода. Выберешься на горбышек - снова на нарты присесть можно, олени потихоньку волокут, а ты потихоньку песенку собираешь в памяти:
Из-за кустышка олень, люли-люли,
Из ракитова белой, люли-люли,
Не озяб ли ты, олень, люли-люли,
Не озяб ли, молодой, люли-люли?
Приоденьте-ко оленя, люли-люли,
Приоденьте молодого, люли-люли,
С молодца - епанча, люли-люли,
С молодицы - рукавица, люли-люли,
С красной девушки - платок, люли-люли.
Песню поешь, вокруг осматриваешься - с горбышка далече видно. И вижу, что сейчас опять спуск подоспеет, и опять для песен рот тесен. Так с горы на гору и прокачались весь день, как по морским волнам. Пока доехали до новой стоянки, оленей несколько раз переменили.
12
Говорит нам Дарья:
- У меня дедушко тоже большой сказитель был. От него я сказку про нашего ненецкого богатыря Семирукавого переняла. Конечно, не сказка это, а песня: по-ненецки-то у нас ее поют, а не сказывают. Ну а я сколько могу по-русски, а сколько - по-своему песню эту сказкой рассказываю. Песня моя тоже из старины: там и люди летают.
- Так не из старины, значит, - говорю я Дарье. - Люди летать только теперь научились.
Пока олени не наелись, ехать нельзя. От безделья долго слушали мы Дарьину сказку. После и я стала вспоминать да рассказывать:
- В эту красную пору, бывало, по путине соберемся, едем круглые сутки. Не спим - не лежим, гребем да гребем. Где-нибудь к берегу приткнемся, чайник согреем и опять едем. А когда в море выедем, там чайники прямо в лодке кипятим. Глины в лодку натопчем, земли наложим потолще, чтобы лодка не прогорела. Якоря в море бросим, тут и чайники кипятим, и рыбу жарим, и песни поем, и причитанья причитаем, и сказки сказываем.
Так посреди тундры Большой земли рассказывала я ненцам про путину да море.
Тимофей тугоухий: голову наклонит, хочет слушать, а все же не каждое слово уловит. Где не дослушает, ему свои ребята досказывают. Послушает он да вдруг вскочит, выйдет из чума и уходит в стадо: как-никак, а главный ответчик за оленей.
Вот как-то возвращается Тимофей из стада, входит в чум. А в это время Леонтьев какую-то небылицу начал.
Тимофей не стал и слушать, объявил:
- Хватит врать-то. Ямдать будем.
Когда стадо пути не знает, оно за стадоводчихом ходит и на него надежду возлагает. Так и мы. Пока Тимофей не торопит, мы что хотим, то и делаем. А как отдал он команду, тут мы ему подначальны.
Чего только не знает ясовей-путеводчик в тундре! Когда он пути да дороги ищет, он не под ноги смотрит, а на звезды, на солнце, на вершины сопок, на елки. И ветры, и полет птицы, и поздней весной да ранней осенью иней и кора деревьев да кустов тундровых - все говорит путеводчику, куда путь держать. И всю жизнь читает ненец эту книгу неба и земли. И всю жизнь она ему не надоедает.
Не раз в пути удивлял меня Вася, сынишка Тимофея. Три года назад проехал он по этим местам. Везли его из Воркуты с ученья в свой чум. Было ему тогда тринадцать лет, а он запомнил каждую сопку, каждую озеринку, каждую пустяшную протоку.
Едем мы поперек озера, а Вася говорит:
- Это мое озеро. Ненцы его зовут Васюк-ты.
Я Тимофея переспрашиваю, не верю Васе, а он подтверждает:
- Молодец, - говорит, - помнит.
Справа речка или ручей какой-то синеет. А Вася и ему имя знает.
- Это, - говорит, - Илей-жор. Это твой, Илья, ручей.
А Илье не до ручья: сладко ему спится.
В тот день пришлось нам перебираться через одно озеро по трудному да опасному пути. Берегом ехать кусты мешали. Пришлось спуститься на лед, хоть и знали мы, что на весенний ледок надежда небольшая. Вот и едем. От первых же нарт лед ходуном заходил.
По живому льду нарты идут, как лодка по волнам. Сани за санями едут, и лед чем дальше, тем больше прогибается. Последние нарты вовсе на краю страха идут: лед весь в щелях да в дырах. Однако перебрались мы через гиблое озеро без особого купанья.
В тот день доехали мы до большого озера Харбей. Вася про него уже давно речь вел:
- Большое это озеро да рыбное. На Харбее и зимой и летом люди с Воркуты рыбу ловят. Целый поселок там стоит, и от того поселка до Воркуты тракторная дорога проложена.
За длинный вешний день нагнало солнце в Харбей воды разливное море; по всему озеру наледная вода блестит. Брели олени по колено в воде; хорошо, что нарты у ненцев высокие, не скоро на них зальется. Кое-как перебрались мы через Харбей и с высокого берега увидели рыбацкий поселок. Поселочек тот хоть маленький, из пяти-шести изб да землянок, а нам после голой тундры да после чумов в таком пустом месте он и за город показался. Окна от солнца огнями блестят, трубы железные над крышами стоят, дым от них, как от пароходов, идет. На берег люди вышли, около них собаки вертятся.
Ехать всем нашим аргишам к поселку было не по пути. Поехали туда только Вася, Леонтьев да Илья - раздобыть у рыбаков махорки в обмен на мясо. Пришли они с добычей к нашему новому становищу только вечером.
Вздумалось мне прогуляться по тундре при ночном солнце. И светит оно не по-денному. Свет вешней ночью какой-то голубоватый. И сопки, и кусты, и елки кажутся глазу маленькими, меньше, чем днем. Звезды на небе на весь трехмесячный день погасли. Луну еще и видно, а все же и она не та, будто ее обокрали: и свету в ней настоящего нет, и красы полной не видно. Плывет она по небу бледная, неживая какая-то, как подстреленный лебедь по голубому озеру.
