Эрих Соловьев - Непобежденный еретик. Мартин Лютер и его время
Обе наиболее продуманные программы немецкой раннебуржуазной революции: лютеровская, отстаивающая единство антипапской оппозиции на основе народного терпения, и мюнцеровская, предполагавшая радикализацию стихийного крестьянского возмущения и перерастание его в повсеместное движение за республику, народовластие, уравнительное перераспределение собственности, — обе они в реальных условиях Крестьянской войны оказались политическими утопиями.
Но у проблемы есть и другая сторона. Несбыточные проекты Мюнцера и Лютера были тем не менее реальными идеологическими силами, оказывавшими противоположное воздействие на классовую борьбу: проповедь Лютера тормозила, проповедь Мюнцера усиливала антифеодальный протест. Это ясно обнаружилось в ходе литературной полемики между «Альштедтом и Виттенбергом», развернувшейся в 1523–1524 годах.
Начавшаяся Крестьянская война показала, что спор между Лютером и Мюнцером будет решаться не на книжных страницах. Весной 1525 года оба реформатора оказались в бушующей Тюрингии, — оба проповедовали перед народной аудиторией. Первый был ею отвергнут, второй встречен как долгожданный «теолог революции».
В тюрингенский район Мюнцера привело верное классовое чутье: именно здесь существовали возможности для соединения крестьянского восстания с движением угнетенных горняков Гарца и мансфельдского графства. В имперском городе Мюльхаузене плебейские низы преобразовали ранее созданный «Вечный союз бога» в боевую революционную организацию. В одиннадцати «Мюльхаузенских статьях» была изложена сообразная моменту программа действий. Она проводилась в жизнь Вечным советом, который отрешил от власти старый патрициат.
По замыслу Мюнцера Мюльхаузен должен был сделаться центром средненемецкого восстания, целью которого будет уже не устранение отдельных несправедливостей, а «захват власти бедными для исполнения божьей воли на земле». В широком проекте «огненно-очистительных действий» особое место было отведено пресечению пагубного «виттенбергского книжничества». «Я до него доберусь, — говорил Мюнцер о Лютере в одном из частных писем. — Доберусь, и уж на этот раз острый язык его не спасет».
* * *Во время своего пребывания в Тюрингии Мюнцер интересовался повседневными заботами крестьян — позднее они вспоминали о нем как об «отце Томасе, верном советчике бедных». Лютер разговаривал с тюрингенскими крестьянами как пастор-резонер; он был раздражен их «несговорчивостью и самодовольством». Раздражение это еще более усилилось в Эйслебене, куда он прибыл после своей неудавшейся проповеднической поездки и прощания с курфюрстом Фридрихом, умиравшим в Веймаре. Некто Рюель, советник графа Альбрехта Мансфельдского и свояк Лютера, ознакомил его с сообщениями, поступавшими из Верхней Германии. Составленные верноподданными осведомителями графа, сообщения эти рисовали мрачную картину «крестьянских бесчинств и оргий». Лютер склонен был им верить. Отставив в сторону прежние колебания, он в короткий срок сочинил памфлет, где крестьянскому восстанию объявлялась анафема.
Памфлет не оказал влияния на исход Крестьянской войны, поскольку был распечатан и распространен в тот момент, когда основные очаги восстания уже были подавлены[49]. Это не значит, что акция Лютера была безобидной: влиятельнейший бюргерский идеолог, проповедям которого еще недавно внимала вся Германия, благословлял карательные действия князей.
Новый памфлет назывался «Против разбойничьих и грабительских шаек крестьян». Он лег несмываемым пятном на имя Лютера.
Реформатор объявляет крестьян трижды виновными: во-первых, в нарушении клятвы верности и преданности, некогда данной светским господам; во-вторых, в общей преступности их кровопролитных и грабительских действий; в-третьих, — в том, что эти тягчайшие грехи они пытаются прикрыть словами Священного писания. Эта троякая вина делает восставших крестьян достойными смерти. «Каждый, кто может, должен рубить их, душить и колоть, тайно и явно, так же, как убивают бешеную собаку».
Лютер успокаивает совесть князей в отношении предстоящих кровавых дел. Даже начальству, которое стало бы избивать мятежников без всякой попытки полюбовного соглашения, — даже ему, говорит Лютер, не следует мешать. Конечно, действия такого начальства не отвечают заповеди терпения. Но они вытекают из права, которое законная власть имеет против бунтовщиков. Там же, где повстанцы отказываются от соглашений, — там надо, не смущаясь, руководствоваться правилом: «Коли, бей, дави их, кто только может, и если кого постигнет при этом смерть, то благо ему…» Дьявол вселился в крестьян, и обходиться с ними следует как со стаей бесов.
В отличие от «Призыва к миру…» памфлет не содержит ни внятных аргументов, ни сколько-нибудь интересных политико-юридических выкладок. Сила мысли вдруг покидает реформатора, а его крестьянская прямота превращается в площадную жандармскую грубость.
Нетерпимое отношение к революционным выступлениям масс — норма политического мышления раннебуржуазной эпохи. В XVI–XVII веках трудно найти влиятельного теоретика государства и права, который не говорил бы, что восстание — это худшее из зол, а потому должно подавляться с помощью самых крутых мер. Но даже на их фоне Лютер 1525 года — явление из ряда вон выходящее. Его памфлет не просто дозволяет расправу над повстанцами — он проникнут карательным пафосом, «фанатическим бешенством против народа» (Ф. Энгельс)[50].
В чем разгадка этого пафоса? Как мог он зародиться в сердце того, кто начал «свое жизненное поприще как человек народа»[51]?
Фанатическая ненависть к восставшему народу коренилась в фанатической сосредоточенности Лютера на проблеме преодоления папства. Священная неприязнь к Риму суживала его политическое мышление и мешала трезво смотреть на события. В мае 1525 года реформатор все еще грезил об антиримском единстве немецких сословий, все еще считал его принципиально возможным. До конца дней Лютер был искренне убежден в том, что реформация одержала бы полную победу над папством, если бы в дело не затесался «Мюнцер с его восстанием».
Карательный пафос Лютера питался его религиозно-политическим мифом: представлением об антихристе-папе и о пособнике-черте, действующем «через смятение умов». Он был охранительной модификацией того священного одушевления, которое когда-то помогло поднять нацию на борьбу с церковным феодализмом.
Ненависть к тем, кто не вытерпел мирского гнета и унижения, взяла верх над самой идеей «христианского терпения», определявшей все развитие раннереформационной идеологии. Лютер грубо противоречил тому, что декларировал в 1520 году. Он, говорил Ф. Энгельс, «предал князьям не только народное, но и бюргерское движение»[52].
И в «Верном предостережении…», и в сочинении «О светской власти», и даже в «Призыве к миру…» Лютер еще оставался идеологом всего немецкого бюргерства — сословия, в равной мере враждебного и помещичье-княжескому произволу, и попыткам революционного ниспровержения феодальных институтов. В памфлете «Против разбойничьих и грабительских шаек крестьян» он выступил как идейный представитель консервативной части этого сословия, наиболее заинтересованной в феодальной эксплуатации деревни городом, наиболее напуганной разгулом повстанческой стихии.
За свой реакционный памфлет Лютер заплатил утратой национального авторитета. Но, пожалуй, еще более отталкивающее впечатление произвело на Германию его третье антикрестьянское выступление — «Послание о жестокой книжице против крестьян», написанное в июле 1525 года. Это была попытка агрессивного самооправдания: «Послание…» достаточно определенно свидетельствовало о больной совести Лютера и вместе с тем о стремлении снять с себя вину. Реформатор видел себя обагренным кровью казненных повстанцев, но объявлял, что действовал по жестокому божественному внушению. Он то прибегал к откровенно софистическим уловкам (утверждал, например, что удел крестьянина, даже подневольного, лучше удела господ), то отставлял в сторону всякие рациональные доводы и требовал, чтобы крестьянам «шомполами прочистили уши».
Давно замечено, что «Послание…» зафиксировало резкий перелом в самом темпераменте бюргерского религиозного идеолога. С лета 1525 года Лютер делается мнительным, населяет мир враждебными демоническими силами, опасается сговоров и интриг, торопится первым нанести удар тем, кого подозревает. Начинается тяжелая депрессия, которая — с короткими просветами — будет длиться в течение двух лет.
* * *В мае 1525 года Крестьянская война вступила в свою трагическую фазу. Особенно мрачными были события, развернувшиеся в Тюрингии.
