Леонид Наумов - «Кровавый карлик» против Вождя народов. Заговор Ежова
Слуцкий велел принести свою официальную автобиографию из архива ОГПУ. Дал ее прочесть Мрачковскому. Затем он сказал:
— Я состоял в ревтрибунале после Гражданской войны. Позже партия направила меня в ОГПУ. Я лишь выполняю приказы. Если партия прикажет мне умереть, я пойду на смерть.
Слуцкий сделал это полтора года спустя, когда было объявлено, что он покончил жизнь самоубийством (обратим внимание, Кривицкий думает, что Слуцкий покончил с собой. Была, оказывается, и такая версия. — Л.Н.).
— Нет, вы переродились в полицейскую ищейку, в агента охранки, — сказал Мрачковский, затем помедлил и продолжал: — И все же, очевидно, из вас еще не вытравили всю душу.
Впервые Слуцкий почувствовал, что между ним и Мрачковским зародилась искра взаимопонимания. Он начал говорить о внутренней и международной обстановке, о советском правительстве, об угрозе извне и изнутри, о необходимости спасти партию любой ценой как о единственном пути продолжения революции (выделено мной. — Л.Н.).
— Я сказал ему, — рассказывал Слуцкий, — что лично я убежден, что он, Мрачковский, не контрреволюционер. Я достал из стола признания заключенных товарищей и показал ему доказательства того, как низко они пали, находясь в оппозиции советской системе.
На протяжении полных трех дней и ночей мы разговаривали и спорили. Все это время Мрачковский ни на минуту не заснул. Мне удалось урвать около трех-четырех часов сна за все время, пока мы с ним боролись.
…Дни и ночи проходили в спорах о том, что никто, кроме Сталина, не мог руководить большевистской партией. А Мрачковский твердо верил в однопартийную систему правления. Все же ему пришлось признать, что достаточно сильной партийной группировки, способной изменить партийный аппарат изнутри или сбросить руководство Сталина, не было. Несомненно, в стране наблюдалось глубокое недовольство, однако преодолеть его вне рядов партии означало бы покончить с системой, которой Мрачковский оставался верен.
И следователь, и заключенный согласились, что все большевики должны подчинить свою волю и свои дела воле и идеям партии. Они согласились, что необходимо остаться в партии, даже если Сталин потребует ложных признаний с целью упрочения Советской власти (выделено мной. — Л.Н.).
— Я довел его до того, что он начал рыдать, — говорил мне Слуцкий. — Я рыдал с ним, когда мы пришли к выводу о том, что все потеряно, что единственное, что можно было сделать, — это предпринять отчаянное усилие предупредить тщетную борьбу недовольных «признаниями» лидеров оппозиции» [31, с. 179].
Итак, попробуем реконструировать позицию Слуцкого. Предположим, что Мрачковский прав и из начальника ИНО «еще не вытравили всю душу». Тогда мы увидим верность революционному прошлому и веру в коммунистическую партию. При этом отсутствие особенных симпатий к Сталину и понимание того, что в реальности второй половины 30-х другого лидера у них нет. Добавим к этому человеческие качества Слуцкого — хитрость и изворотливость.
И вот именно этот человек в декабре 1936 года сообщил Кривицкому о готовящемся соглашении Москвы и Берлина: «На этот раз дела обстоят серьезно. Вероятно, осталось только три или четыре месяца до заключения соглашения с Гитлером. Не сворачивай свою работу окончательно, но притормози активность… Заморозь работу своих людей в Германии. Придержи своих агентов, переправь их в другие страны, заставь их переучиваться, но помни, происходит изменение политики! — И чтобы окончательно рассеять мои сомнения, сказал с ударением: — Это теперь курс Политбюро…» [31, с. 187].
Весной 1937 года Кривицкий был в Москве, и в этот момент Слуцкий снова познакомил его с наиболее секретным… донесением из Германии. «Суть новостей заключалась в том, что проект соглашения между Сталиным и Гитлером заключен и доставлен в Москву Канделаки, секретным эмиссаром Сталина в Берлине.
Давид Канделаки, выходец с Кавказа и земляк Сталина, официально состоял советским торговым представителем в Германии. В действительности он был личным посланником Сталина в нацистской Германии. Канделаки в сопровождении Рудольфа! (псевдоним секретного представителя ОГПУ в Берлине) как раз вернулся из Германии, и они оба быстро были доставлены в Кремль для беседы со Сталиным. Теперь Рудольф, который подчинялся Слуцкому по заграничной разведывательной службе, достиг такого положения с помощью Канделаки, что был направлен непосредственно с докладом к Сталину через голову его руководителя… Канделаки добился успеха там, где другие советские разведчики оказались бессильными. Он вел переговоры с нацистскими лидерами и даже удостоился личной аудиенции у самого Гитлера» [31, с. 198].
В этих рассказах только половина истории — правда, а другая — нет. Правда то, что Канделаки действительно был представителем Сталина в Берлине. Правда то, что он вел там переговоры с немцами. Правда то, что в апреле 1937 г. он вернулся в Москву. Но все остальное — ошибка или дезинформация. Никакой встречи с Гитлером не было. Никакого соглашения с Германией не было. Факт этот достаточно подробно изучен советскими и российскими исследователями. В работе «Сталин и НКВД» я сравнивал сообщения Слуцкого и реальный ход переговоров, показывал внутриполитический контекст тех событий [74, с. 121–122]. Дополню сейчас рассказом Судоплатова о встречах Канделаки и Шахта: «Личные высказывания Шахта о заинтересованности влиятельных финансово-промышленных кругов Германии в экономическом сотрудничестве с Советским Союзом, подтвержденные по линии разведки (!!! выделено мной. — Л.Н.), способствовали тому, что у Сталина и Молотова родилась иллюзия о возможности длительного мирного сосуществования с Германией на почве экономических связей. Такие люди в Германии были, но, как выяснилось вскоре, их экономическое и политическое влияние на Гитлера оказалось не столь… значительным» [34, с. 80].
Обратим внимание — Судоплатов подтверждает политический характер переговоров Канделаки и Шахта, подтверждает, что Кремль вел переговоры «серьезно», подтверждает, что разведка (по контексту рассказа — ИНО НКВД) подтвердила серьезность намерений Шахта (то есть Слуцкий о переговорах знал). Но — все закончилось неудачей, потому что Шахт не смог переубедить Гитлера. Канделаки расстреляли в 1937 году.
Тогда что такое рассказ об успехе миссии Канделаки: домыслы, фантазии или дезинформация? И кому принадлежит эта «версия»?
Кривицкий каждый раз ссылается на Слуцкого. Понятно, что, если все придумал сам «невозвращенец» Кривицкий, это делает его рассказ более убедительным — Слуцкий более информированный источник, чем он сам. Поэтому некоторые предполагают, что он просто приписывает Слуцкому эту легенду. Однако в мемуарах есть еще один интересный эпизод:
«В марте 1937 года я вернулся в Москву под предлогом обсуждения с Ежовым одного исключительно секретного дела… Я уже собирался вернуться в свою штаб-квартиру за границей, предварительно обсудив с наркомом Ежовым дело, которое заставило меня приехать в Москву. Одна из таких бесед происходила ночью. Ежов хотел видеть меня одного, и мы просидели с ним до четырех часов утра» [31, с. 201].
Надо же! Оказывается, было какое-то важное поручение Кривицкому, долгая личная беседа с Ежовым, без Слуцкого. И Кривицкий почти ничего не рассказывает об этой беседе! Про свою болтовню со Слуцким — целые страницы, а здесь — сквозь зубы цедит. Можно только понять, что обсуждалась информация об антигитлеровской консервативно-монархической оппозиции. Ежов, ссылаясь на Сталина, отказался верить в то, что эти планы имеют реальную политическую основу.
«Выйдя из его кабинета, я был удивлен, увидев Слуцкого, начальника иностранного отдела ОГПУ, и его помощника Шпигельглаза, которые ждали меня. Они были явно озадачены моей ночной беседой с Ежовым» [31, с. 202].
Не будем пока гадать о содержании его разговора и о причинах такой «застенчивости» Кривицкого. Ясно, что им движет не страх выдать государственную тайну — за «измену Родине» ему все равно полагалась смерть.
Важно сейчас другое: если бы рассказ о соглашении Сталина с Гитлером придумал сам Кривицкий и приписал его Слуцкому, то, конечно, эффектнее было бы приписать этот вымысел Ежову. Но нарком, по его словам, ничего такого вроде не говорит. Остается предположить, что в данном случае Кривицкий говорит правду и информацию о соглашении Сталина и Гитлера он действительно получил от Слуцкого. Тогда зачем начальник ИНО распространял среди сотрудников эту дезинформацию? На какие шаги он хотел их подтолкнуть?
Мне кажется, мы сможем понять это, если восстановим контекст событий. Еще в начале 1936 года в ИНО НКВД должны были получить сообщение о тайной встрече М. Тухачевского с представителем РОВС генералом Скоблиным на улице Сегюр в Париже, на которой маршал говорил о возможном перевороте в СССР и о возможном сближении Берлина и Москвы. Напомним, большинство исследователей убеждены, что Скоблин с 1930 года — сотрудник советской разведки и, конечно, должен был сообщить руководству о словах Тухачевского. Поскольку Скоблин сотрудничал и с немцами, в марте 1936 года «Гейдрих получил от проживавшего в Париже белогвардейского генерала, некоего Скоблина, сообщение о том, что советский генерал Тухачевский во взаимодействии с германским генеральным штабом планирует свержение Сталина». К слову сказать, Тухачевский встречался с представителями РОВС в Берлине. Во время этой своей поездки в Европу Тухачевский открыто говорил о скором повороте во внешней (и внутренней?) политике СССР и соглашении с Германией [74, с. 125].
