Сергей Шокарев - Повседневная жизнь средневековой Москвы
Дом князя Голицына был, по-видимому, самым богатым и роскошным в Москве, уступая лишь царскому дворцу. По стенам висели западноевропейские шпалеры и восточные ковры, по всему дому стояла «немецкая» мебель, даже самые простые предметы были «писаны», «резаны» или еще каким-либо образом украшены. Среди прочего упоминаются шесть клеток для попугаев. Мы не знаем, были ли в них попугаи в момент описи имущества князя. Помимо портретов, зеркал и гобеленов стены дома украшали «немецкие» карты. Опись дотошно перечисляет иконы, книги, одежду, посуду, оружие, съестные припасы, принадлежавшие Голицыным. Скорее всего, основную часть имущества князь приобрел в годы своего фавора — у него не было предметов с историей, как у боярина Никиты Романова. Общая стоимость вещей, согласно подсчетам оценщиков, составила 13 493 рубля. Из других владений Голицына в дом было привезено добра еще на 26 741 рубль. Эта сумма отражает только стоимость «животов», то есть движимого имущества князя, а его общее состояние, включающее стоимость вотчин и московских дворов, даже трудно представить{306}.
Этот удивительный дом открывал свои двери немногим. Гостями князя были бояре, иностранные дипломаты, приказные люди. Простые москвичи могли лишь любоваться дивными палатами из-за ограды. Сходным образом был украшен и дом боярина Артамона Сергеевича Матвеева в Артемоновом переулке. На стенах висели «чертеж Архангельского города и иных Поморских городов», «чертежи» Швеции, Дании, России, Польши, Англии, портреты хозяина дома, его сыновей, польских королей и почему-то Ильи Даниловича Милославско-го{307}.
Матвеев, Голицын и люди их круга не были зачинателями моды на «заморские» диковины и предметы, но в их домах эта мода получила наибольшее распространение. Постепенно проникала она и в хоромы других аристократов, от них — к дворянам, купцам и посадским. Столица готовилась к переходу в Новое время, не ожидая, что оно окажется для нее столь жестоким…
Тать в нощи
Преступность, в том числе и уличная, составляла большую проблему как для Москвы, так и для других городов средневековой России. О широком распространении различных видов уголовных преступлений свидетельствуют русские законодательные своды — судебники.
Двенадцать из шестидесяти восьми статей Судебника 1497 года были посвящены наказаниям за различные виды уголовных преступлений. В Судебнике перечислены такие разновидности преступлений, как «татьба», «душегубство», «разбой», «ябедничество» (соответственно грабеж, убийство, грабеж с опасностью для жизни пострадавшего, ложный донос). Впервые появляется термин «ведомый лихой человек» — тот, чья преступная сущность была очевидна для окружающих, готовых подтвердить это под присягой. В другой статье этого законодательного свода список криминальных специальностей дополняют «государский убойца» (убийца своего господина), «коромольник» (мятежник), «церковный тать» (грабитель церковного имущества), «головной тать» (грабитель-убийца), «подымщик» («лихой человек», скрывающийся под чужим именем) и уже знакомый нам «зажигальник». За все эти преступления полагалась смертная казнь. Исключение делалось лишь для тех, кто был пойман на грабеже впервые; таковых полагалось наказывать торговой казнью — «бити кнутием» на торговой площади и конфисковать их имущество, из которого следовало возмещать убытки потерпевшей стороне{308}.
Судебник 1550 года пополняет список злодеев «градским здавцем» (изменником, сдавшим город неприятелю) и «подметчиком» (составителем «подметных писем» — анонимных писаний, возмущавших народ){309}.
Наконец, самый полный перечень преступлений и наказаний содержит Соборное уложение 1649 года. Этот законодательный свод сортировал злодеяния по их опасности, начиная с преступлений против Бога, Церкви и государя, а затем переходил к уголовным и иным видам преступлений. Смертная казнь (сожжение) полагалась богохульнику, мешавшему свершению Божественной литургии или совершившему убийство в храме; за другие бесчинства в церкви — нанесение ранений, «непристойные речи» и оскорбление — следовала «торговая казнь» или тюремное заключение. Грабителей церковного имущества карали смертью. Казнь применялась и за политические преступления — «умысел на государьское здоровье», измену, мятеж («А кто учнет к царьскому величеству или на его государевых бояр и околничих и думных и ближних людей, и вгородех и в полкех на воевод, и на приказных людей, или на кого ни буди приходити скопом и заговором»). К числу особо опасных преступлений был отнесен и поджог города по злому умыслу или вследствие измены{310}.
Особое внимание уделяло Соборное уложение охране государевой чести — даже за появление на государевом дворе с пищалью или луком полагалось бить виновного батогами, а посмевшим обнажить оружие должны были отрубить руку. Жестоко наказывались драка и брань на царском дворе. Смертная казнь грозила подделывателям государственной печати и фальшивомонетчикам; для последних она была особо жестокой — им заливали в горло расплавленный металл{311}.
Уголовные преступления против граждан также карались весьма сурово: за убийство полагалась смертная казнь, за нанесение увечий — аналогичное истязание виновного и штраф. За первую кражу должны были отсечь левое ухо, посадить в тюрьму на два года, а затем сослать «в украинные города»; за вторую отсекали правое ухо, отправляли в тюрьму на четыре года, а затем снова ссылали, за третью казнили. Таким же образом, как воров («татей»), наказывали мошенников.
Сходным образом характеризует преступления по уголовным делам Р. Ченслер, побывавший в России за сотню лет до составления Соборного уложения, в царствование Ивана Грозного и обративший внимание на отличия в русском и английском уголовном законодательстве: «По их законам никто не может быть повешен за свой первый проступок; но виновного долго держат в тюрьме и часто бьют плетьми и иначе наказывают, и он должен оставаться в тюрьме, пока друзья не поручатся за него. Если вор или мошенник, которых здесь очень много, попадется вторично, ему отрезывают кусок носа и выжигают клеймо на лбу и держат в темнице, пока он не найдет поручителей в своем добром поведении. Если же попадется в 3-й раз, его вешают»{312}.
Пятнадцатая статья 21-й главы Соборного уложения «О розбойных и о татиных делех» предусматривала наказание за целый ряд взаимосвязанных преступлений. В ней составители нарисовали портрет типичного для средневековой Москвы криминального персонажа: «А которые воры на Москве и в городех воруют, карты и зернью играют, и проигрався воруют, ходя по улицам, людей режут, и грабят, и шапки срывают, и о таких ворах на Москве и в городех и в уездех учинити заказ крепкой и биричем кликати по многия дни, будет где такие воры объявятся, и их всяких чинов людем имая приводити в приказ… и тем вором чинити указ тот же, как писано выше сего о татех»{313}.
Вероятно, упомянутая в Соборном уложении кража шапок была распространенным видом «татьбы», поскольку встречается в сохранившихся делах. Например, осенью 1687 года был ограблен возвращавшийся ночью из гостей торговый человек Иван Дмитриев: «Набежали на меня воровские люди, стали бить, грабить и грабежом взяли у меня шапку, оторвали от пояса ножик и мешочек козлиный, в нем денег семь рублей и ключи лавочные». На счастье торговца, на следующий же день он углядел свои вещи, выставленные на продажу в лавке тяглеца Бронной слободы Ивана Иванова. По жалобе Дмитриева Иванов был взят на съезжий двор и наказан за продажу краденого{314}.
Другое дело о «татьбе» также упоминает покражу шапки. Михаил Тихонов пришел на съезжий двор с жалобой, что у него со двора украли черную курицу. Он также увидел свою курицу (видимо, она была приметной) в рядах на Красной площади в руках у тяглеца Казенной слободы Андрея Аникеева и повел того на съезжий двор. По дороге к ним присоединились какие-то люди (очевидно, приятели Аникеева), которые, жаловался Тихонов, «учали меня бить и тое курицу отбили. Да сбили с меня шапку. Полторы рубли за нее уплатил», курицу же Аникеев удавил и бросил. Однако Аникеев утверждал, что курицу купил в Охотном ряду, а «Мишка» сам напал на него, отнял курицу и свернул ей шею, о шапке же предпочитал не упоминать. Кто из тяжущихся говорил правду, дьяки съезжего двора разобрать не смогли, и в конце концов дело закончилось полюбовно{315}.
Как правило, объезжим головам и дьякам приходилось решать проблемы более серьезные, нежели кража куриц и шапок. Выше уже говорилось о широком распространении поджогов с целью грабежа. Несмотря на все меры по охране порядка — караулы и решетки, — ночным кошмаром для горожан были грабежи и убийства. Участник голландского посольства Николаас Витсен писал в 1665 году: «Теперь мы, идя по улицам, заметили озорство русских: в сумерках у некоторых из наших отняли ружья, и нам сказали, будто за одну ночь были убиты 12 человек, им перерезали горло, и что это здесь часто случается»{316}.
