Николай Задорнов - Амур-батюшка (Книга 2)
Арестанты вдруг зашумели. Егор почувствовал, что эта огромная истомленная толпа живо отзывается на каждое его слово. Едва он заговорил, все стихли мгновенно.
- Да как узнали, что мы тут? - спросил Егор.
- Уж узнали, - ответил плешивый.
- Уж узнали! - на барже снова все оживились. И, как по команде, смолкли, ожидая слов Егора.
Заговорил плешивый:
- Выше Хабаровки-то казаки живут, значит - тебя искать ниже. За Хабаровку заехали - там воронежские. Мы спросили их. Вот они и сказали, что пермяков на Мылки загнали...
Егор расспрашивал о родных. Каторжники слушали весь разговор со вниманием. Всю дорогу занимала их судьба неведомого Егора. Привет, привезенный из такого далека, волновал всех. Быть может, во встрече с Егором каждый из них видел другую, желанную встречу. Кто-то им передаст привет с далекой, покинутой родины?
- Ну, смотри, Егор, - продолжал плешивый арестант, - обратно пойдем накормишь... - Плешивый намекал на побег.
Мгновение стояла тишина, потом вся толпа загрохотала. Смех каторжников был грубый, болезненный и громкий.
- Ну, а ты как на новом-то месте?
- Конвою чего-нибудь дай. Он баржу задержал, рупор давал скричать.
Егор дал солдатам рыбы.
- Ну, ребята, бежать будем, так работа у мужиков найдется!
Арестанты опять захохотали. Смеялись и солдаты конвоя.
- Сами с голоду не подохнут, так прокормят, - сказал унтер.
- На мужиков всегда надежда.
- У нас уж есть двое, - сказал Егор. - Живут в деревне у соседей.
- Эй, эй, от борта! - крикнули с кормы.
- Как тебя зовут-то? - спросил Егор.
- Аким.
- Куда вас теперь?
- На Соколин остров.
- Вот тебе, Аким, еще рыбы соленой.
- Дай мне!.. Дай мне!.. - потянулись худые руки. Тощие, желтые, в серых халатах, со злыми, истомленными, больными глазами, арестанты заискивающе улыбались Егору.
- От борта! - орал часовой. - Хватит, спускай парус!
- Дай мне! Дай солененького-то! - молил Егора какой-то старик и толкался по отходившему борту, цепко хватаясь за него руками, оттесняя с силой товарищей. Он облизывал губы и глотал слюну.
Егор подал ему последнюю рыбину.
Вода вдруг зашумела, волны заплескались. Егор отвел лодку, баржа пошла. Водяной парус в огромной деревянной раме ушел под воду. Течение быстрей погнало судно.
Арестанты долго еще махали Егору.
- Видишь ты, какой он!
- Вольный, сам пришел...
С тоской они смотрели на отплывающие далекие избы вольных поселенцев.
- Хорошо на воле!..
- Гляди, братцы, места. Замечай деревни!..
Угрюмые, печальные лица теснились вокруг плешивого.
На барже долго говорили про Егора и радовались, что нашли его и что живет он ладно и вольно, счастлив, видно, завел пашню, сына с собой в лодку берет, приучает мальца. Мысленно входили в его жизнь и радовались, как своему счастью.
На корме завели тоскливую песню.
* * *
Егор и Наталья часто вспоминали родню. За разговорами о них Наталья, казалось, забывала свою тяжелую беременность. А Егор чувствовал, что судьба теперь уже не даст ему покоя никогда. "Только я обрадовался, собрал хлеб - сокровище свое, чего желал столько лет. И показалось мне, что я утвердился тут крепко и как будто успокоился, заботы о будущем отпустили меня. Как вдруг эта весть издалека..."
Мир людского горя открылся Егору. И он понял, что дремать ему нельзя, что судьба гонит его вперед, не дает отдыха. "Одно наладил, и сразу же дана мне новая забота".
- Не зря мое сердце болело, - говорила Наталья.
"Я вот все хотел чего-то", - думал Егор.
- Мы-то ладно живем, а они-то как? - говорил он. - Горя-то, поди, немало у людей. Диво, поклон на Амур прислали! Вот уж я не ждал, что кто-то сыщет нас. Конечно, им охота знать, как дошли, устроились ли. Им тоже, поди, хочется на новые-то клинья.
Чувствовал Егор, что Русь велика, а люди - как в одной избе.
- Молва-то людская... Она не зря идет, - толкует дед. - Расея-то матушка нам весть послала. Дескать, детушки вы мои, родину-то не забывайте, нас-то в лаптях. Мол, где вы там? А мы-то на старом месте... Старик прослезился. - А я-то думал: мы ушли и как стеной отгородились. Гребень да степи, море да леса.
- Всюду один народ тянется, - отвечал Егор. - Все одна Расея.
* * *
В деревне докапывали огороды. Егор готовился к осенней рыбалке, делал бочата из полых деревьев. Улугу привез ему новый невод. Летом Кузнецов купил на баркасе пуд конопли и отдал приятелю Улугушке, чтобы связал из нее невод.
Над росчистями - осенний вид. Снопы хлеба, снопы льна; вдали березы, листья чуть золотятся. Красные гроздья рябины видны в чаще, и большие ягоды шиповника как яблочки на оборванных, оголенных ветрами ветвях.
Не плеснет рыба на реке, волна не набежит. Погода ясная, сухая, теплая. Слышно, как где-то далеко за лесом шумит горная речка Додьга.
Мужики на желтой релке достраивали мельницу.
Сашка-китаец тоже приходил помогать.
- Видишь ты, как китаец чисто работает, - замечал Тереха. - В аккурат старается.
В обед с постройки все шли по домам.
- И ты, губернатор, подсобляй! - говорили мужики Ивану, проходя мимо его зимовья. - Ленишься, гуран!.. Где опять пропадал?
- Далеко не ездил. Парохода жду. Ко мне пароход не идет, - отвечал Бердышов. - Я в город собираюсь. У меня все дела запутались, сижу думаю день и ночь.
- Как гольд на корме, - отозвался Егор, напоминая Ивану его же рассказы.
Иван делал вид, что удивляется.
- А у вас быстро же идет работа. Ну и расейские! Оказывается, все могут сделать!
Жара томит, звенят кузнечики, мошка стоит над селением.
Из-за мыса выходит судно. Слышится песня.
- Опять гонят невольников-то... Люди на старых местах страдают без хлеба и без земли. А народ добром на новое место не умеют подвинуть, вот и гонят все невольников, - тихо говорит старик.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ
- А Сукнов знай гвоздит и гвоздит. Все работает на Пахома! удивлялись мужики.
Всякий свободный день солдат приходил к Бормотовым и помогал им по хозяйству. Весной он помог Пахому посеять, потом ездил с ним на покос. Мужик привык к солдату, считал его своим, сама солдатская рубаха казалась ему родной. Пахом полагал, что и солдату тоскливо без пашни, без крестьянской работы, и, как ему казалось, он понимал Сукнова.
- Солдат-то нанялся, что ли, к тебе? - спрашивали соседи.
- Парень молодой, о семье скучает, - отвечал Бормотов.
- Верно! Этот не такой безобразник, как Лёнка.
Солдаты посмеивались над товарищем.
- Чего ты, Андрюшка, все шляешься в деревню? Позарился на девку? спрашивали они.
Андрею нравилась дочь Пахома. Она была некрасива - смуглая от загара, в веснушках, нос толстый, волосы русые, в темных завитках на лбу, ладони широкие, шершавые. На вид неловка, грузна, плечи широкие, могучие, так что, глядя на них, чувствуешь, что у нее не девичья сила. Но, когда солдат был рядом, некрасивое лицо Авдотьи яснело, и казалось, кроткая душа светится в ее серых глазах. Ни у кого еще не видал Андрей такого живого лица, такой ясности взора. Она как бы расцветала при нем, и Сукнов видел в Авдотье то, что для всех было скрыто.
И в пахоту и на покосе часто случалось, что солдат оказывался подле Авдотьи, и они помогали друг другу. Солдату доставляло наслаждение работать подле нее. Тяжелым трудом своим он как бы выказывал ей внимание, труд был свидетельством глубины его чувства, серьезности намерений. Он оберегал ее честь, ничем не подавал повода смеяться ни над собой, ни над ней, и если разговаривал с Авдотьей, то только о деле.
Солдаты пробовали поддразнивать его, но, видя, что Андрея насмешки не задевают, отстали.
- Помяните, братцы, мое слово, он не зря там околачивается, - зудил Лёнка. - Он смирённый, непитущий, а в тихом омуте черти водятся.
Сам Лёнка попался на воровстве - его отставили от котла. На общих работах он стал злей и драчливей.
За несколько дней до того, как начали строить мельницу, в воскресенье, Сукнов пришел помочь Пахому. В белой нижней рубахе гнулся он, работая серпом, поднимал и срезал поваленную ветром ярицу. Рядом жала Авдотья. Широкое лицо ее выражало спокойную радость.
Они с Андреем без слов понимали друг друга.
Авдотья чувствовала в нем силу, умение не рваться, а спокойно, упорно добиваться своего. И она верила, что все будет так, как он захочет. Хотелось ей, чтобы он заговорил, подошел поближе, взял за руку. Но она ждала чего-то большего, ради чего стоит ждать и терпеть.
Он узнавал по труду ее нрав, крепкую, спокойную натуру. И чем ближе подходил к ней, тем ясней ощущал, что эта сильная, коренастая девушка чего-то ждет от него.
Кругом золотистая спелая ярица, то высокая, то поваленная ветром. Никто не видит их, нет вокруг никого. Уж время обедать, а солдат и девушка, не разгибаясь, работают серпами, много раз прошли золотистое поле, столько выжали, что Пахом удивился, как много можно вдвоем наработать.
- Смотри, сегодня Авдотья с солдатиком вдвоем на поле остались, говорила Пахому соседка Фекла Силина. - Не боишься?
