Сергей Алексеев - Славянская Европа V–VIII веков
Являясь характерной чертой антской культуры, пальчатые фибулы в то же время оставались предметом вывоза — прежде всего, торгового. Именно так попадали они из Империи к антам; так же — от антов к соседним племенам. Пальчатые фибулы «днепровских» типов известны у балтских и финно-угорских племен севера Восточной Европы, позднее — и в Крыму.[706] Не исключено, что они играли роль первобытных денег, своеобразного «всеобщего эквивалента». Такое в «варварском» мире происходило со многими разновидностями престижных для племенной знати товаров.
Вторая половина VI в. отмечена рядом изменений в погребальной обрядности славян. Для этого периода характерно увеличение различий в погребальном обряде между отдельными группами славянского населения. Вместе с тем сохраняется и много общих черт.
Наиболее значительным погребальным памятником придунайской ипотешти-кындештской культуры является могильник Сэрата-Монтеору.[707] Первые погребения в нем относятся еще к началу VI в., но основной период функционирования могильника датируется позднейшим временем — до начала VII столетия включительно. На могильнике более 1500 грунтовых захоронений, принадлежащих членам ряда больших семей. Захоронения отдельных большесемейных коллективов образовывали группы. Все захоронения в могильнике — трупосожжения. Но при этом конкретные детали обряда могли варьироваться. Отмечены как безурновые, так и урновые захоронения. Иногда лишь часть пережженных костей помещалась в урну, тогда как остаток просто ссыпался в могильную яму; иногда ссыпанный прах накрывали сверху горшком.
Инвентарь в Сэрата-Монтеору довольно разнообразен. Здесь отмечены пальчатые фибулы из бронзы и серебра, ножи, бусы, поясные пряжки и т. д. Кремация явно производилась в одежде. Среди погребенных были и весьма богато одетые люди. Одно, явно женское, погребение сопровождалось особенно щедрыми подношениями. Помимо украшений при нем найден ромейский сосуд для хранения благовоний. Также намеренно положенным в погребение инвентарем являлись найденные в другом месте наконечники стрел. Среди дунайских славян бытовало поверье о полезности инвентаря в загробном мире — но пользоваться им давалось право немногим и в исключительных случаях.
В ареале пеньковской и ипотештинской культур безусловно господствует в этот период обряд захоронений в грунтовых могильниках с кремацией умерших. Отмечены урновые и безурновые захоронения; у антов в урновых иногда встречается крайне бедный инвентарь. Немногочисленные погребения с трупоположением в пеньковском ареале отражают изначальную разноплеменность культуры. Некоторые из них убедительно датируются ранним периодом ее существования и едва ли принадлежат славянам.[708] Другие отражают процесс взаимного проникновения болгар и славян, особенно в дунайских землях. С другой стороны, на востоке пеньковского региона, в Поднепровье, потомки аланских кочевников сохраняли ритуал трупоположения долгое время, уже вполне ославянившись.[709]
Ритуал ингумации умерших, как уже говорилось, с самого начала преобладал у славян, осевших в приальпийских областях, будущей Словении. Здесь его утверждение объяснялось тесными контактами и смешением с германцами и романцами, а также ранним проникновением христианства. Славяне здесь хоронили своих покойников в грунтовых могилах со сравнительно скромным инвентарем (ножи, глиняные сосуды), ориентируя тело головой на запад или на восток.[710] Широтная ориентировка позднее характерна для славян и, должно быть, являлась традиционной уже при трупосожжении. Это связано с древнеславянской мифологической картиной мира.
У словен (корчакской культуры) в описываемый период возникает новое явление в погребальной обрядности — над захоронениями в некоторых местах начинают насыпать курганы (праслав. *mogyla). «Могилы» появляются в двух довольно удаленных друг от друга регионах — на Волыни и в Припятском Полесье с одной стороны, и в подкарпатских областях Словакии, Поморавья и юго-западной Польши с другой. Курганы явно наследуют многие черты обрядности ранних грунтовых погребений. Высота их не превышала метра, чаще полуметра, они насыпались над могильными ямами (в других случаях захоронение в основании кургана) и окружались ровиком. Диаметр кургана мог достигать 10 м. Кремация умерших совершалась на стороне; погребения как урновые, так и безурновые, с характерным для пражско-корчакской культуры крайне скудным инвентарем или без такового. Перед захоронением в основании кургана разжигался костер. Позднее в кургане могли делать впускные безурновые захоронения. Курганы использовались большими семьями на протяжении нескольких поколений, иногда дольше столетия.[711] По всей вероятности, могильные насыпи естественным образом развились в двух славянских регионах из обычая как-то отмечать место захоронения.
Преобладающим типом захоронений при этом оставались грунтовые, почти всегда безынвентарные (кроме чехо-моравских земель, где нередко встречается скудный инвентарь). Они характерны для большей части западного региона пражской культуры. Трупосожжение могло совершаться не только на стороне, но и на месте (ряд могильников Польши[712]).
Согласно известию греческого историка Феофилакта Симокатты, погребение по «обычаю» сопровождалось поминальным пиром с обильными возлияниями[713] (в V в. он носил название «страва»). Судя по известию Феофилакта, если человек умирал в пути, например в походе, но среди соплеменников, погребение и поминки совершались на месте кончины. В этом случае дух покойника, даже сгинувшего на чужбине, считался удовлетворенным. Опасными же считались лишь те мертвецы, которые не были должным образом погребены сородичами.
Маврикий Стратег — первый автор, сообщающий о принятом у славян (словен и антов) обычае самоубийства вдовы после смерти мужа. По его словам, славянские женщины «целомудренны сверх всякой человеческой природы, так что многие из них кончину своих мужей почитают собственной смертью и добровольно удушают себя, не считая жизнью существование во вдовстве».[714] С одной стороны, это чрезвычайно древний обычай. С другой — у славян, в отличие от гуннов, например, он до того не засвидетельствован. В известии Маврикия обращает на себя внимание подчеркивание сугубой добровольности происходящего, а также то, что этот мрачный ритуал не был в его время обязателен («многие из них» — не все). В то же время он к 580-м гг. распространился среди словен и антов достаточно широко, чтобы попасть на страницы «Стратегикона» как важная бытовая деталь.
Распространение самоубийств жен после смерти мужей отражало укрепление патриархальных устоев в славянском обществе. Мужчина начинал восприниматься как единственная и незаменимая опора семейного уклада. Но стоит отметить, что при всем том высокий общественный статус вдов, переживавших мужей, остался общеславянской традицией.
Описываемый период ознаменовался немаловажными переменами в общественно-политическом устройстве славянских племен. В целом они были направлены на усиление расслоения в обществе и укрепление оснований протогосударственности. В обществе, описываемом Маврикием Стратегом, явно немалую роль играет частная (точнее, семейная) собственность. По его словам, словене и анты на случай опасности «все ценное из своих вещей зарывают в тайнике, не держа открыто ничего лишнего».[715] Известие «Стратегикона» находит прямое подтверждение в антских кладах наподобие Мартыновского. Одновременно клады эти свидетельствуют и о высокой степени имущественного расслоения. Семьи племенной элиты, которыми и были зарыты клады с мартыновскими драгоценностями, по уровню достатка значительно превосходили сородичей.
Наиболее стремительными темпами шли обогащение и общественное расслоение в придунайских (прежде всего, нижнедунайских) и антских областях. Этому способствовали и набеги на Империю, и активная меновая торговля с различными соседями. Свидетельство возросшего достатка — богатый сравнительно с Волынью, Полесьем и Польшей инвентарь ипотештинских, отчасти пеньковских и чехо-моравских захоронений. В могильнике Сэрата-Монтеору отмечены, как говорилось, несколько богатых погребений. Находка в женском захоронении сосуда для благовоний в этой связи весьма показательна. Задунайская роскошь служила примером для подражания славянской знати. Богатые женщины следили за собой, перенимая бытовые привычки ромеев. Во время набегов на Империю славяне захватывали не только рабов, скот, оружие — но также золото и серебро, прекрасно осознавая их ценность.[716]
