Николай Усков - Неизвестная Россия. История, которая вас удивит
Оглядывая окрестности разграбленных усадеб, понимаешь, что водворение «справедливого мироустройства» счастья так называемому народу не принесло. Кругом – разбитые дороги, мусор, вросшие в природу тракторы и машины, нищенские хибары, собранные из досок, обломков контейнеров и покрышек, покосившиеся и жалкие. То же может случиться и с нынешней страной, которую так легко проклинать и левым и правым, еще легче, чем Российскую империю.
Зачем мы наступаем на грабли
Говорят, люди учатся только на своих ошибках. Полагаю, это заблуждение, иначе бы не появилась прекрасная русская поговорка про грабли. Психологи утверждают, что в определенных ситуациях из нашего подсознания выныривает стереотипная реакция и заставляет нас действовать словно зомби: раз за разом мы выбираем ошибочную стратегию поведения. Эта реакция формируется в возрасте до шести лет и оказывается сильнее любого рассудочного опыта зрелого человека. «Русский человек задним умом крепок», – язвительно сообщает нам коллективная память народа. Впрочем, пользы от «заднего ума» никакого, одна фрустрация, коль скоро мы снова и снова будем машинально следовать за стереотипной реакцией, сформированной в раннем детстве.
Беда в том, что человек, как правило, плохо себя помнит в возрасте до шести лет. А значит, его довольно легко убедить, что в несчастьях своей взрослой жизни виноват не он, а, например, его мама. Это она, бездарная порочная женщина, вместо того чтобы отшлепать распоясавшегося балбеса, давала ему конфетку. И теперь подросший балбес привык получать от жизни все не упорным трудом, а нытьем и скандалами. Жизнь, конечно, не мама, отсюда разочарование в себе, экзема и алкоголизм. Может, оно и так, но проверить это непросто. Я, например, сохранил из до шестилетнего возраста лишь ценное воспоминание о том, в каком углу нашей коммуналки стоял холодильник и какого цвета был плед, лежавший… Не помню даже, на чем он точно лежал. И еще – из ослепительного прямоугольника окна в комнату вонзался волшебный луч, состоявший из тысяч пылинок. Надо полагать, именно поэтому я теперь люблю есть, спать и ездить на юг.
К счастью, с историей народов дела обстоят лучше: в нашем распоряжении находятся исторические источники, которые позволяют проследить за поведением массы людей в период пробуждения их сознания, который, наверное, легко сравнить с шестилетним возрастом конкретного человека. Так вот русский народ действительно раз за разом возвращается на одни и те же грабли. Во второй половине XIX века начинает формироваться миросозерцание будущей советской элиты. Ленин родился в 1870 году, Сталин – в 1878, Троцкий – в 1879, Бухарин – в 1888, Молотов – в 1890 и т. д. Российская интеллигенция второй половины XIX века была озабочена вовсе не либеральными преобразованиями феодальной России, в чем эта феодальная Россия действительно нуждалась. Про либерализм думали «отцы» – Радищев и декабристы. «Детей» манила иная цель – победа над капитализмом. Ведь эту задачу прорабатывали все просвещенные умы передового Запада. Бороться с феодальным государством было скучно и не прогрессивно – это заморочки близоруких «отцов». Другое дело – сразу перепрыгнуть в посткапиталистический мир.
Так возникла парадоксальная концепция: русская община – плоть от плоти феодализма – является прогрессивным коммунистическим учреждением, основой будущего справедливого миропорядка. В результате феодальное миросозерцание деревни, которое ревниво сдерживало обогащение отдельных селян и осуждало их за любое проявление инаковости, станет основой советской матрицы. И никто не вспомнит, что русская община была законсервирована крепостным правом и фискальной политикой монархии, которым нужна была круговая порука для сбора государственных податей, оброков и отправления барщины. Подавление личности ради интересов коллектива, спущенных, разумеется, откуда-то из поднебесья, превратится в универсальный принцип организации «самого свободного» государства на Земле.
С тех пор мы так и ходим по этому порочному кругу, в котором личный успех считается чем-то вроде предательства общих интересов, собственность – кражей, индивидуальность – вызовом устоям и т. д. Я еще помню те времена, когда девушек разбирали на комсомольских собраниях за мини-юбки и серьги в ушах, а мальчикам говорили: «Не умничай». Эти времена скоро снова вернутся. Или, может быть, они никуда не уходили. Просто не все это замечали. Сейчас в отечестве даже последний хипстер, наконец, расслышал, кем он на самом деле является. Из уважения к законам Российской Федерации я не буду употреблять это слово. Замечу только, что когда-нибудь крепкий задний ум нашего народа снова будет причитать: «Нас обманули». И, разумеется, виновата опять будет мама.
Невидимый град Кипиш
Ненавижу серьезные пафосные физиономии. Всех этих волков и волчиц, которые днями и ночами только и делают, что беспокоятся о чувствах верующих, о невинности детей, о чести дамы, о здоровье нации, о памяти предков и прочей нудной ерунде самого надуманного свойства. Беспокоились бы лучше о запахе изо рта. Ей-богу, это гораздо более серьезный вопрос, чем все, что вы с таким надрывом обсуждаете.
Тартюф – символ нынешней эпохи. Плачущие жулики, защитницы детей с незадекларированными квартирами, несгибаемые патриоты с дочками за границей или жилплощадью в Майами, державные ученые с ворованными диссертациями и, наконец, в качестве вишенки на торте – Жириновский со своим церковным браком, чтобы не светить имущество, – все это творения похлеще мольеровского. Политический класс России стремительно теряет сакральное очарование. И чем высокопарнее и трагичнее становится его риторика, тем ничтожнее мелочнее, развращеннее выглядит он.
Фокус понятный. Пока наши замечательные пацаны и бабенки сидели тихо, а в кулуарах даже позволяли себе критику ВВП, они выглядели почти респектабельно. Действительно, неплохие, в сущности, люди. Ну пытаются чего-то сделать в самом деле. К тому же костюмчик одной с тобой марки, и Сассикайю любят и даже могут поддержать разговор о фресках Джотто. Понятно, конечно, что господа чего-то там обустраивают втихаря, лоббируют, протаскивают, крышуют, но это, так сказать, фоновый уровень радиации. У нас по-другому нельзя. А иначе зачем взрослым серьезным людям сидеть в Государственной Думе? Ну не ради же Марьи Ивановны из Мытищ.
В общем, в эпоху путинского гламура депутаты и прочие серьезные люди не вызывали у меня никаких негативных эмоций. Я бы даже сказал, что испытывал к ним некоторое сочувствие. На какие жертвы пошли по вине кровавого режима? Сидят в жутком здании, на бессмысленных сессиях, слушаниях, брифингах, толкут воду в ступе, к тому же стирают в прах итальянскую шерсть дорогих штанов, зарабатывают геморрой и депрессию?!
В эпоху путинской «искренности» ситуация в корне переменилась. Обычным людям с их любовью к Тоскане вдруг велели уверовать до истерики в какую-то галиматью, и чем галиматья галиматьевей, тем больше гневных криков и слюней следовало отныне выдавать на минуту времени. Тут-то и выяснилось, что вывести волков с горящими глазами из милых котяток невозможно. У каждого, решительно у каждого, есть какая-нибудь трогательная припухлость. Либо дети просаживают в Швейцарии батино бабло, либо паломнический центр со свиной рулькой на Рейне, либо квартирка во враждебных православию Штатах. И вот уже очень приличный человек (я серьезно), Игорь Шувалов говорит о перегибах в борьбе с чиновничеством, которая может изгнать из российской государственной элиты последних толковых менеджеров. И останутся в ней только котятки, воображающие себя волками.
Ну и это не самое страшное. Даже при наличии некоторого количества толковых и честных менеджеров путинская вертикаль власти выглядит в целом малоэффективной. И если толковые менеджеры ее таки покинут, жизнь в России сильно не ухудшится. Страшно другое. Власть в стране с такими традициями авторитаризма, начав терять ореол святости, скоро потеряет все. Тысячелетнюю монархию добила не только война, но и Распутин. Грязное белье – главный враг автократии. Не с теми людьми град Китеж строим. Не Китеж, а Кипиш получается.
Как мы разлюбили маленького человека
Чарльз Диккенс давно переехал в детскую. Так выразился бы, наверное, Владимир Набоков. Или, точнее, Диккенс мимикрировал до школьной программы, куда, по верному замечанию Виктора Пелевина, включают только те произведения, которые дети ни при каких обстоятельствах добровольно читать не будут. Впрочем, в XIX веке социальная проблематика была крайне востребована, считалась темой центральной, респектабельной. Приличные дамы и господа со сладострастием мазохистов зачитывались бесконечными сагами про кровоточащие язвы и гнойные нарывы собственного мира, особенно про детишек, которых морят голодом, обкрадывают, секут розгами, чтобы затем обругать «неблагодарными». Романы Диккенса изобилуют длиннотами вовсе не потому, что он не умел рассказать свои истории короче. Так было выгоднее. Романы публиковались по частям. И походили больше всего на современные сериалы, где вся прелесть не в концовке, а в бесконечности. Читая книги Диккенса, я постоянно представлял себе слезы, которые какая-нибудь третья герцогиня Варвикская утирала кружевным надушенным платочком строго по расписанию, в соответствии с графиком выхода очередной порции страданий очередного маленького человека. Это была особая микстура милосердия, прописанная Диккенсом эпохе дикого капитализма. Две столовые ложки после еды.
