Татьяна Бирюкова - В Москве-матушке при царе-батюшке. Очерки бытовой жизни москвичей

Семик у русского народа издавна соединялся с поминовением усопших. По представлениям некоторых народов, души умерших возвращаются на землю в промежуток времени между Пасхой и Троицей (Пятидесятницей). Говорят, что покойники бродят по кладбищам, особенно много тех, что насильственно закончили свое земное существование. Для упокоения их душ уже во вторник на семицкой неделе народ шел к ним на могилы, где устраивал «задушные поминки». В среду справлялся обычай поминовения усопших на убогих домах, божедомках, скудельницах.

Так же, как на Фомину неделю, в четверг (сам Семик) и в субботу после Семика люди с почтением ходили на родные могилы.

Эта суббота называлась «клечальною». Говорили, что демонические существа — русалки — насмерть могут защекотать всякого, кто вздумает в это время купаться в реке. Чтобы противодействовать их влиянию на человека, под вечер семицкой субботы поселяне собирались вместе, шли в рощи, леса, на берега рек и прудов. Там пели песни, величали березу. С наступлением же ночи многие из них бегали за селом по полям с метлами, махали ими и кричали: «Догоняй, догоняй!» Это были проводы русалок.

Встревоженный русалками, «водяной дедушка» начинал ровно в полночь поднимать волны реки высотой с гору. Чтобы умилостивить его, придумали раскладывать по берегам костры, собираться вокруг них и петь песни. Под обаянием чудных народных мелодий «дедушка» успокаивался, вода снова входила в свои берега. Поэтому со следующего дня можно было уже безопасно купаться в реке, озере, любом другом водоеме (в некоторых местностях этот обычай смещался до Иванова дня).

В лесах завивали в венки растущие березы. Это делали так. Сначала березу раскачивали, ловили какую-либо высокую ветвь и связывали ее с ветвью близ стоявшего дерева. Так и получался «венок». Затем девушки попарно проходили под этими ветвями три раза, обменивались легкими поцелуйчиками, кумовались и менялись крестиками. Венки оставались завитыми целую неделю. Долго к деревьям никто не подходил, их даже обегали стороною, так как говаривали, что на завитые венки садятся русалки, качаются и ждут неосторожного прохожего, чтобы защекотать его до смерти. Сами же русалки стыдятся ходить по земле нагими. Они просят одежд, какие носят девушки. Поэтому, если молодка увидит русалку, почувствует ее просьбу, то, не медля, должна бросить ей платок, оторванный рукав, лоскут платья. Иначе ее в то лето ожидает смерть.

Спустя неделю, в воскресенье за Духовым днем, девушки снова отправлялись в лес. Здесь они попарно проходили с песнями под венком три раза, развивали венок. Русалки, натешившиеся и умилостивленные, исчезали куда-то по своим делам.

Семик посвящался обрядам отдания религиозного долга покойникам на скудельницах (от слова «скудость», «убожество»). Скудельницами называли урочища, пригородные местности, откуда брали для промыслов глину. Изрытые места были неудобны для землепашества, других хозяйственных нужд, для произрастания растительности. На этой непригодной земле погребали странных, иноплеменных убогих людей. Такую землю вблизи городов часто использовали при массовых захоронениях после войн и эпидемий. Сюда вывозили умерших из убогих домов и божедомок, а также тех, кто умер насильственной смертью и не имел родственников и средств для похорон.

В Москве убогих домов было много. Из них наиболее известными считались: на Пречистенке (у Мертвого переулка), за Серпуховскими воротами (у Котлов), за Таганкой (Божедомский Покровский монастырь) и самый популярный Убогий дом — на Самотеке (район современной улицы Божедомки).

В Семик из ям при убогих домах собирались накопившиеся за долгую зиму трупы неизвестных и никому не нужных людей, и всем людским миром на собранные средства погребались в скудельницах. Над ними священники служили панихиды.

Огромное количество трупов было свезено в скудельницы Марьиной рощи заключенными во время московской чумы и после освобождения Москвы от французского нашествия. Их там сожгли. Говорили, что в те страшные годы весь этот район стоял то в дыму, то — в огненном зареве…

К празднованию Семика обыватели пекли караваи, снова красили яйца, но только в желтый цвет (в отличие от красных пасхальных). Потом яйцами обменивались, и их оставляли разбитыми на могилах.

Почему яйца были желтыми? По преданию, именно желтый цвет знаменовал печаль по убиенным младенцам (вместе с ними — по несчастным).

Во многих славянских селах (в России, Белоруссии, на Украине) с утра в Семик народ шел на кладбища, где служились панихиды.

А к вечеру все, уже вне мест упокоения, веселились от души и радовались жизни. Этот контраст в разнообразии оттенков бытия русским очень нравился: сделал дело — гуляй смело.

После погребения и поминовения несчастных москвичи, «умывши руки в Самотеке», отправлялись в Марьину рощу завивать березки. Слезы сменялись на «веселушки». Тогда вся Москва представляла из себя торжество широкого разгула. В любом дворе накрывались столы с яичницей и «дроченою».

Березка считалась праздничным деревом. Молодежь с веточками березы в руках и в веночках из нее пела, плясала. А после игр всею гурьбою заламывала самую красивую и небольшую (семицкое дерево), обвешивала ее подарками, головными украшениями и бантиками-лоскутками. С березкой и с песнями гурьба переходила с одной улицы на другую, потом возвращалась домой. Деревце ставилось в почетном месте, а семицкие венки сохранялись до Троицына дня.

Семик был любимым праздником, особенно у девиц. Его равняли с зимними святками и вместе с Троицыным днем называли «зелеными святками».

В древнем Киеве при гаданиях на Семик и девицы и бабы сквозь сплетенные из цветов и зелени венки целовались с парнями и мужчинами. Потом эти венки бросали в воду и загадывали желания.

Когда к власти пришла Елизавета Петровна, она велела закрыть в Москве все божедомки и указала быть кладбищам вне города, о чем после нее Екатерина II издала специальный указ. С этих времен поминовение несчастно умерших, кроме самоубийц, велено было проводить не в семицкий четверг, а в субботу, накануне Троицына дня. Поэтому следы Семика можно было еще многие годы встретить лишь в некоторых отдаленных русских деревнях и селах.

Как же праздновался Семик в древней столице России?

В этот день с самого раннего утра на всех улицах появлялись возы с березками, привозимыми в город подмосковными крестьянами. Это была какая-то березовая стихия, которая вдруг охватывала весь город. Березками украшались не только частные квартиры, но и различные учреждения, общественные здания.

Семик считался полупраздником, потому что с полудня прекращались все работы. На улицах появлялись группы разряженных фабричных и мастеровых. Они отправлялись на городское гулянье в Марьину рощу (которая после наполеоновского нашествия претерпела значительные изменения, поредела). Роща славилась и удивляла обширностью, своими громадными березами.

Парни и девушки шли отдельными группами. Впереди каждой несли березку, убранную лентами. Передовой с деревцем в руках служил в то же время и запевалой, а все остальные составляли хор.

Ой, ой, Семик-Троица,Туча с громом сговаривалась:Пойдем, гром, погуляем с тобой! —

пелось по окраинным лесам, долинам, в прибрежье.

Некоторые богатые московские домовладельцы покупали в Семик и на Троицу в свои дома не по одной березке или букеты ветвей, а, бывало, десятки стволов. Их дома были сплошь утыканы молодыми деревцами. Многие разумные люди того времени восставали против злодейского уничтожения березовых рощ под Москвой. Москвичи с грустью наблюдали за ежегодным обмельчанием березовой Марьиной рощи. Священники и журналисты призывали не выламывать в ней деревья. Но специального указа к запрету того, до отмены празднования самого Семика, не было.

И пришли годы, когда роща, как таковая, совсем исчезла: по ее территории с середины XIX века прошло несколько путей железных дорог…

В «зеленый праздник» — Троицын день — все церкви на Руси громко звонили в колокола. К этому звону и к аромату зелени присоединялся аппетитный запах сдобных пирогов, жареных кушаний. Хозяйки угощали домочадцев праздничным обедом.

Поселяне, нагулявшись, после дня Троицы активно приступали к великой крестьянской страде. «Гулять — гуляй, а дела не забывай», — говорили в народе.

Прощание

В начале 1699 года перед своим отъездом на юг России, где стояли русские Преображенский, Семеновский и Бутырский полки, Петр I дружески и горячо простился со своим другом Францем Лефортом. Лефорт был нездоров, и Петр ежедневно из Воронежа посылал в Москву курьеров, чтобы те сообщали о его здоровье. Лефорт страдал от старых ран.