Полис, логос, космос. Мир глазами эллина - Игорь Евгеньевич Суриков
* * *
Бóльшая, мы бы сказали, откровенность эллинов в отношении вещей интимных во многом объяснялась тем фактом, что видеть человеческую наготу для них было делом вполне привычным. Существовал настоящий культ наготы, особенно мужской. Хорошо известно, что в античном искусстве, будь то скульптура или живопись, персонажи часто изображаются без одежды в такие моменты, когда в реальной жизни нагота не просто неуместна, но и прямо немыслима (например, воины, ведущие бой). В таких случаях ученые обычно говорят о «героической наготе»[142].
Очень интересные соображения по этому поводу высказал (в эссе «Лицо, маска и нагота») наш замечательный поэт Максимилиан Александрович Волошин, глубоко знавший Античность. Он считал, фигурально выражаясь, что все тело древнего грека было его «лицом».
«Лицо современного человека ограничивается “лицом” (в узком смысле этого слова) и руками. Обратим внимание на лицо в греческой скульптуре. Голова греческих статуй всегда типична, но мало индивидуальна. Греческая статуя, лишенная головы, ничего не теряет в своей красоте. Вспомните Самофракийскую Победу в Лувре… Для древнего грека, привыкшего к наготе, лицом человеческого тела был торс… Преобладание этого лица над лицом духовным. давало то золотое равновесие пластической выразительности тела, которое мы ценим в греческой скульптуре. Если головы греческих статуй кажутся нам лишенными остроты индивидуализации, то это только потому, что индивидуальность была во всем теле, и столько в неподвижных его формах, сколько в движении. В античной же скульптуре мы можем проследить поворот к индивидуализации головы. Римляне прикрывали свое тело и не имели того божественного отсутствия стыда, которое отличало греков. И тотчас же голова начинает индивидуализироваться: возникает то лицо, которое мы знаем в настоящую минуту. В то время как лица греческих статуй божественно далеки от нас, лица римских мраморных статуй нам человечески близки. Греческую статую мы переживаем всем существом, а ряды римских бюстов мы читаем как сжатые и отчетливые страницы Тацита»[143].
Ряд удивительно тонких и метких мыслей! Действительно, давно уже подмечено: для римской портретной скульптуры характерен подчеркнутый реализм, для греческой – можно сказать, «идеализм». Даже изображая совершенно конкретную личность, будь то политик Перикл или поэт Софокл, эллинский ваятель прежде всего воплощал в своем портрете образ нормативного, совершенного человека.
Скажем, все знают: Перикл на античных бюстах всегда представлен в шлеме. Но мало кто догадывается, почему. На самом деле у этого знаменитого деятеля афинской демократии, пишет Плутарх, «голова была продолговатая и несоразмерно большая. Вот почему он изображается почти на всех статуях со шлемом на голове, – очевидно, потому, что скульпторы не хотели представлять его в позорном виде»[144].
А теперь подойдем к вопросу с другой стороны. Вспомним древнерусские иконы. Изображенные на них святые, можно сказать, как бы совсем не имеют тела: настолько оно малозаметно, второстепенно. На зато сразу и властно приковывает наше внимание лицо святого, а на нем – прежде всего глаза. Изображенные на иконах люди по-своему прекрасны, но прекрасны какой-то чисто духовной, нематериальной красотой. Совершенно иной, нежели в античной Греции, тип художественного восприятия и выражения!
Да даже и поныне у нас бытуют обороты-пословицы: лицо – зеркало души, глаза – зеркало души… То есть именно в лице, в глазах проявляется неповторимая индивидуальность каждого. Эллин бы этого не понял. Для него лицо конкретного человека – отпечаток некоего высшего идеала; важно не то, что в лицах различается, а то, что в них есть общего. Всмотритесь в лица древнегреческих статуй: не покажется ли вам, что все они, в сущности, похожи или, по крайней мере, сводятся к нескольким основным типам? А глаза этих статуй… Невыразительные, почти пустые (обратим внимание и на то, что это – часто глаза без зрачков), они никак не открывают внутренний мир личности. Когда эллин хотел придать лицу выразительность, он делал маску. Античный театр был театром масок, о чем не следует забывать. Именно маски передавали как черты характера, так и эмоции.
Подлинным «зеркалом души» было для античных греков не лицо, а тело. Вот уж чему их скульпторы и живописцы постоянно уделяли повышенное внимание, тщательнейшим образом прорабатывая мускулатуру торса, рук, ног, прилагая все усилия к тому, чтобы резцом или кистью передать сложные движения. Подобная разница подходов отразилась и на языковом уровне. Наверное, во всех современных европейских языках слово «лицо» сплошь и рядом употребляется в значении «человек» (даже в выражениях типа «лицам в нетрезвом состоянии вход воспрещен» и т. п.). А в Элладе – выше мы цитировали по этому поводу А.Ф. Лосева – в значении «человек» очень часто употреблялось слово «тело» (сома).
Снова и снова, бросая взгляд на древнегреческую цивилизацию с самых разных ракурсов, мы убеждаемся: вся она была проникнута вещественным, материальным началом. Вполне материальны сами боги! Неслучайно даже эллинские философы-атомисты (Демокрит, Эпикур), основоположники материализма в мировой философской мысли, отнюдь не отрицали существования богов. Их теориям небожители ничуть не мешали; достаточно было сделать ту поправку, что блаженные обитатели Олимпа тоже состоят из атомов. А любой современный материализм будет, разумеется, решительно бороться с религией.
Была ли вообще духовность в том мире, о котором мы здесь рассказываем? Некоторые ученые считают, что нет, ни о чем подобном не приходится говорить вплоть до появления христианства. Но могла ли бездуховная цивилизация породить гомеровские поэмы и драмы Софокла, статуи Фидия и философские прозрения Платона? Духовность, конечно же, была. Но «дух» и «плоть» еще не были оторваны друг от друга, воспринимались в целостном единстве.
Всплеск мистицизма и интеллектуальная революция
В архаический период в греческой религии возник ряд течений с ярко выраженной мистической направленностью. Для всех них характерно как раз значительно большее внимание к проблеме жизни после смерти. Насколько можно понять, особенно смущало то обстоятельство, что традиционные религиозные воззрения отводили всем людям – независимо от их земной жизни – один и тот же загробный удел. Начинало роптать естественное чувство справедливости: какой же смысл делать добрые дела и не делать злых, если – так или иначе – для всех жизнь закончится мрачным существованием в Аиде?
Правда, широкого распространения мистические течения, о которых пойдет речь, не получили, оставаясь в основном уделом интеллектуальной элиты. Рядовые греки еще века и века продолжали верить в Харона, Лету или адского пса Кербера (Цербера) – трехголовое чудовище, которое охотно впускает всех в царство
