Одиночное плавание - Николай Андреевич Черкашин
Немного воздуха и приказ…
Насчет жен и детей он чуток перебрал. А вот воздуха - это точно - маловато. За воздухом - ещё никем не дышаным, терпким от морской пыли, чистым и холодным, как родниковая вода, - надо подниматься по стальному колодцу наверх, и то в глухую заполночь, когда лодка всплывает, погасив бортовые огни, когда акустик и радиометрист, прослушав глубины и эфир, доложат, что горизонт чист, когда сам командир, торопливо вскарабкавшись на мостик, убедится своими глазами, что вокруг ни огонька, только тогда разрешит выход в тесный закуток обтекателя рубки - по одному из отсека на пять минут… И нет ничего слаще и пьянее этого воздуха, украденного у сторожащих ночной океан патрульных самолётов и противолодочных кораблей. И хватаешь его жадными губами во весь размах легочных крыл до тихого звона в ушах, до круговерти петушиных хвостов в глазах. Правда, чаще всего долгожданную эту усладу отравляли курильщики. Засунув в рот по три сигареты, они дымили нещадно, пытаясь накуриться впрок. Некурящее меньшинство, ворча, отступало в кормовую часть обтекателя, где из-за колоннады выдвижных устройств несло гальюном, мокрой ветошью и соляром. Но все же Костя приспособился. Как только лодка всплывала в позиционное положение и в центральном посту начиналась легкая суматоха - готовились к выходу на мостик астрономический расчет, команда по выброске мусора и прочий дежурный люд, - Марфин боком-боком пробирался в боевую рубку, вроде как проведать мичмана Стратилатова на вертикальном руле, и, перекинувшись с ним парой фраз, бесшумно и шустро одолевал остаток пути наверх. Там, укрывшись от ока вахтенного офицера в густой как деготь тьме, он вволю дышал свежим воздухом, пока продували выхлопными газами балласт, пока брали звёзды и выбрасывали мусор, пока не поднимались наконец клятые курильщики.
В этот раз ему также удалось проскользнуть незамеченным. И Костя, порадовавшись своей ловкости, протиснулся между маслянистыми стволами перископов в боцманскую выгородку, где хранились швартовы и запасной буксировочный трос. Здесь же было прорезано в обшивке и квадратное отверстие, наподобие печной вьюшки.
Костя сидел у распахнутого оконца, наслаждаясь одиночеством и созерцанием махровых южных звёзд. Небо походило на стол гранильщика алмазов, так густо сверкало оно драгоценными крупинками. Страшно было вдохнуть посильнее: того и гляди, захватишь в легкие звёздную пыль. Ночной горизонт отбивался четко, как край гранитной плиты. Всходила луна, и её бугристый желтый глобус висел в чёрной пустоте так близко, что казалось, до него можно было дотянуться рукой.
Костя очень хорошо запомнил и это небо, и притихший океан, и эту луну, потому что потом…
Потом он услышал, как вверху, за спиной, - на мостике - крикнул динамик переговорного устройства, и испуганный голос метриста прокричал:
- Наблюдаю работу самолётного локатора! Сила сигнала три балла!
- Стоп дизели! - заторопился командир. - Все вниз! Срочное погружение.
Марфин секунду ещё сидел, лихорадочно соображая, откликнуться ли ему сейчас или попытаться добежать до люка прежде, чем нырнет в него командир. Выбрал последнее, вскочил, зацепился за железо, рванулся, оставив клок кителя, пропихнулся между перископами, взлетел через приступочку в лобовую часть ограждения - и оцепенел перед крышкой задраенного люка, глухой и тяжелой, как надгробная плита. Тогда Костя закричал срывающимся голосом - точь-в-точь каким он взывал о помощи в дурных снах, - заколотил по стальному кругляку каблуком, но тут снизу что-то охнуло, зашипел вырывающийся из воды воздух, дырчатая палуба подалась вперед и пошла вниз. В ту же секунду ноги Марфина оказались в воде и люк - заветный вход в мир тепла, света, жизни - скрылся под бурлящей воронкой. Вода очень быстро подступала к поясу, к груди, к горлу, и Костя забарахтался поближе к вырезу в крыше ограждения. Вырез этот, довольно просторный. опустился сам собой, и Марфин, пронырнув сквозь него, закачался на мелких волнах, которые только что созерцал сверху, из роскошного своего убежища. Как ни был он ошарашен случившимся, все же заметил, как прямо под ним не очень глубоко забрезжило фосфорической зеленью гигантское веретено. Контуры его быстро размывались, свечение меркло, но Марфин засек направление исчезнувшей субмарины и изо всех сил поплыл за ней, как бегут пассажиры, охваченные первым порывом отчаяния, за набирающим скорость поездом. Он беспорядочно молотил руками, не чувствуя больше едкой горечи морского рассола. Луна расстилала по воде не дорожку даже - широченный проспект, и Марфин поплыл по нему, вцепившись взглядом в ноздреватый шар - единственный предмет в бескрайней пустыне океана. На миг ему показалось, что он непременно доплывет до него, обхватит руками и закачается, как на спасительном буе.
«Не дури!» - приказал себе Марфин и смятение сразу же приутихло, будто в дело вмешался голос постороннего существа, которое знает, что и как сейчас делать. Для начала надо сбросить намокшие китель и брюки и грести поэкономнее. Конечно же, в отсеке очень скоро обнаружат его отсутствие, лодка всплывет, развернется, включит прожектор; не шторм же ведь, и луна - вон какой светильник! - отыщут, поднимут на борт, разотрут спиртом, да ещё и глотнуть дадут. Потом, известное дело, «выговорешник» вкатят, а то и НСС. Да хоть бы в тюрягу засадили, лишь бы не барахтаться посреди океана, лишь бы жить!…
Тельник Марфин сбрасывать не стал - бело-полосатое пятно легче заметить. Только бы судорога не свела.
Утопленника Марфин видел лишь один раз, но запомнил на всю жизнь, как у едимоновского дебаркадера доставали парня, свалившегося с пристани по пьянке. Вначале в коричневатой темени волжской воды что-то тускло заблистало - золотые часы на окоченевшей торчком руке,- затем появились бледно-голубое, как бы озябшее лицо с фиолетовыми губами и страшная физиономия водолаза-спасателя А отсюда никакие водолазы не достанут - глубины километровые.
Марфину опять сделалось страшно, и он изо всех сил заколотил руками и ногами, точно рядом была отмель и до нее можно было добраться. Он яростно раздвигал ставшую такой вдруг неподатливо вязкой воду, задирал голову - беpёг от нее рот и ноздри, - но она, соленая и горькая, ни чуть не уставала смыкаться, где разрывали её руки.
И ещё подхлёстывала обидная мысль: насмешник Фролов, узнав о его, Костиной, гибели, скажет что-нибудь вроде: «Ну вот, подводник - от слова «подвода». И до Ирины так дойдет…
Ну уж нет! О мертвых плохо не говорят. Лесных не позволит, да и боцман вступится. За ужином разольет мичман Ых вино по стопкам и скажет: «За помин души Константина Марфина… Хороший кок был!» «Человек», - поправит его боцман. А поправит ли?
Марфин выбился из сил
