Михаил Ишков - В рабстве у бога

Так мы прошли весь город, добрались до его подворья. Он в калитку, и я в калитку. Он на веранду, я за ним. Уже в комнате, темной, пропитанной запахом пыли, Добрюха глухо спросил.

— Что надо? Зачем явился?..

Я пожал плечами.

— Хочешь купить? — он прищурился. — Пожалуйста, только я дорого возьму. За все заплатишь.

— Это что-то новенькое, — ответил я. — За что же я должен платить, если, как и вы, случайно провалился в подземелье. Вас тоже встретил случайно. Отошел от стойки — гляжу, возле мужика свободное место. Вы в этот момент за солью потянулись. Я как увидел наколку, едва кружку не выронил. Ну, думаю, ещё один, попавшийся на крючок. Слушайте, вы соображаете, о чем я толкую? А то, может, вы у «хозяина» этой живописью обзавелись?

— Понимаю, не дурак. Ты что, из блатных? Шпана какая-нибудь, на легкие хлеба в Якутию подался?

— Нет, срок тянуть не доводилось. Вы, папаша, сняли бы свой браслет. Доказали бы, что мы с тобой об одном и том же толкуем.

— Ишь ты, настырный какой, — усмехнулся Борис Петрович и действительно легко стянул с запястья звездные часы.

— Доволен? Дальше что?

— Дальше? — переспросил я. — Дальше выпить можно.

— Я не пью.

— Как знаешь, папаша. Я думал, мы не первые встречные, хотя и знакомы никогда не были. Но если нас угораздило…

— Ты не понимаешь! — неожиданно страстно воскликнул он. — Ты даже представить не можешь, какое это великое счастье! Это надежда! Я в неё верю — и точка! — в глазах Добрюхи вспыхнул неземной свет.

Теперь он ни капельки не напоминал прежнего угрюмого бирюка.

— Сначала я тоже сомневался. Руки на себя хотел наложить, потом догадался — это же испытание! Это закалка воли, выдержки, верности убеждениям. Не-е, — он погрозил мне пальцем, — нас так просто не возьмешь. Мы зрим в корень. Думаешь, все было напрасно? Думаешь, труд не станет владыкой мира? Шалишь, брат! Звездная машина послана нам в помощь. Наши братья говорят: «Ждите, мы придем, встанем плечом к плечу». Тогда посмотрим, чья возьмет.

Я опешил. Он, заметив мое удивление, заторопился.

— Пойдем, пойдем… Я вижу, ты — брат! Пойдем, кое-что покажу.

Он направился в другую комнату, поднял крышку, ведущую в подпол, и, махнув мне рукой, начал спускаться по приставной лестнице. Поколебавшись, я последовал за ним. Мужик он был грузный, кулачищи с маленькие дыни, к тому же малость не в себе. А в подполе, наверное, тесно?.. Не развернешься. Однако отступать было поздно.

К моему удивлению, подземное убежище оказалось достаточно просторным. Пол и стены выложены кирпичом, в углу стеллаж, на верхнюю полку которого был водружен небольшой сейф. Понизу — полные мешки, аккуратно завязанные у горловины. Один мешок, правда, был наполовину пуст, хотя и в него доступ был перекрыт плотно затянутой тесьмой.

— Как я был глуп! Как наивен! — с прежней страстью продолжал выкрикивать Добрюха. Он держал в руках зажженную керосиновую лампу. — Ведь это же прямое указание держаться. Крепить дух… А-а, — он в сердцах махнул рукой, потом уже более спокойно продолжил. — С прииска бежали два зека. Нас бросили в тайгу с приказом поймать и вернуть к месту заключения. Меня и двух салажат с Северного Кавказа доставили в Нонгакан — слыхал, небось?

Я кивнул. Он продолжил.

— Организовали мы засаду — все, как положено. По очереди на пост выходили, контролировали единственную тропку, ведущую в поселок Кобюме. День проходит, второй — рации у нас нет, припасы на исходе. Отправился я на охоту и, чтобы не привлекать внимания, решил перевалить через сопки и выйти к Джормину. Иду распадком, вдруг — р-раз и в яму. Что я тебе рассказываю, сам, небось, также провалился.

Я опять кивнул.

— Ох, голова непутевая, как я сначала перепугался, а потом, когда скумекал что к чему, сообразил — надо срочно доложить начальству. Так они же, эти голоса, не выпускают! Всего измерили! Проходит месяц, другой вдруг заявляют: «Капитан Добрюха, вы свободны! Можете идти». — Меня даже в краску бросило. Куда же мне идти, меня уже давным-давно без вести пропавшим числят. Или того хуже — дезертиром. Нет, говорю, так не пойдет. А то, что я у вас здесь столько времени корячился, да вы меня всего измерили — это что, ни гроша не стоит? Ладно, будь по-твоему, говорят… Затем провал. Очнулся в госпитале — оказалось, что нашел меня сторож-якут. Я, мол, память потерял, ударился головой о камень — пока туда-сюда, пока вертолет прилетел, пока меня врачи всего обследовали… Эх, что вспоминать! Как только я о чужаках рапорт написал, уволили вчистую. Пенсия мизерная. Приехал на родину злой, как черт, — плюнь на меня, шипеть начну. На руке этот проклятый браслет, в кармане пятак. Я тогда на него внимания не обратил. Повесил костюм в шкаф, начал жизнь налаживать, а самого все сомнение грызет — за что же со мной так? Службу нес честно, думал, добью срок, вернусь с приличными деньгами, а оно вон как вышло.

Как-то раз сунулся в шкаф — гляжу, в лакированных ботинках полно пятаков. Ну, монета такая, доперестроечная…

— Знаю, — сказал я.

— Меня любопытство взяло, — продолжил Добрюха, — как они туда попали? Решил проследить. Стал по карманам пиджака шарить и нашел в одном целую горсть монет. Тут и припомнил тот давешний разговор, что в подземной камере состоялся. Разложил все пятаки на подоконнике, утром оглядел свою коллекцию — что за чудеса! Один пятак удвоился, словно монетой разродился. Решил, что это — существенная деталь для науки, и тут же смекнул-вспомнил, как мой рапорт насчет фламатера приняли. Где я тогда оказался? Нет, думаю, не на того напали. Мне этот пятак вручен, мне им и пользоваться. Невелика ценность, но по тем деньгам, если поднакопить, большая сумма могла набежать.

Он вздохнул.

— Вот так предал идеалы, за что понес суровое, но справедливое наказание. Сначала Гайдар шибанул, отпустил цены, потом деньги поменяли, а у меня уже несколько мешков монеты. Я туда-сюда — никто их в таком количестве не берет, а тот родоначальник-пятак все штампует и штампует. Я свой браслет и так, и этак крутил, хотел связаться с фламатером — мол, замените монету. Пришлите новую, достоинством хотя бы в пятьдесят рублей. Инфляцию тоже надо учитывать. Пятьдесят рублей, конечно, мелочишка, но хоть принимают. Никакого ответа. Горько мне стало, решил, что нет справедливости на белом свете, потом как будто светом озарило. Понял я, — его глаза наполнились вдохновением, указательный палец был поднят вверх, — что меня испытывают насчет крепкости убеждений. Я ведь до какого маразма докатился хотел пару мешков во Вторцветмет сдать. Мне там смехотворную сумму предложили, а сами в Прибалтику цветные металлы вагонами загоняют. И по приличной цене. Все-таки одумался. Вот ты прикинь, — Добрюха прищурился, на его лице появилось плутовато-загадочное выражение. — Такой колосс и пятак вручил. Ведь это же неспроста?

Я пожал плечами.

— Конечно, неспроста, — сам себе ответил Добрюха. — Ведь это же намек. Держись, Борис Петрович, храни ценности. Они тебе ещё понадобятся. Вернутся прежние времена, и снова зашуршат по рукам наши советские рубли. В метро можно будет за пятачок пройти. Наступят светлые дни. Тому порукой… — он не договорил и потыкал пальцем в потолок.

Я едва не присел на стоявший рядом мешок. Вовремя опомнился — разве можно давить задом священные реликвии! Как посмотрит на это вернослужащий Борис Добрюха.

— И вот эта штука, — он многозначительно указал на татуировку.

— Ты бы, товарищ, попытался вызвать его ещё раз, — подбодрил я Бориса Петровича. — Может, он какие-нибудь указания даст, поможет? Скажет, держитесь, ребята, победа близка.

— Пробовал. Молчит… — ответил Добрюха.

— Значит, срок не вышел.

— Может, и так, — согласился тот.

Возвращаясь домой, глядя в окно автобуса, я размышлял о том невероятном чутье, с каким фламатер выбирал подарки для гостей. Он не терял времени даром и дотошно изучил наш человеческий род. Чужак ни в чем никому не отказывал. Добрюхе на пятак не поскупился, Рогулину открыл будущее, мне выделил биокопию. И всех в качестве премии наградил воспоминаниями. По заслугам… Может, поэтому мы и не любим богов? Яростно поклоняемся, бьемся лбами об пол, взываем, молимся — и в то же время ненавидим их, всемогущих, всевидящих.

Хорошо, что чужак покинул нас. Доброго пути! Он, как говорится, слишком много знал…

Не прошло и недели после возвращения, как мне позвонил Василь Васильевич.

— С девочкой беда! — с ходу выложил он. — Третий день сидит дома, нос боится на улицу высунуть. В фирме, в которую она устроилась продавщицей на лоток, случилась какая-то неприятная история. Она твердит, что её собираются похитить и потребовать за неё выкуп.

— Василь Васильевич, — вздохнул я, — у кого выкуп брать? Кто за неё платить будет? Ее родственники в лесу бродят. Документов нет. Неужели ты сам не можешь навестить этих доморощенных коммерсантов и разобраться? Явился бы к ним в истинном своем обличии, заверещал бы по-звериному. Уверен, все её страхи сразу рукой сняло.