Юрий Воробьевский - Пятый ангел вострубил
Мы снова, как раньше, как в догардеровские времена – одинокие и жалкие попрошайки. Мы снова пишем, ходим, клянчим. Мы снова что-то пытаемся объяснить, доказать, убедить. Мы снова видим вежливо-равнодушные с косметической какой-то, неискренней улыбкой лица. Никому нет до нас дела. В новом нашем, «регулярном»-таком правильном, таком «духовном» и «божеском» послушании – все так же лицемерны, чванливы и жадны, как и в Великом Востоке…
А тут еще «семейная драма» у Жана и Жан-Пьера. Постоянно мотаясь в командировки по нашей необъятной Отчизне, Жан в конце концов попался «на крючок» каким-то мафиози. «Крючок» был нам представлен немедленно, в день прилета. Желтовато-смуглый цвет лица этого косоглазого тщедушного татарчонка не мог скрыть его явной «голубизны». Мы с тобой подумали тогда, что за этим милым юношей из города Казани непременно скрываются какие-нибудь хитрые дельцы, «раскручивающие» влюбленного Жана.
С началом зимы в Париже проходят два больших масонских праздника. Оба они заканчиваются «жур де дам» – великолепными, на высшем уровне, вечерами с приемом и ужином «в честь прекрасных дам». Мы, разумеется, были всегда почетными, и что важнее всего – бесплатными – приглашенными и на «символических», и на «высших» градусах. Помнишь, нам, с нашими доморощенными привычками к «демократическому централизму» это масонская лукавая демагогия далась не сразу.
В отличие от марксизма – у масонства не три источника – три составные части, а всего один базовый «камень». Это «символическое» или «голубое» масонство. Первые три градуса считаются основными, самыми главными и как бы вполне достаточными для вольного каменщика. «Ученик – подмастерье – мастер» – вот и вся карьера.
Однако, это все – для дурачков-идеалистов. Для «лохов», как говорят сегодня у нас на Родине. Потому что есть еще «высшие градусы». Они заманчивы не только прелестными названиями – «Розенкрейцеры» – 18°, «Ареопаг» – 30°, но и тем, что весьма престижны. Как раз в высших-то градусах и начинается масонский карьеризм. Это дружно отрицают. Этого стесняются, особенно в Англии, где все так традиционно и добропорядочно. Зато в Америке за хорошие деньги буквально в один вечер, на одном собрании, можно сразу же получить 32°.
В Америке вообще чуть ли не все масоны – тотально – 32. Но все-таки не 33. Масоны 33° объединяются в особую ложу, которая называется «Верховный Совет».
Ты помнишь, как в разговоре с журналистом мы с тобой пытались объяснить, что в масонстве не существует подчинения низших высшим, что все ложи свободны и независимы друг от друга? На лице собеседника было написано сомнение, а мы с тобой искренне верили тому, что утверждали! Мы повторяли на разные лады: Великий Мастер Великой Ложи может, конечно, в чем-то руководить Досточтимыми Мастерами лож, входящих в послушание, но совершенно никому больше не подчиняется, ни от кого не зависит, ни перед кем не отчитывается. А Великий Командор, возглавляющий Верховный Совет высших градусов, в свою очередь – свободен, как от подчинения кому-либо, так и от командования кем-либо. Ты до сих пор убежден в этом?
Без Гардера даже светская жизнь, даже выезды на балы и приемы особой радости не приносили. Правда, теперь нас сопровождал Жан, которого ты «регуляризировал» в Досточтимой Ложе «Гармония» еще летом (в России же быть масоном дешевле!). Он был с нами, но мысли и душа его витали где-то…
На празднике «Высших градусов» произошел внутримасонский, но вместе с тем – международный, межконтинентальный скандал. Дипломат и умница Гардер умел каким-то образом улаживать противоречия между Американским и Французским (за которым – Европа) Верховными Советами. Теперь все пошло вразнос!
Дело – все в том же. Ратуя, как бы, за демократизм и общедоступность американцы отстаивали свое право откровенно торговать градусами. Европейская, старая традиция требовала сохранить все же элитарность, неприступность, особую избранность высших степеней. Это – суть конфликта. Частности и нюансы были выражены в каких-то деталях ритуалов и прочей внешней атрибутике. В итоге два Великих Командора не смогли договориться друг с другом. Американец, прилетевший на этот всемирный смотр масонских сил, на праздник не был приглашен, и остался у себя в номере.
Французский же Великий Командор был так потрясен, растерян и напуган, что даже с тобой советовался. Тем более, что твой статус в тот момент был вообще неопределенным: всего-навсего «досточтимый» (Великой-то Ложи России еще нет), а в то же время – уже 33! Это в твоем-то, таком юном по сравнению с другими «тридцать третьими», возрасте. Ты же был и чем-то вроде «духовного наследника» Гардера. Советы французскому командору ты давал перед приемом, на дневном заседании. А вечером, в процессе светского ужина, с подачи лихого пьяного Жана, мы позвонили американцу. Разговаривала с ним я. Какой это был позор! Он сообщил, что уже в постели и пожелал «спокойной ночи». Ужасно! А мы-то всего-навсего о деньгах, обещанных Гардеру, напомнить хотели…
Утром сквозь прозрачные стены аэропорта мы смотрели на подруливающий Ил-86, как Золушка – на тыкву с мышами. Я дала себе твердое обещание: на будущий год в Париж ни за что не мотаться. Хватит!
Дешевый аэрофлотовский рейс был битком набит ползающими повсюду, кажется, даже под обшивкой фюзеляжа и за блистерами – цветными детишками. Каким-то образом им удалось заразить меня инфекционным паротитом, свинкой, по-простому. Весь остаток зимы я мучилась с температурой, неоткрывающимся ртом, распухшей шире всех зеркал физиономией.
А потом наступило первое, по-настоящему дачное, в нашей жизни лето. Во мне проснулась страсть к земле. Мы посадили тоненькие саженцы, вскопали огород. Жили в крохотном вагончике без света, воды и тепла, строили забор, расчищали липовый парк и ходили на речку.
+ + +
Моя возня с грядками тебя не вдохновляла. Интерес вызывало только то, что под землей. Даже под небольшой саженец ты готов был рыть огромную яму, когда слышал гулкое эхо пустоты в глубине. Что ж, на соседнем участке – мы сами видели – котлован под будущую дачу обнажил мощные известняковые своды подземного хода. Вспоминались и слова приглашенных тобой «рамочников»: ходы есть. Только перекрыты они «энергетическими замками». Что это за «замки» такие, думаю я теперь? Не те ли подземные бесы, что призваны охранять сокровища и клады до пришествия антихриста, чтобы он воспользовался ими? Для его колдовства и ложных чудес припасена Новиковская библиотека…
А за рекой потихоньку возрождался храм. Мы тоже вносили свою лепту – на рамы и дверь, на доски и стекло, на печку и провода. Потом – на колокола. Настоятеля еще не было, но службы уже иногда были. И мы слышали колокольный звон.
Храм Тихвинской Иконы Божией Матери был построен отцом Новикова, выходцем из Северо-западных губерний. Там Тихвинскую почитали всегда особо. Получив поместье под Москвой, набожная семья привезла с собой и эту дивную икону. На ней Матерь Божия и Предвечный Младенец – как будто в роскошных париках по моде XVIII века, так написаны нимбы. [58] Все местные бабки утверждали, что образ этот – чудотворный. Старожилы помнили, как советские власти закрывали церковь, но не знали, куда девалась Тихвинская. Про иконы говорят: «ушла»…
А на праздник Тихвинской 9 июля 1993 года случилось Чудо… На фанерной, временно сделанной, алтарной перегородочке висела на кнопках бумажная, «софринская» Тихвинская – размером с почтовую открытку. Бабульки частушечными голосами пели перед ней акафист. Из соседнего Завороба приехал батюшка. Переоблачился, взмахнул кадилом: «Благословен Бог наш…»
«Богородица в речке. Богородица!» – завопили, вбегая, мальчишки… Ее торжественно внесли в храм – мокрую, сверкающую как будто бы свежими красками – старинную икону… Плакали все – и бабки, и батюшка, и даже эти пареньки. Мы с тобой пришли приложиться к ней позже, гораздо позже…
Было и еще одно Чудо с этой храмовой иконой. Года через два из плохо закрытого на деревенский замочек храма – ее украли. Только что назначенный настоятель благословил старушек не причитать, не отчаиваться, не плакать, а молиться. Молились долго… И однажды к храму подъехал милицейский желтый уазик, из которого вышел местный ворюга, алкаш. Руками в наручниках он прижимал к себе большую тяжелую икону. Так он и на солею, к самому Алтарю ее нес… Говорят, за одну ночь раскаялся. Еще говорят, что даже на суде ему это шествие в наручниках вспомнили и «зачли»…
Старостой возрождающегося храма в те времена была Аня – внучка той самой Галины Ивановны, которая «выбила» нам землю. Аня и ее мама продолжали помогать нам, пока мы обживались и строились. От нее я впервые услышала: то, чем мы с тобой занимаемся, называется в православии «богоборчеством». Она была такой смешной молоденькой болтушкой, что поверить в ее слова, было бы верхом легкомыслия и глупости.
