Сергей Войтиков - Высшие кадры Красной Армии 1917-1921
Надолго затянулась и эвакуация Главного военно-инженерного управления, вернувшегося из Самары осенью 1918 года[731].
Исключением стало ГУ КД, что было связано с малочисленностью его служащих (5 инженеров из 16 человек наличного состава) — управление прибыло в Москву к 20 марта «почти в полном составе»[732].
Уже 27 марта о своём прибытии в Москву с центральными управлениями военно-воздушного флота и морской авиацией донесла Коллегия по управлению Рабоче-Крестьянским воздушным флотом (управления разместили в помещении ресторана «Яр» — Петроградское шоссе, дом № 42 — ныне Ленинградский проспект, 32/2, помещение театра «Роман»)[733].
2 апреля начальник ГУКД Б.С. Лапшин направил телеграмму в Наркомвоен по вопросу о размещении «архива расформированных частей». Лапшин сообщил о возможности размещения архива в зданиях артиллерийских казарм… Нижнего Новгорода![734]
Настоящей «опереттой» стал переезд в Москву Совета по управлению всеми броневыми силами РСФСР (Центробронь). 20 мая Центробронь направила во ВЦИК Советов настоятельные требования об устранении «всех препятствий, создаваемых в работе вышеназванного совета», в числе которых на первом месте отсутствие помещений, «страшно» задерживавшее «развёртывание деятельности управления во всём масштабе»[735]. При этом Центробронь решала проблемы не только путём переписки с руководством Наркомвоена. Информацию о переезде управления даёт доклад комиссара Главного управления по делам личного состава (Гулисо) Наркомата по морским делам о задержке переезда управления в Москву[736]. 23 мая комиссар Гулисо, приехав в Москву для закрепления выделенного служащим его управления здания, стал свидетелем захвата помещения Центробронью. Последняя предъявила «вместо реквизиционного мандата — броневой автомобиль». На следующий день неудовлетворённый «аргументами» своих оппонентов комиссар Гулисо обратился с заявлением к заведующему расквартированием войск в Москве Акопову и командующему МВО Н.И. Муралову. Выяснилось: первое — захват был осуществлён Центробронью самочинно, второе — это была реквизиция таким «убедительным» способом уже пятого помещения (в распоряжении Центроброни находилось несколько броневиков, которыми, сообщил комиссару Гулисо Муралов, была «терроризирована вся Москва»). Тогда комиссар Гулисо обратился к Л.Д. Троцкому. Нарком предписал Муралову «немедленно выселить команду Центроброни из захваченного ими помещения»; на вопрос, заданный в штабе МВО, «будет ли это приказание исполнено», был получен ответ: штаб точно не знает и возможен бой с командой Центроброни в случае её отказа выполнить распоряжение Троцкого[737].
Во избежание возможного кровопролития комиссар Гулисо обратился к комиссару Центроброни, но тот грубо с ним обошёлся, сославшись на разрешение К.А. Мехоношина. После переговоров с последним военком Гулисо дал отсрочку на выезд Центроброни до 1 июня 1918 года. Несмотря на распоряжения Л.Д. Троцкого и К.А. Мехоношина об освобождении Центробронью к 1 июня 1918 года захваченного помещения, ввоз мебели в здание продолжался. Когда срок истёк, комиссар Центроброни по-хамски заявил явившемуся за разъяснениями коллеге: «никаких предписаний и распоряжений они не получили и уехать не собираются»[738].
Тогда, не находя удобным повторно обращаться к Троцкому и Мехоношину, комиссар Гулисо направил своё заявление коллегии Морского комиссариата. Однако документ попал к Троцкому (очевидно, как наркому и по морским делам), который тут же распорядился «Вызвать т. Блина (Центробронь) для объяснений»[739]…
Сложности вызывали и «инициативы» частных лиц. Так, например, военный комиссар Московского района И.А. Ананьин 19 июля 1918 года просил начальника штаба Высшего военного совета генерал-майора Н.И. Раттэля оказать содействие в выселении из 2-го этажа (более 8 комнат), предоставленного штабу 6 июня, дома бывшего Гренадерского корпуса секретаря редакции «Известий Наркомвоен» М.А. Соколова для размещения на этаже «военно-регистрационного отделения и штаба воздушной обороны г. Москвы». Раттель немедленно распорядился «срочно написать» начальству газеты[740].
Эвакуация учреждений Наркомвоена активно сказывалась даже осенью 1918 года. В сентябре Э.М. Склянский поручил военному комиссариату Петроградской трудовой коммуны получить для Главного военно-хозяйственного управления (ГВХУ) по описям необходимое управлению канцелярское имущество. Склянский писал, что эвакуированные в марте 1918 года из Петрограда центральные управления Наркомвоена были «поставлены в очень тяжёлое положение невозможностью найти в Москве достаточное количество необходимой канцелярской обстановки, каковую в своё время не было возможности вывезти из Петрограда ввиду общих условий эвакуации и недостатка подвижного состава», но «в настоящее время эти обстоятельства перестали служить препятствием». Более того — ГВХУ за время с марта по сентябрь 1918 года неоднократно пыталось перевезти на новое место необходимое имущество, но все усилия управления были бесполезны. Так как, несмотря на резолюцию Президиума Центрального совета, в выдаче обстановки командируемым управлением служащим отказывал 2-й районный совет Петроградской трудовой коммуны[741].
А неотработанность вопросов снабжения центральных органов Наркомвоена на новом месте вылилась в то, что в конце сентября — начале октября 1918 года понадобилось созывать экстренное совещание по обеспечению размещённых в Москве управлений Наркомвоена… дровами. Присутствовавший на совещании представитель «Союза государственных и общественных учреждений г. Москвы по снабжению топливом» заявил о невозможности решения вопроса без финансовой и административной помощи «центральной и военной властей». Выяснилось, что шаги к установлению точной потребности управлений Наркомвоена в дровах до этого не предпринимались[742].
17 ноября 1918 года председателю Высшей военной инспекции Н.И. Подвойскому отошла телеграмма начальника Всероссийского главного штаба с просьбой «оказать могучую поддержку и настоять на немедленном выводе частей Московского городского комиссариата по военным делам из здания Александровского военного училища и прежде всего в течение этой недели тех частей, кои занимают помещение в главном корпусе». Здание по утвержденному Наркомвоеном плану должно было быть передано Всероглавштабу. Дело в том, что ВГШ был «разбросан по всей Москве, что при отсутствие средств связи и дальности расстояния крайне затрудняет его работу»[743]. 22 декабря Н.И. Раттель уточнил, что составляющие ВГШ управления были разбросаны по всей Москве, а именно — Новая и Старая Басманная, Большая Молчановка 20, Арбат 35 и 37 (ныне там находится «Дом актёра»), Антипьевский 6. Штатный пер. 26, Гранатный пер. 7, Воронцево поле 6, Хлебный пер. 15, Садовая 6, Земляной вал 26. Раттель констатировал, что при «слабом наличии средств связи… такая разбросанность» тоже очень влияет «на срочность работ»[744].
Переезд в Москву поставил перед Наркомвоеном и ряд кадровых вопросов: служащие комиссариата при переезде оставляли в Петрограде свои семьи и, что естественно, отвлекались от работы раздумьями об участи оставленных в Петрограде родственников. Наркомат организовал постепенный вывоз семей своих сотрудников[745], о котором договорилось руководство военного ведомства[746].
Таким образом, обстоятельства переезда Наркомвоена в Москву вносили дезорганизацию в работу его управлений, оказавшихся рассеянными по Москве. Эффективность деятельности управлений резко снизилась на срок от 3 до 9 месяцев — в зависимости от обстоятельств переезда.
К тому же, как отметили составители[747] «Юбилейной оценки деятельности Народного комиссариата по военным делам», при переезде в Москву «отдельные вопросы жизни выдвигались ежеминутно и не хотели, и не могли ждать общего планомерного разрешения; необходимость заставляла регулировать частные вопросы особыми отдельными распоряжениями, что отражалось весьма благополучно на общих результатах работы»[748]. Управления и их служащие были вынуждены налаживать быт, отвлекаясь от своей непосредственной работы.
Была нарушена нормальная деятельность Наркомвоена. Эвакуация проходила весной 1918 года, однако ликвидировать её негативные проявления пришлось фактически до конца осени. На качестве работы наркомата отрицательно отразился отказ от переезда части кадровых служащих, что связывалось с «квартирным вопросом» — трудностями расселения многотысячной массы госслужащих в неприспособленной тогда для этого Москве. Согласившиеся на переезд служащие оставляли в Петрограде свои семьи и, естественно, отвлекались от работы раздумьями об участи родственников (Наркомвоен, впрочем, организовал постепенный вывоз семей своих сотрудников). Да и сами управления разместить было нелегко — они оказались рассеянными по Москве и даже (например, ГАУ[749]) по Подмосковью. Кроме того, эвакуация наркомата стала настоящим кошмаром для многих жителей новой столицы и во многом изменила облик «первопрестольной».
