Наталья Лебина - Повседневная жизнь советского города: Нормы и аномалии. 1920–1930 годы.
Действительно, наряду с обшарпанной массой на улицах российских городов можно было увидеть относительно прилично одетых людей. Это представители новой партийно-государственной элиты. При Петроградском совете уже в 1918 г. существовал особый склад конфискованных вещей, выдачи из которого производились только по особым запискам. Здесь можно было получить любую одежду самого лучшего качества. Прекрасно одетой и ухоженной выглядела и М. Ф. Андреева — комиссар театров и зрелищ союза коммун Северной области. З. Н. Гиппиус летом 1919 г. записала в дневнике сильно впечатливший ее факт, когда в приемной Андреевой часами томились люди, ожидавшие аудиенции, в то время как комиссар по театрам беседовала с личным сапожником по поводу формы каблука на будущих новых ботинках[445].
Вызывающей роскошью отличались туалеты Л. М. Рейснер, известной журналистки, прообраза комиссара в «Оптимистической трагедии» Вс. Вишневского. Поэт Георгий Иванов вспоминал, что в 1919 г. он встретил на улицах полуумирающего Петрограда «двадцатидвухлетнюю, красивую, надушенную и разряженную» Ларису, кокетливо называвшую себя «комарси» — командующий морскими силами. Выглядела комарси, судя по описанию Г. Иванова, превосходно — «шубка голубая, платье сиреневое, лайковая перчатка благоухает герленовским «Фоль арома»»[446]. Не меньший фурор произвело и появление Рейснер на балу в Доме искусств в январе 1921 г., одетой в роскошное бальное платье, сшитое по рисункам Л. Бакста для балета «Карнавал» на музыку Шумана. Туалет был конфискован из костюмерной Мариинского театра.
Конечно, для основной массы партийно-советской номенклатуры такие одеяния не были нормой. Но и она резко отличалась от маленьких людей знаковыми образцами одежды, более подходящей для повседневной жизни, но также достаточно редкой и престижной. Первое место среди этих образцов занимала кожанка. В семиотическом контексте данный предмет одежды имел ярко выраженное знаковое содержание. Он как бы кодировал принадлежность личности к высшим слоям советского общества периода гражданской войны. Кожанка подчеркивала причастность человека к социальным переменам, произошедшим в России в 1917 г. Она служила пропуском в любое советское учреждение и, конечно, ассоциировалась с привилегиями элит нового общества Любопытно подчеркнуть превращение кожаной куртки — форменной одежды летчиков и шоферов эпохи Первой мировой войны — в символ революционной моды. Этот социальный смысл хорошо улавливали рядовые горожане. Не случайно на уже упоминавшемся заседании Петросовета в сентябре 1920 г. звучали требования «все кожаные тужурки, галифе и фуражки отдать на фронт, в Красную армию»[447]. Достать кожанку, предмет вожделения многих, было нелегко.
Недовольство рабочих ущемлением своих «имущественных прав» представителями новой элиты нарастало. Это отчетливо проявилось в остром конфликте, возникшем на предприятиях Петрограда в конце зимы — начале весны 1921 г., практически одновременно с Кронштадтским мятежом. В феврале 1921 г. при очередном дележе одежды и обуви на многих фабриках и заводах страны из списков претендентов исключили не только служащих, но и лиц, не достигших 18 лет. Во многом на этой почве начались «волынки» — особая форма забастовок конца зимы — начала весны 1921 г. На Трубочном и Адмиралтейском заводах, на заводах «Эриксон», «Парвиайнен», «Арсенал» в конце февраля 1921 г. прошли стихийные митинги. Выступавшие в основном говорили о необходимости урегулировать вопрос с выдачей одежды. Очень редко звучали требования «свободы слова, печати и созыва Учредительного собрания»[448]. Даже в ходе Кронштадтского мятежа все трения происходили из-за неравномерности пайков.
Наделение предметами быта обретало в сознании населения ярко выраженный семиотический смысл. Не удивительно, что стремясь урегулировать кризисную ситуацию в Петрограде, властные и идеологические структуры не уповали лишь на умиротворяющее воздействие решений X съезда РКП(б) о замене продразверстки продналогом. Это, как известно, означало переход к новой экономической политике. Еще в феврале 1921 г. СНК принял постановление о сокращении привилегированных пайков и уравнивании норм снабжения руководящих кадров и рабочих, что свидетельствовало о твердой ориентации на нормированное распределение продуктов и одежды и в дальнейшем. Вещевые выдачи продолжались. Летом 1921 г. на фабриках и заводах города бесплатно распределили более 5 тыс. пальто, 1,5 тыс. курток, около 12 тыс. трикотажных костюмов, 19,5 тыс. блузок, 6 тыс. пар брюк. Это, конечно, не могло коренным образом улучшить состояние гардероба рабочих. В цензовой промышленности города тогда трудилось более 80 тыс. чел. Если сравнить количество распределяемой одежды с численностью питерского пролетариата, то получается, что одно пальто приходилось на 16 чел. Дальнейшие подсчеты проводить бессмысленно. И все же рабочие и после формального ведения НЭПа находились на привилегированном положении, как и партийно-советская номенклатура. Это свидетельствует о наличии военно-коммунистических элементов в повседневной жизни российских городов летом и осенью 1921 г. Жена известного экономиста Б. Д. Бруцкуса, высланного из России в 1922 г., в июне 1921 г. с отчаянием записала в своем дневнике: «Устала я страшно от недоедания и нищенской жизни. Рыскаю по городу от знакомых к знакомым в поисках какой-нибудь старой пары обуви для сына. О новой паре и думать нашему брату нельзя. Обувь раздается только коммунистам и матросам»[449].
Даже в январе 1922 г. натуральная часть заработной платы — вещи и иные предметы быта — в полтора раза превышала денежную[450]. Как и во времена военного коммунизма, в 1921–1922 г. жители городов продолжали обменивать одежду и обувь на продукты питания на толкучках и рынках. Не удивительно, что большинство питерских детей школьного возраста, по свидетельству К. И. Чуковского, еще осенью 1922 г. считали основным местом работы своих родителей Мальцевский рынок, где взрослые проводили немало времени, пытаясь обменять остатки своего гардероба на еду.
Организованное распределение обуви и одежды, а по сути дела прямое нормирование внешнего облика населения города, продолжалось до осени 1922 г. Окончание вещевых выдач можно считать реальным переходом к нормам НЭПа в повседневной жизни. Однако на ментальном уровне усвоение бытовых практик новой экономической политики пока еще не произошло. Материальное положения основной массы население улучшалось медленно. Более того, после отмены бесплатных выдач вещей оборванство горожан возросло. Теперь оно вплотную коснулось и рабочих. Многие из них, судя по воспоминаниям наборщика одной из питерских типографий «ходили в гимнастерках с «разговорами» (так называли в шутку красные поперечные клапаны), носили ботинки с обмотками, а на голове буденовки-шлемы»[451]. Нередко на заседаниях фабрично-заводских комитетов обсуждались ходатайства о выдаче материальной помощи для покупки платья и обуви. Весьма характерно заявление, поступившее в 1923 г., в заводской комитет Обуховского завода. В документе отмечалось: «Из одежи у него (у рабочего. — Н. Л.) ничего нет, кроме того, в чем ходит на работу, а на работу ходит в рваном. То, что есть порвано и поношено»[452].
Плохо была одета и основная масса молодежи, учившейся в 1929–1923 гг. в вузах и на многочисленных рабфаках. Писательница В. К. Кетлинская вспоминала о своей студенческой молодости: «В обиходе у меня были одна юбочка и две фланелевые блузки — по очереди стираешь, отглаживаешь и надеваешь в институт и на вечеринку, дома и в театр»[453]. Заметные трудности продолжала испытывать интеллигенция, ученые, писатели. Н. Мандельштам совершенно серьезно писала: «Женщины, замужние и секретарши, все мы бредили чулками». Сама она к моменту переезда в Ленинград в середине 20-х гг. имела «одно пальто на все сезоны и туфли с проношенной подошвой, подшитые куском шелка от юбки»[454]. В дневниковых записях Чуковского, датированных декабрем 1922 г., зафиксировано «состояние» его расползшегося по швам пальто.
Свидетельством плохого состояния гардероба горожан в первые годы НЭПа является и их практически каждодневный труд по починке обуви и одежды. По данным С. Г. Струмилина, в декабре 1923 г. по будним дням служащие занимались латанием дыр на своих вещах в течение 0,9 часа, рабочие — 0,7 часа. На различного рода развлечения они отводили значительно меньше времени. Много сил отнимала и переделка платья. Вообще типичной чертой внешнего облика жителей городов было ношение перешитых вещей, чаще всего одежды дореволюционного образца В первоначальном виде носить эти вещи было уже невозможно, они не соответствовали новому жизненному темпу города. Однако морально устаревшие туалеты часто использовались в преображенном виде. То, что было уже не пригодно к переделке на себя, горожане отдавали старьевщикам. Эта профессия возродилась, когда прекратился прямой обмен вещей на продукты и началась купля-продажа Старую одежду доставляли на толкучки и барахолки. Здесь с конца 1922 г. жители крупных городов чаще всего и приобретали необходимые им вещи, но уже не путем обмена, а за живые деньги.
