Валерий Киселев - Взорванный плацдарм. Реквием Двести сорок пятому полку
Очнулся. В голове шум, но чувствую, что лежу раздетый, спросил: «Где я?» Подошла девушка-медсестра: «В госпитале, в Моздоке. Сегодня будет борт». Двигаться не могу, чувствую, что весь забинтованный. Оказывается, я уже три дня без сознания. Вытащили из меня во время операции шрапнель, гвозди – нашпигован был ими, как ежик. Вспомнил, что со мной в разгрузке должна была быть карта минных полей, без нее ребятам в роте никак. А вот вспомнить, как меня зовут, никак не мог. Медсестра сказала, что разгрузка моя вся посечена осколками, ее выбросили, но все же сходила, поискала ее и нашла. Карта была на месте.
Девушка переодела меня, где-то достала форму, еще раз обработала раны, вколола промедол. Сильно болела голова, перед глазами туман, я видел только на метр-два. Девушка вывела меня на дорогу к аэродрому, посадила в машину. Водитель-срочник, когда приехали, сказал: «Иди прямо». Было светло, а у меня глаза не видят, я шел на шум самолетов, на аэродром. Там встретил новую группу контрактников, летевших в Ханкалу. «Мне надо туда, но плохо вижу». Они помогли, взяли меня с собой, правда, пить заставляли, я отказался. Как доехал в колонне до Урус-Мартана – помню смутно. В полку меня увидел майор Шевченко, начальник разведки. «Как ты?» – «Так и так, я из госпиталя сбежал, карту привез». Ребят своих встретил.
Постепенно стал отходить, начал ездить на выезды. Но когда перестал принимать лекарства, стало плохо, терял сознание, были сильные головные боли. В засаде сидел, боли в голове были такие, как будто ударили топором. Из-за меня приходилось сворачивать засаду и уезжать. Меня перестали брать в засады. Вызвали к медикам в палатку: «Надо ехать лечиться. Полечишься и вернешься».
Как приехал домой – не помню, родственников сначала не мог найти. В госпиталь меня не принимали, футболили, то одной бумажки нет, то другой. Вопросов много задавали, но я не мог толком говорить. «Скорая» сколько раз приезжала… Соседка работала зав. производством столовой в ГИТО, рассказала обо мне врачу, который был в Чечне. Только после этого меня в госпиталь положили. Там заново учился читать, писать. Какие-то препараты давали в госпитале для улучшения памяти.
Когда мне стало лучше, опять собрался в Чечню. В Моздоке хотел заехать в госпиталь, к девушке, которая мне тогда помогла, вез ей конфет. Но накануне какой-то камикадзе въехал в ворота госпиталя на машине с взрывчаткой. Мне сказали, что все погибли, кто был в этом крыле госпиталя…
Приехал в полк. Пока в полку осваивался после госпиталя, научился печатать на машинке, чтобы хлеб зря не есть и не филонить. Печатал наградные, врачей посещал. Меня представили к медали «За отвагу», но так она почему-то и не пришла. Да и ехал я не за наградой.
В полку начались построения, зарядка, песни стали петь. Я и поехал домой. Третий контракт двух месяцев не дослужил.
С тех пор пятого ноября, на День разведчика, беру пять литров водки, спальник, и в лес…
«Кто поехал – тому и “привет”…»
Александр «Оккупант», сапер инженерно-саперной роты полка, сержант контрактной службы:
– Когда я приехал в полк, за убитого сапера, если подрыв его снят на видеокамеру, «чехам» платили 4500 долларов, а когда уезжал, то цена была уже 8500. Разве можно все это забыть…
Когда идешь со щупом или с рамкой, то ощущения на самом деле космические. Внимательно слушаешь наушники. Если раздается устойчивый писк, то значит, что там что-то есть. На противопехотную нажимную мину рамки у нас пищали 50 на 50, так что хрен его знает, есть мина или нет…
Машешь рамкой вокруг, определяя габариты того, что пищит, втыкаешь стальные спицы с красными флажками и буквой «М». Все прячут свои задницы подальше, одновременно прикрывая тебя. Если есть связь – доклад на базу. И начинаешь потихоньку ковырять.
Чеченцы делали закладки там, где время и момент позволяли. Когда они наш БТР подорвали, то прицел был в виде палки без коры. На бугорок ее воткнули, а с другого берега, когда БТР с палкой поравнялся, его и рванули. Бывали разные закладки. На скорую руку – это когда у них наблюдатель видит, что колонна собирается, то делают закладку куда угодно – в мусор, в трубы, в бревна и доски, в ямки на дорогах. Могут за ночь на проселочной дороге яму выкопать, пару нарядов от «саушки», сверху нажимной элемент, он же – промежуточный детонатор для снарядов. Кто поехал – тому и «привет»… Могли мину только на гусеницы поставить. Даже сразу не сообразишь, смотришь на дорогу – валяется пара расплющенных металлических предметов – банки, цинки, швеллера, что угодно, а провода от них уходят под землю к батарейкам. Вот эти два предмета и являются замыкателями для гусениц. А колесным машинам хоть бы хрен, можно весь день кататься. Для рамки вся земля звенит – гильзы и другой хлам.
Здесь я бы скорее отдал место практике. В теории всегда все безопасно и просто. Да и глаза уже сами ищут место, где бы можно закладку удачно сделать, поэтому всегда ребятам говорил: «Запоминайте, что изменяется на маршруте. Любую мелочь, все новое, любые перемещения предметов у домов».
Жутковато, когда идешь со щупом по горам и знаешь, что где-то здесь когда-то какой-то полк устанавливал минные поля для себя. Идешь, и ноги не то покалывает, не то пощипывает. Это же противоестественно: ступать на землю, зная, что в любой момент под ногами может рвануть.
С растяжками немного проще. Здесь главное – успеть ее заметить. Я обычно по горам с прутиком лазил. Идешь, глаза устают, а прутик не обманет. Если в преграду упрется – сразу загибается. Стоп, на колено и смотреть внимательно. Растяжка может быть прикрыта одной или двумя «эмпээнками».
В основном управляшки (управляемые мины. – Авт.) на кронах были, но попадались и с «мотороллами» и разными радиопримочками. Была у нас и машина-глушитель. Когда врубали глушилку, то вся связь вокруг пропадала. Даже менты в Алхан-Юрте просили ее глушить, когда колонну ждали. Ни у кого станции не работали – реально глушило все переговоры. Мы, чтобы самим связаться, тоже ее на точках глушили. Доложишь о прохождении точки и снова включаешь.
Иногда мы пели песню сапера: «Здравствуй, мама, возвратился я не весь, вот нога моя, в чулан ее повесь…»
В эти дни в полк прибыла еще одна большая партия контрактников…
Андрей Фомин, наводчик ПК 3-й мотострелковой роты, гвардии сержант:
– На гражданке надо было задуматься о работе. На работу было устроиться не проблема. По крайней мере, проблем не возникало с тем, что воевал в Чечне. Но что-то было не так. Тянуло. В июне пришел в военкомат и уже двадцать четвертого подписал контракт снова в 245-й полк. Тогда он стоял возле Урус-Мартана и Танги-Чу. Распределял прибывших по контракту сам Юдин Сергей Сергеевич. Меня и Ивана (из Ивановской области, служил по контракту пулеметчиком в третьем взводе третьей роты) определил в третью роту в наш же третий взвод. Через неделю снова приехал по контракту Серега (который вытаскивал Витьку Шкрума).
Конечно, было все. И засады, зачистки со встречным боем, раненые и невозвратимые потери. Но все это было уже не то и не так.
«Из кресла стоматолога – в военкомат…»
Глеб Н., зам. командира взвода разведроты полка, старший сержант:
– Сижу в кресле зубного врача в поликлинике, по радио услышал, что в Чечне опять гибнут пацаны. А буквально через два дома – военкомат. Я вышел от стоматолога и туда: «Хочу в Чечню». Поехал чисто из патриотических побуждений. Я и не думал, какие там деньги будут платить. Перед этим, после службы в армии, занимался с друзьями бизнесом, но дело не пошло, начали ссориться, меня это напрягало. Я знал, что правда есть только на войне, там, где настоящие мужчины, еще Хемингуэй сказал: «Каждый мужчина должен пройти войну».
В армии я был сержантом, окончил курсы снайперов. Оружие я знал, но не считал себя подготовленным бойцом, надеялся, что там обучат. Было только желание воевать, и именно в разведке.
Дома долго не знали, куда я собрался. Сказал, что в Сухобезводное, охранять зону. В последний день дома ко мне подошла мама: «Ты же на войну собрался…» Я ее успокоил, что нет. Потом Андрюха Колоколенков – наш пулеметчик, огромный, как Алеша Попович из мультфильма, приехал к нам домой и маме говорит: «А ваш Глеб-то с машины на машину, вечно куда-то едет, в атаку…» А мама не знала, что я в Чечне…
Утром второго июня 2000 года брат отвез меня в облвоенкомат. Нас, несколько десятков человек контрактников, построили, повезли в Мулино. Дали нам форму, кирзачи… У меня был шок, что многие там сразу же начали тупо бухать.
Никакого изучения личного состава еще не было, офицерам, за нами приехавшими, это было по барабану. Я подходил к офицерам: «У меня снайперская подготовка, хочу служить в разведке». Но никуда меня не записали.
В поезде с нами на пополнение в полк ехал один контрактник, звали его Вася. Судя по его скупым рассказам, это был «человек-война». Для себя тогда решил: «Вот настоящий разведчик, надо его держаться. Только в разведку, никуда больше!» Для меня тогда попасть в пехоту было очень обидным.
