Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века - Олег Валентинович Ауров
Хотя консехо должно было следовать воле верховного сюзерена, его роль отнюдь не обязательно сводилась к пассивному исполнению королевских приказов. В некоторых случаях, прежде чем скрепить вассальный контракт, община имела возможность согласовать его конкретное содержание. Грамота из сепульведского архива, датированная 1396 г., фиксирует результаты переговоров сторон. Сепульведу представляли горожане Альфонсо Гарсия и Альвар Гонсалес, наделенные статусом официальных представителей своего консехо. Их оппонентами выступали люди доньи Леонор, королевы Наварры и графини Эвре (ей надлежало стать сеньорой города), наделенные аналогичными полномочиями. Переговоры были непростыми, каждая из сторон настаивала на своем, и упомянутый документ являлся официальным сообщением общине о предварительных (!) итогах переговоров[602]. К сожалению, нам неизвестны другие детали; мы знаем лишь, что соглашение было достигнуто, поскольку донья Леонор в качестве сеньоры фигурирует в документах из городского архива вплоть до своей смерти в 1415 г.
3 марта того же года король Хуан II (1406–1454) официально уведомил горожан Сепульведы, Аревало, Мадригаля и Роа о факте смерти их сеньоры и заявил о намерении впредь быть их новым прямым сеньором. В соответствующей грамоте подтверждалось право некоего Альфонсо Руиса (нотария Королевской палаты и главного алькальда Астурии) принять оммаж с упомянутых городов в качестве официального королевского представителя[603]. 14 марта Альфонсо Руис явился в Сепульведу и предстал перед консехо, созванным на сход звоном колокола церкви Св. Спасителя в своем обычном месте — у дверей домов Фернандо Лопеса-дель-Кастильо (ante las puertas de unas casas de Ferrand López del Castillo). В присутствии местных должностных лиц (алькальда, альгуасила, трех рехидоров и двух нотариев) Альфонсо Руис развернул и громко огласил собранию соответствующую королевскую грамоту. Присутствовавшие изъявили желание следовать воле своего монарха и признать его своим прямым сеньором[604].
Затем представитель короля потребовал передать ему знаки власти консехо и местных должностных лиц — ключи от городских ворот, печать консехо и цепь из городской тюрьмы, которой надлежало приковывать арестантов[605]. Очевидно, что этот ритуал символизировал аннулирование властных прерогатив местных должностных лиц, а также общины в целом, что предписывалось документом (напомним, что аналогичную по содержанию оговорку содержит и упоминавшаяся выше грамота из Сантьяго-де-Компостелы (1295 г.))[606]. Сам же перечень сепульведских символов власти представляется очень показательным. Здесь (в отличие от аналогичного перечня, содержащегося в грамоте из Сантьяго) не упоминается знамя консехо, хотя оно и фигурирует в тексте местного фуэро[607]. В то же время говорится о другом важном символе — печати консехо, прикладывавшейся к документам общины по меньшей мере с начала XIII в.[608] О городских ключах нет упоминаний в более ранних текстах сепульведского происхождения; зато они часто встречаются в других кастильских текстах XIII в. Это позволяет заключить, что упоминание в связи с оммажем в Сантьяго не являлось исключением и в период, предшествующий сепульведскому оммажу 1415 г.
Заметим, что средневековые хронисты связывают акт принятия ключей от городских ворот с обретением власти победителя над побежденным городом, замком или крепостью, сеньором которых он становится: «…cumque Imperator acceptasset oblata, recepit et duitatem», говорится, например, в хронике Р. Хименеса де Рада о взятии Кордовы королем Альфонсо VII[609]. А составители «Первой всеобщей хроники» описывают pleito у omenaje горожан Валенсии, принесенный знаменитому Рую Диасу-Сиду, как естественное следствие принятия Кампеадором ключей от кордовских городских ворот[610]. И в этой, и в других хрониках побежденные мавры клянутся в верности своим сеньорам (и победителям), положив руку на Коран. Очевидно, что в данном случае хронисты лишь калькируют привычный им ритуал клятвы на Евангелии, видоизменяя его применительно к мусульманской традиции[611].
Эти свидетельства не только сближают описание, содержащееся в сепульведской грамоте 1415 г., с реалиями кастильского феодального права XIII в., но и позволяют понять смысл ритуалов, которые последовали за актом принятия символов власти представителем короля. Как значится в тексте, вслед за этим Альфонсо Руис вышел из города через ворота Асоке («Рыночные»), закрыл их ключами, затем вновь отворил и опять вступил в Сепульведу. Свидетели подтвердили совершение всех этих ритуальных действий. Очевидно, что таким образом — подобно победителю, вступающему в побежденный город — человек короля принял фактическую власть над городом вместе со всеми границами соответствующего консехо, платежами и другими прерогативами, которые в совокупности и составляли сеньориальную власть над консехо Сепульведы[612].
Вслед за этим последовало то, о чем пишут и хронисты XIII в. применительно к актам захвата городов: сепульведские должностные лица по очереди стали приносить клятву верности, положив руки на крест и Евангелия[613] (как это происходило и в случаях, упоминаемых в означенной работе И. Грассотти, а также при совершении оммажей в Альбе-де-Тормес в начале XIV в.). Причем укажем и на еще одну общую деталь в сравнении с описаниями XIII в.: содержание клятвы очень близко к тому, которое зафиксировано в фуэро Сепульведы, датируемом последними десятилетиями XIII столетия. Лишь после принесения этой клятвы должностные лица получили обратно символы власти: алькальды и рехидоры — ключи и печать, а альгуасил — цепь[614].
Все ритуалы происходили в собрании консехо. Но сама община до определенного момента играла лишь пассивную роль в происходившем. И только по завершении акта принятия клятвы эта его роль изменилась. Два сепульведских оруженосца — Диего Мартинес и Альваро Гонсалес — получили от сограждан официальные полномочия (зафиксированные, как и в Альбе-де-Тормес, особой грамотой[615]) принести оммаж от их имени. Лишь после этого они совершили его «en manos» Альфонсо Руиса[616]. Чтобы понять смысл означенного жеста, следует учесть свидетельства документов из Альбы-де-Тормес: оммаж «en mano» (досл.: «в руке», т. е. в форме рукопожатия) соответствует там фиксации обязательств между знатными, тогда как «en manos» (досл.: «в руках», т. е. вложением сложенных рук вассала в руки сеньора) относится к случаю, когда неравенство сторон очевидно[617]. Завершалась
