Железо и кровь. Франко-германская война - Андрей Владимирович Бодров
В немецкой главной квартире в эти дни существовали два опасения. Первое заключалось в том, что французы успеют нанести превосходящими силами удар по Маасской армии до подхода корпусов кронпринца. Именно поэтому 29 августа частям Маасской армии было приказано занять оборону, пока не будет установлен контакт с баварцами на левом фланге. Еще в большей степени Мольтке опасался, что французы вовремя осознают бессмысленность своей затеи и отойдут на северо-запад. Поэтому германские корпуса наступали по возможности широким фронтом, стремясь не упустить противника из ловушки, в которую он сам себя загнал. Были приняты все меры, чтобы ускорить движение левого крыла 3-й армии, которое пока отставало. Полностью разгадать намерения противника германское командование не могло по той простой причине, что эти намерения постоянно менялись. Это нервировало немецких генералов[404]. Еще сильнее нервничал Вильгельм I; как писал в своем дневнике Бронзарт: «Ему все кажется слишком медленным, и в пылу он забывает о том, что реальное сражение разворачивается не так быстро, как это происходит во время маневров»[405].
29 августа состоялось первое небольшое столкновение между пехотой 5-го французского корпуса и саксонцами. Не получив приказов Мак-Магона из-за перехвата немцами штабного офицера, который должен был их доставить, командир 5-го корпуса генерал Файи продолжал двигаться к Стенэ. После боя французы отошли к Бомону, где утром следующего дня их врасплох застиг на привале авангард IV корпуса. Внезапность была полной; снаряды крупповских пушек начали рваться среди палаток и котлов, в которых готовился горячий обед. Необходимо отметить, что Файи получил от местной жительницы своевременное предупреждение о приближении врага, однако попросту отмахнулся от него, заявив: «Мадам, это просто невозможно»[406]. В свою очередь, Мак-Магон отказывался поначалу верить, что Файи ослушался его личного предупреждения об опасности нахождения в Бомоне и прямого приказа покинуть город до 9 утра: «Уже 11 утра. В Бомоне уже два часа как никого не должно быть»[407]. Файи впоследствии оправдывался усталостью солдат.
После короткого замешательства французская пехота вновь продемонстрировала свой высокий профессионализм. Пруссаки получили достойный отпор, и впоследствии исследователи долго спорили о том, не лучше ли было немцам пренебречь моментом внезапности и сосредоточить силы перед атакой. Только когда на поле боя подошли части I баварского и Гвардейского корпусов, французы стали в полном порядке отступать. Файи запросил о помощи командующего и ее получил. Кирасиры полковника Контенсона повторили судьбу своих предшественников, жертвуя собой ради того, чтобы ослабить натиск противника и позволить пехоте отойти. К вечеру немцы подошли к переправе через Маас у Музона.
Бой 5-го корпуса наблюдало командование 7-го корпуса, находившегося западнее Бомона. Однако генерал Дуэ принял решение, демонстрировавшее всю степень различия между французским и прусским генералитетом: он попросту продолжил выполнять приказ любой ценой переправиться через Маас и двинулся на север. Лишь одна из его пехотных бригад, заблудившись, вышла в район сражения и оказала помощь 5-му корпусу. Ближе к вечеру в бой включились также части 12-го корпуса, располагавшегося в районе Музона.
По мнению ряда историков, в этот день немцами была упущена возможность разгромить поодиночке 5-й и 7-й французские корпуса и, таким образом, поставить финальную точку в судьбе группировки Мак-Магона. Однако для этого было необходимо обладать всей полнотой информации о враге — ситуация, редко встречающаяся на войне, где полководцы порой не имеют надежных сведений об успехах собственных войск. При Бомоне французы показали себя достойными соперниками, о чем свидетельствует соотношение потерь — 3500 человек убитыми и ранеными с немецкой стороны против 5000 у французов, к которым надо добавить около двух тысяч пленных[408]. Однако немцы отмечали, что боевые качества солдат Шомонской армии ниже, чем у их товарищей из корпусов Базена[409]. Моральное значение сражения при Бомоне оказалось, как это было уже не раз, существенно больше материальных потерь. По словам Н. П. Михневича, этот бой «был каплею, переполнившей чашу страданий французской армии»[410].
В любом случае, 30 августа коридор между Маасской армией и бельгийской границей превратился в бутылочное горлышко. Дальнейшее движение на восток было бессмысленным. Мак-Магон отдал приказ об отходе на север, на высоты к старой, утратившей всякое военное значение крепости Седан, расположенной на правом берегу Мааса неподалеку от бельгийской границы. Здесь можно было пополнить запасы продовольствия и боеприпасов. Сюда же направлялся со стороны Парижа вновь сформированный 13-й корпус.
Возобновить движение 31 августа оказалось невозможным; французские солдаты должны были отдохнуть и перегруппироваться. Мак-Магон надеялся, что ему удастся отойти на Мезьер по новой, недавно построенной дороге вдоль бельгийской границы, о которой противник еще не знал. Однако в этом он ошибался: на немецких штабных картах дорога была обозначена. Стальной капкан стремительно захлопывался. «Завтра противник не даст Вам времени», — мрачно и, как выяснилось позднее, пророчески предупредил маршала командир 7-го корпуса генерал Дуэ[411]. Возможность спасти армию, приняв энергичные меры в этот день, остается предметом дискуссий. В любом случае реализована она не была.
Поздно вечером 30 августа Мольтке отдал приказ: «Продолжить продвижение, повсеместно энергично атаковать противника и заставить его сгрудиться на как можно более узком пространстве между Маасом и бельгийской границей»[412]. Если французы уйдут через границу, то их необходимо преследовать, пока они не сложат оружие. Этот приказ о наступлении оставался в силе до самого конца сражения при Седане; каких-либо серьезных изменений он не потребовал.
31 августа саксонцы и гвардейцы переправились через Маас на правом фланге германского «капкана», окончательно отрезав французам путь на восток. Донесение о том, что Кариньян занят крупными силами французов, оказалось ложным; более того, в городе гвардейцы смогли захватить эшелон с продовольствием, которого всему корпусу хватило на восемь дней[413]. «Теперь они у нас в ловушке», — заявил Мольтке, потирая руки[414]. Вечером солдаты I
