Георгий Кублицкий - По материкам и океанам
- Хорошо, давайте тогда ваш план.
Другого плана не было.
24 июня Бабушкин стартовал со льдины и благополучно сел на другую около островов Карла. Запрятав в приметном месте бидоны с запасным бензином, он взлетел с узкой полоски прибрежного льда.
Летчик был уже недалеко от "Малыгина", когда навалился туман. Бензина у Бабушкина оставалось в обрез, и, выбрав льдину поровнее, он не без труда посадил на нее самолет.
Походив и попрыгав, согревшийся летчик забрался в кабину и только начал дремать, как вдруг ему показалось, что в тумане кто-то бродит. Присмотрелся - неясные белесые фигуры. Летчику стало не по себе. Он крикнул, потом выстрелил. Это были белые медведи! Всю ночь он отгонял зверей, пускал ракеты, а днем, когда туман поредел, вернулся к "Малыгину".
После этого Бабушкин, разыскивая лагерь, пятнадцать раз садился на летний лед и пятнадцать раз взлетал с него. Он попал в шторм, когда льдины стало ломать, и перегонял машину через трещины, чтобы не остаться на поле, слишком коротком для взлета. Однажды он сел на такую льдину, что радист, опрометчиво соскочивший с крыла, провалился сквозь нее и едва не погиб.
Бабушкин, несомненно, достиг бы лагеря итальянцев, если бы не сломались лыжи самолета, изрезанные и истертые об острые заструги. Да и "Малыгин" после шторма, разредившего лед, так успешно продвигался на север, что от лагеря его отделяли всего сто двадцать километров. Но тут пришла радиограмма, сделавшая дальнейшее продвижение "Малыгина" и полеты Бабушкина уже ненужными...
* * *
Ледокол "Красин", забитый тюками, ящиками, бочками, ушел в рейс на четыре дня позже "Малыгина".
Корабль был подготовлен к плаванию неслыханно быстро. В тот час, когда Амундсен поднялся в свой последний полет, "Красин", утюжа носом балтийские волны, уже шел на огонь маяка острова Готланд.
Особенно тепло встречала советский корабль Норвегия. В Бергене, несмотря на моросящий дождь, весь рейд был усеян катерами и лодками. "Хипп! Хипп! Ура русским!" - неслось отовсюду.
Трубы ледокола с их красными звездами поднимались выше мачт самых больших судов в порту. Гости из Бергена, дымя трубками, карабкались на штормовой мостик, к приборам походной метеорологической станции, заглядывали в радиорубку, толпились на металлическом помосте над машинным отделением. Внизу, словно в широком колодце, виднелись три огромные машины, вращавшие винты ледокола. Десять тысяч лошадиных сил, развиваемых этими машинами, могли поспорить с очень крепкими и старыми льдами.
Когда ледокол, пополнив запасы угля, вдоль темных скал узкого фиорда пошел к выходу в море, с лодок и катеров закричали:
- Найдите нашего Амундсена! Найдите нам его!
Обходя айсберги, дробя рыхлые льдины, разбегаясь для раскалывания ледяных полей, "Красин" шел по следам древних русских мореходов. Еще много веков назад первыми проложили они путь на Грумант, как называли тогда Шпицберген, и далеко по свету разнеслась их морская слава.
Но оставим пока "Красина", полным ходом идущего к Шпицбергену. В эти часы в лагере итальянцев как раз происходят события, которые взбудоражат весь мир.
Шведскому летчику Лундборгу, опытному пилоту, удается сесть около группы Нобиле. Раненый механик, старик Чечиони, ковыляет к кабине. Он прощается с товарищами. Его, как самого слабого, нужно вывезти первым. Но Лундборг отстраняет старика:
- Генерал Нобиле, пожалуйста!
Нобиле протестует: правда, он тоже ранен, но капитан должен покидать корабль последним.
- Или вы, или никто. Таков приказ. Решайте скорее. Я запускаю мотор.
Нобиле садится в кабину.
Вскоре самолет шведа снова появляется над лагерем, идет на посадку, но, едва коснувшись льдины, перевертывается, жалко распластавшись на крыльях. Ошеломленный летчик вываливается из кабины. Старик Чечиони безудержно рыдает, грызет лед, выкрикивает молитвы, перемешанные с ругательствами.
Лундборг достает фляжку с ромом. С этого часа он беспробудно пьет и проклинает себя за то, что, сняв Нобиле, вздумал еще раз вернуться в лагерь. Он хочет застрелиться, хватается за пистолет.
- Надо разломать, спрятать самолет! - истерически кричит он. - Никто... понимаете, никто не захочет здесь садиться! Вид моей перевернутой машины остановит самого отчаянного пилота.
Но другой шведский летчик на небольшом самолете все же рискует сесть. Он забирает с собой здорового Лундборга, хотя старик Чечиони совсем плох.
Таковы последние события в лагере, о которых моряки "Красина", идущего уже вдоль берегов Шпицбергена, узнают по радио.
"Красин" приближается к бухте, где стоит "Читта-ди-Милано". Оттуда радируют:
"Генерал Нобиле хотел бы прибыть на борт "Красина", чтобы дать указания".
Ответ вежлив, но тверд: хотите прибыть - пожалуйста, выезжайте навстречу. Капитан "Красина" ради удовольствия видеть на борту генерала Нобиле менять маршрут не может.
Генерал обиделся и оставил советскую экспедицию без указаний...
"Красин", обогнув мыс Норд, идет к лагерю. Всё крепче льды. Поврежден один из корабельных винтов.
Ледокол пробивается к большому ледяному полю. Штурман определяет широту: 80° 54'. На льдине срочно расчищают аэродром.
10 июля. Летчик Борис Чухновский спускает с ледокола свой самолет. Моторы гонят назад снежную пыль. Самолет исчезает в небе. С севера ползет густой туман.
Вдруг - радиограмма от Чухновского, всего два слова: "Группу Мальмгрена..."
После этого - одиннадцать минут молчания и еще одно отрывочное слово: "островов".
- Где вы, где вы, отвечайте! - надрывается радист "Красина".
Проходит полчаса, час. Чухновский молчит.
На льду жгут костры, пускают ракеты. Прожектор ледокола шарит в небе. Чухновский блуждает где-то в молочной мгле: о слепых арктических полетах в те годы еще только мечтали.
Но вот радист в рубке встрепенулся, карандаш побежал по бумаге: "Не можем подойти к "Красину" из-за тумана. Сейчас ищем посадку в районе Семи Островов".
И опять молчание. Час, два, три, четыре... На аэродроме тушат костры, гаснет луч прожектора: Чухновский уже не может прилететь, у него давно кончился бензин.
Мрачно на корабле. Никто не идет к ужину. Туман густ и зловещ.
А с Чухновским произошло вот что. В тот момент, когда самолет, прижатый туманом, низко летел над редкими льдинами, в отделение пилота вихрем ворвался механик:
- Люди! Люди!
Чухновский тотчас развернул машину, спустился совсем низко. Сквозь быстро несущиеся клочья тумана он увидел двоих на крохотной льдине, махавших тряпками, и недалеко от них - странную, неподвижную фигуру, распластавшуюся на льду.
Из радиограммы, рассказывающей об этом, на ледоколе уловили только два слова: "Группу Мальмгрена".
Туман все сгущался, и Чухновский стал искать место для посадки. Радио из района Семи Островов было принято на "Красине" в тот момент, когда самолет снижался над торосистым полем. Затем Чухновский услышал треск ломающихся шасси. Самолет сильно тряхнуло; сломались оба винта, вышла из строя рация...
Глубокой ночью на "Красине" захлопали двери кают, и по всему кораблю словно пробежала электрическая искра: "Слышали? Чухновский заговорил".
Усталый радист "Красина" поймал позывные радиостанции Чухновского. Летчик сообщал, что туман мешает ему точно определить место посадки. Хотя самолет был сломан, а его экипаж находился в тяжелом положении, радиограмма заканчивалась не призывом о помощи, а словами: "Считаю необходимым "Красину" срочно идти спасать Мальмгрена".
* * *
Группа Мальмгрена... Группа Вильери... Группа Алессандрини... Теперь эти слова многими позабыты, но тогда, в 1928 году, их повторяли миллионы людей.
После того как Нобиле был доставлен на твердую землю, последние минуты "Италии" и подробности катастрофы стали известны всем.
Когда из-за ошибочного маневра с рулями дирижабль потерял высоту и стал обледеневать еще сильнее, неумолимая сила потянула его к острым выступам льдин. Вниз полетели баки с бензином, потом металлические шары балласта. Тщетно!
- Я приказал остановить моторы, чтобы избежать взрыва при ударе об лед, - рассказывал Нобиле. - Расстояние между гондолой и льдом уменьшилось до каких-нибудь десяти метров. Я отошел от окна. С поразительной ясностью вспоминаются мне те жуткие мгновения... Инстинктивно я схватился за руль в надежде еще успеть направить "Италию" на ровное ледяное поле, но было уже слишком поздно. Лед, состоявший из хаотических нагромождений, был совсем близко... Вот удар. С ужасным, отвратительным треском гондола коснулась льда... Я ударился обо что-то головой и сразу же почувствовал, как какая-то тяжесть наваливается на меня и давит со всех сторон. Ясно почувствовал, как что-то сломалось во мне. В это время на мою спину упал тяжелый предмет, опрокинул меня, и я полетел вниз головой. Инстинктивно закрыл глаза, и в голове молнией прошла мысль: "Теперь всему конец". Это было 25 мая, в 10 часов 30 минут. Вся катастрофа продолжалась две-три минуты.
