Жерар Израэль - Кир Великий

Через несколько веков это поучение будет повторено в устной легенде иудаизма: Бог «создает и разрушает миры»[118]. А раз так, евреи напрасно гордятся своими победами, ибо «Господь ведет войну Израиля и дарует ему победу»[119]. Всегда долгожданное освобождение относится ко всем народам мира. Оно означает снижение барьеров, разделяющих людей, конец рабства народов, что сможет совершить лишь мессия: «Между нашей эпохой и эрой мессианской существует лишь рабство народов»[120].

Кир, освобождающий все народы своей империи, предоставив иудеям право вернуться на родину, выполняет, таким образом, волю Бога, его превосходящую, и приближает человечество к мессианской эре.

Урок, который евреи пронесут через века, был рожден политикой, инструментом которой стал Кир Великий. С тех пор народ Израиля провозглашает, обращаясь к своему Богу: «Не ты ли Бог на небе? И ты владычествуешь над всеми царствами народов?»[121]

Глава

VI ЦАРЬ, ЗЕРКАЛО БОГА

Обладать империей. Диктовать закон своей власти множеству народов. Господствовать над Вавилоном и поставить своего сына на трон как властителя тысячелетнего царства. Но признавать за каждым человеком его право оставаться самим собою.

Перед походом на Вавилон состояние души у Кира сильно отличалось от того, что было десятью годами раньше, когда он вступил в Экбатану и окончательно объединил народности арийского происхождения, которые местные власти эксплуатировали и презирали. Экбатана, символ самоизоляции, представлялась в планах Кира как нечто должное, как столица, которой, со времени ее создания мидийцами, было суждено стать достоянием того, кто сумеет объединить вокруг своего имени весь этот народ, пришедший с севера.

Захватив Сарды после победы над Крезом и заняв страны, перекрывающие доступ к Малоазийскому полуострову, приказав своим полководцам потеснить греческие колонии, царь персов лишь расширял свои владения. Но вступление его в вавилонскую столицу, притягивавшую к себе всех прогрессивных людей, ставило Ахеменида в совершенно иное положение: речь шла не о захвате сокровищ города, как это было в Экбатане и Сардах. Речь шла не об устранении одной цивилизации другой или, того меньше, ликвидации национальной традиции, чтобы заменить ее другой. Оказавшись перед Вавилоном, Кир чувствовал себя покорным учеником, старающимся понять, что ему преподают учителя. Перед Вавилоном военная сила в счет не шла. Как по волшебству, оружие выпало из рук воинов по прибытии персидского царя. Кир покорялся Вавилону, едва его завоевав.

Торжественное вступление царя персов в город убедительно показывало, что Кир был принят и признан как государь. Веком позже Ксенофонт так откликнулся на пышный церемониал этого события: «Сперва перед входом в городские ворота выстроились около четырех тысяч воинов охраны… затем — две тысячи с каждой стороны от ворот. Здесь была вся кавалерия, спешившиеся всадники держали руки спрятанными под складки одежды, как это делается до сих пор в присутствии царя. Персы стояли по правую сторону от прохода, их союзники — по левую; так же выстроились колесницы, половина — с одной стороны, половина — с другой. Сам Кир показался в воротах, стоя на колеснице, на голове — прямая тиара, на плечах — пурпурная туника с белой полоской посередине, такую полоску мог носить только он. На ногах — ярко-красные штаны. Пурпурная куртка с рукавами — под туникой. Вокруг тиары — диадема, отличительная деталь, какую носили также родители царя и какую они носят и сейчас… При виде его все распростерлись, может быть, потому, что некоторые получили приказ показать пример остальным, а может быть, потому, что все были поражены одеянием, ростом и красотой, какой обладал, по-видимому, Кир. Раньше ни один перс перед ним не падал ниц.

Когда колесница Кира пришла в движение, первые четыре тысячи воинов охраны шли перед ней; две тысячи других — с каждой стороны. Сразу за колесницей верхом ехали примерно триста вельмож из свиты, в роскошных одеяниях и с дротиками в руках. За ними вели под уздцы около двухсот коней из его конюшен, с золотыми уздечками и попонами в полоску. Позади ехали две тысячи воинов, вооруженных пиками, а за ними — те самые десять тысяч персов, что составляли первый кавалерийский корпус, они выстроились по сто с каждой стороны; за ними — десять тысяч других персидских всадников в таком же порядке, затем — еще десять тысяч в том же построении, затем — мидийские всадники, потом — армянские, позади — гирканцы, а за ними — кадусии и, наконец, — саки. За конницей ехали колесницы, выстроенные по четыре»[122].

Поистине, Вавилон принимал Кира под свое покровительство. Конечно, город халдеев потерял политическую власть, но сохранил власть духовную. Его влияния не избежал и Кир. С радостью стал он служить богам вавилонским, желая вернуть былой блеск пантеону, заброшенному самими вавилонянами. Кир сразу объявил себя официальным представителем Мардука, его служителем. Он спешил стать для вавилонян не только своим человеком, но и борцом за восстановление их религиозного достоинства.

Действуя в том же духе, персидский царь воспользовался затишьем, установившимся во всей империи, чтобы восстановить храм богини Иштар в Уруке и сделать такую надпись на его стене: «Я, Кир, могущественный царь этой страны, сын Камбиса, люблю Эсагил и Эзиду». Этими словами он напоминал, что благосклонность его к Иштар не должна заслонять его преклонение ни перед Мардуком Вавилона, восседающим в храме Эсагил, ни перед богом Набу в Борсиппе.

Таким образом, Кир придавал древней концепции царя, избранного равными ему, иной масштаб: образ монарха — защитника богов. Законность его, и так никем не оспариваемая, стала неожиданным образом еще более укрепленной. Какими далекими казались годы, когда царь Аншана собирал вооруженный народ в Пасаргадах, чтобы провозгласить свою волю восстать против своего деда Астиага. Будущий властелин Востока тогда искал поддержку в своем племени, он хотел обладать властью, необходимою, чтобы командовать судьбою своих братьев. С годами эта своеобразная монархия народного типа превратилась в настоящую монархическую систему. Разнообразие происхождения и культур подданных империи, разница в устройстве многочисленных государств, побежденных Киром, сложность национальных традиций народов, встреченных им на своем пути, заставили великого царя выработать новую концепцию своей роли как монарха.

Так что восторженное возбуждение при появлении царя в городе или же во время праздника Нового года, когда его отмечал Камбис как царь Вавилона, было бы невозможным во времена, когда Кир был лишь царем Аншана. Встреча персов с вавилонской цивилизацией приносила свои плоды: Кир и его сын расставались с примитивной психологией ариев.

Конечно, священный характер власти царя крепко засел в головах персов. Богиня Анахита, делившая с Ахурамаздой и Митрой первоначальный пантеон ариев, брала на себя инвеституру царя. Подобно тому, как ассиро-вавилонских царей возводило на трон влияние небесных светил, персы считали, что бог времени, командовавший движением небесных тел, выбирал час появления нового царя.

Нигде, как в Вавилоне, не укоренилась прочно идея, что цари подчиняются высшей власти, что они являются представителями божественной воли на земле. Не являлся ли великий город тем привилегированным местом, где боги спускались на землю? Вавилон был самим источником царской власти. Кир проникся новыми традициями, и это проявилось в том, что он назначил своего сына Камбиса наследником. Он установил такой порядок вопреки правилам, существовавшим у персов до него. Со времен Ахеменидов новый царь провозглашался после смерти своего предшественника членами царского клана и с согласия всего племени. Кроме того, выбор этот должен был получить подтверждение божественным знаком. Такое двойное избрание — народом и богом, творцом неба и земли, — придавало персидскому правлению неопровержимую законность. Однако в случае, если ветвь царской династии угасала или если появлялись спорные варианты, божественный знак становился решающим и безоговорочно снимал споры.

Когда Камбис, сын Кира, после пятилетнего царствования умер от несчастного случая и не был назван наследник, персы доверились божьей милости. А она проявилась во время церемонии, в ходе которой солнце, символ света и плодородия, ассоциируется с конем, символом победы. До рассвета люди, считающие себя достойными занять трон, выезжают верхом на возвышенность. Там они обращаются лицом к востоку, источнику истины, а слуги их остаются поблизости вместе с лошадьми. Небо светлеет, и начинается ожидание. Когда первый луч солнца, подобно молнии, пронзает утренний туман, боги заговорят: хозяин первой лошади, которая заржет, отныне облачен властью монарха, и каждый подчиняется его воле. Так Дарий стал наследником Кира и Камбиса.