Норман Пензер - Гарем. История, традиции, тайны
Теперь я расскажу о том, как часто и как именно женщины среднего достатка ходят в баню. Большинство женщин посещают баню три-четыре раза в неделю, но обязательно не реже одного раза в неделю, иначе ее сочтут лишенной утонченного вкуса или просто грязнулей. Есть и по-настоящему серьезные причины, по которым женщина никогда не пропустит похода в баню. Во-первых, не совершив омовения, нельзя войти в мечеть. Во-вторых, это единственный повод, по которому женщине разрешено покидать дом. Так что, используя баню как удобный предлог, женщина на самом деле может отправиться куда угодно.
У турчанок принято иметь двух-трех рабынь-христианок или христианок, принявших ислам. Выйдя из дома, одна из них на голове обычно несет медный котелок, не очень большой, но довольно высокий и широкий, как ночной горшок. В него кладут хлопчатобумажную сорочку длиной до земли. В зависимости от качества ткани такая сорочка может стоить 4–6 скуди. Примечательно, что сразу после выхода из бани и мужчины пользуются ими — они хорошо впитывают влагу, и после такой рубашки можно сразу одеваться.
С собой также берут белое платье-рубашку, чистые длинные носки и массу полотенец. Наконец, котелок оборачивают льняным полотном с вышитым шелками и золотом лиственным орнаментом. Непременные атрибуты — красивый ковер и прекрасная подушка. В бане первым делом на общественном ковре расстилают свой и снимают шелковые одежды. В одну из маленьких кабинок с возвышением для госпожи ставят котелок с вещами. Когда госпожа готова, она садится, и рабыни, обступив ее со всех сторон, принимаются за мытье. Почувствовав, что уже достаточно, она удаляется в одно из довольно теплых помещений, а рабыни моют друг друга. Проведя в бане столько времени, сколько было нужно, рабыни укладывают пожитки в котелок, и все отправляются домой. Плата для женщин и мужчин одинакова. Кое-кто из женщин приносит с собой солидный запас еды, что и понятно — в бане разыгрывается хороший аппетит».
Должно быть, Бассано пользовался надежными источниками, так как рассказы женщин XVIII и XIX века мало что могут добавить к этому, разве что придать описанию больше яркости и красок благодаря их непосредственному участию в описываемом событии, а также живости пера.
Вот что пишет в 1717 году леди Мэри Уортли Монтегю: «В первом ряду на диванах, покрытых богатыми коврами и подушками, сидели госпожи, а за ними, во втором, расположились их рабыни. По одежде положение женщин в обществе различить было невозможно — все они находились в своем естественном состоянии, а проще говоря, были совершенно раздеты. Во всей красе, при всех изъянах. При этом ни у кого на лице не было и тени чувственной улыбки, никто не позволял себе непристойный жест. Они прохаживались с той величавой грацией, о которой поведал нам Мильтон, описывая нашу общую прародительницу. Многие были столь ладно скроены, что пропорциями тела напоминали богинь с полотен Гвидо или Тициана. Их кожа была ослепительной, и спадающие на плечи волосы, заплетенные во множество косичек, украшенных лентой или жемчугом, только подчеркивали ее белизну, давая исчерпывающее представление о красоте античных граций.
Здесь я утвердилась в своем предположении, нередко и раньше приходившем на ум, что и в том случае, если бы было принято ходить раздетыми, вряд ли бы можно было видеть лица этих женщин. Я почувствовала, что и они сами, с прекрасной кожей и великолепными формами, разделяют мое восхищение, хотя их собственные лица иногда уступали по красоте лицам тех, кто их сопровождал. Признаюсь в греховной мысли: как я хотела, чтобы господин Джервис [Чарльз Джервис, ирландский портретист и писатель] мог попасть сюда и остаться незамеченным. Представляю, насколько возросло бы его мастерство, если бы он увидел воочию так много обнаженных красавиц, причем в самых разнообразных позах: беседующих, за работой, пьющих кофе или шербет, а в основном — небрежно откинувшихся на диванных подушках, пока рабыни (хорошенькие девушки лет семнадцати—восемнадцати) самым причудливым образом убирают им волосы. Короче говоря, баня — это женская кофейня, где рождаются скандалы, обсуждаются новости и т. п.».
Спустя сто двадцать лет мисс Парду дает сходное описание, откуда и взят этот чудесный отрывок: «Поначалу я остолбенела: тяжелый, плотный зеленовато-желтый пар окутывал все пространство так, что я чуть было не задохнулась. Дикие, пронзительные крики рабынь эхом прокатывались под сводами банных залов, казалось, вот-вот — и от шума оживет даже мрамор. На этом фоне еле слышны приглушенный хохот и шепоток их хозяек. Здесь было не меньше трехсот лишь частично прикрытых женщин — их простыни были настолько пропитаны влагой, что под ними легко угадывались очертания фигуры. Туда-сюда озабоченно сновали обнаженные по пояс рабыни, руками прикрывая грудь, балансируя со стопками вышитых и украшенных бахромой салфеток на голове вокруг группы красивых девушек — они смеются, щебечут, лакомятся цукатами, шербетом и лимонадом. Здесь же играли дети, которые, в отличие от меня, похоже, чувствовали себя прекрасно в столь тяжелой, насыщенной влагой атмосфере. И, венчая картину, неожиданно грянул многоголосый хор в сопровождении такой немыслимой и резкой турецкой мелодии, какую только можно вообразить. Она эхом прокатилась по огромному залу, сравнимая, наверное, лишь с шумом вакханалии демонов, дополняя общую атмосферу фантасмагории, да так, что я засомневалась: происходящее — это наяву или видение помутневшего рассудка.
Закончив омовение, женщина-хозяйка направлялась во внешний зал и оказывалась на диване, где предупредительные рабыни укутывали ее в теплые одежды, поливая волосы духами. Еще мокрые волосы сворачивали и, не вытирая, покрывали роскошным платком из украшенного вышивкой муслина. Лицо и руки освежали туалетной водой, после чего, утомленная, она погружалась в дремоту, укрытая атласным или стеганым пуховым одеялом.
А в это время по залу, как на базаре, сновали старухи-торговки с шербетом, цукатами и фруктами, неусыпно оберегая свой товар. Негритянки разносили обед и чубуки своим хозяйкам. Здесь шепотом, чтобы никто не услышал, делились секретами. И все вместе это выглядело так странно, ново и привлекательно, что, без сомнения, любой европеец будет приятно удивлен и заинтересован посещением турецких бань — хамам».
Еще одно свидетельство мы находим в работе миссис Харви «Турецкие гаремы и жилища черкесов». Однако все главное уже сказано, и мы достаточно полно можем себе представить, как выглядела заполненная посетительницами женская баня.
Правда, стоит еще рассказать о бане невесты. Это церемония с участием процессии обнаженных девственниц и главной девственницы, которой судьбой предназначено разделить ложе с султаном. Она должна пройти ритуал, несколько отличающийся от того, за которым лично наблюдала леди Мэри Уортли Монтегка: «Замужние и вдовы расположились на мраморных диванах по периметру комнаты. Девственницы торопливо скинули свои одежды, и единственное, что прикрывало их наготу, были длинные волосы, украшенные жемчугом или лентой. Две из них в дверях встречали невесту, сопровождаемую матерью и близкой родственницей. Это была красавица лет семнадцати в дорогих одеждах и сиянии драгоценностей, но сейчас она предстала перед всеми в своем естественном облике. Две другие девушки наполнили серебряные с позолотой сосуды духами и возглавили процессию. Остальные последовали за ними парами. Всего их было тридцать. Ведущая пара пела эпиталаму— свадебную песнь, им вторил хор процессии, а замыкающие вели прекрасную невесту. Она не поднимала глаз от пола, что только подчеркивало ее скромность. В таком порядке они проследовали через три помещения бани. Трудно передать красоту увиденного: почти все девушки великолепно сложены, а частое посещение бани буквально отполировало их белую кожу. Проделав весь путь, невесту вновь подвели к каждой матроне. Они приветствовали ее и одаривали подарками: драгоценными камнями, украшениями, носовыми платками, другими галантерейными мелочами. Невеста, целуя им руки, выражала свою благодарность».
Интимные подробности этой прелестной церемонии, например депиляция, в этом рассказе опущены, однако мы можем восполнить пробел дневниковыми записями некоего Джона Ричардса, ныне хранящимися в Британском музее: «По торжественным случаям, к коим относится и подготовка девственницы к вступлению на ложе супруга, устраивается празднество в бане, куда приглашаются и друзья. Здесь девушка впервые удаляет со своего тела все волосы, что потом будет делать регулярно, как это и принято в жарких странах. Насколько благопристойна данная процедура, я сказать не могу, но мне говорили, что стоит это очень дорого».
Судя по описанию леди Мэри Уортли Монтегю, женщины мылись в бане полностью или почти полностью обнаженными, и это было привычным делом. А если мы поверим художникам, пытавшимся представить на наш суд «баню гарема», то в этом не останется и доли сомнения. Однако вопрос остается открытым, а узнать ответ было бы очень интересно: ведь находиться пол- ностью раздетым было против всех существовавших в Турции правил, причем не только в бане общественной, но и в личной, если в ней мылись одновременно несколько человек. И относится это равно как к женщинам, так и к мужчинам. В этой связи любопытен рассказ о Махмуде I (1730–1754), который получал удовольствие от своего гарема самыми причудливыми способами. Согласно сообщению Флаше, среди его забав была и такая. Султан прятался у потайного окна и ждал появления в бане девушек, которым по традиции выдавались длинные сорочки. Вся штука заключалась в том, что хитрец султан приказал удалить на одежде все нитки из швов, тщательно их проклеив. После того как девушки оказывались в бане, двери запирали, и султану оставалось только наблюдать за тем, как высокая температура и влажность делали свое дело. Реакция была разная: кто-то с удивлением смеялся, рассматривая, как платье разваливается на лоскутки, кто-то сердился. Возможно, это правдивая история — ведь Флаше услышал ее от своего друга, начальника черных евнухов, с которым султан, без сомнения, делился столь забавным опытом. Правда, следует помнить, что в гареме находились женщины самых разных национальностей, а их подготовка была исключительно жесткой — с полным соблюдением всех турецких обычаев и правил. В то же время предполагаемая скромность характера, подкрепленная неизменным фактором соперничества, могла стать препятствием к полному обнажению перед теми, кто был лишь соперницами в борьбе за первенство в глазах господина.
