Татьяна Павлова - Закон свободы: Повесть о Джерарде Уинстэнли
Люди в зале переглядывались, молчали.
— Ну где же Джерард! — простонала Рут. Хогрилл подошел к двери и отодвинул засов. Перед ним стоял пастор Платтен. Очки его слегка запотели, волосы в беспорядке свисали из-под шляпы. Из-за его спины выглядывал бейлиф.
— Выходите! Выходите все! Именем господа мы будем сносить дом! — крикнул пастор. — Нечестие ваше будет попрано, гнусные дела преданы справедливой каре! И не советую сопротивляться, с нами войска. Где ваш предводитель?
Люди молча стали выходить под пляшущие колючие снежинки.
— Вот, — Платтен обернулся к офицеру. — Полюбуйтесь. Без моего разрешения настроили домов на моей земле, вспахали ее, засеяли… Я требую защиты закона!
— О каком законе вы говорите? — Уинстэнли, выйдя из-за угла дома, подошел к пастору. Костера с ним уже не было. — О том законе, который велит бедным умирать с голода или гнуть спину, работая на праздного господина? Этот закон отменен вместе с монархией.
Он был совершенно спокоен. На широкие плечи падал снежок. Пастор с ненавистью посмотрел на него.
— Я вас не спрашиваю. Здесь шериф и представители генерала Фэрфакса. Капитан, вы можете задать вопросы этому человеку.
Офицер со светлыми глазами и открытым привлекательным лицом, обогнув монументальную фигуру шерифа, подъехал ближе.
— Скажите, — спросил он, — вы держите у себя в доме или где-либо еще оружие? Получены сведения, будто вы вооружаете людей и готовите выступление в пользу принца Чарльза.
— Я не знаю, кто оклеветал нас, чтобы восстановить против колонии генерала, но вы можете войти в дом и все посмотреть. Оружия вы не найдете, его у нас нет. Наше оружие — наш труд.
Пастор дернулся. Офицер жестом остановил его и весело улыбнулся, показав два ряда ровных белых зубов; ему было ясно, что человек с таким лицом, как у этого копателя, не может быть злоумышленником.
— А чью собственность вы присвоили, распахав пустошь? — спросил он.
— Ничью. Мы сеем и строим на общинной земле. Мы имеем на это право, потому что платили налоги и пускали на постои солдат Республики. Она победила и воздала от своей победы господам и лордам, освободив их от повинностей. А о нас забыла. Вот мы и решили позаботиться о себе, трудясь на общей земле и питаясь трудами рук своих.
Офицер кинул взгляд на пастора и спросил опять:
— Но если позволить всем в Англии пользоваться землей сообща, мы ведь вообще разрушим всякую собственность?
— Что из того? Собственность всегда и всюду была проклятием. Так почему бы Англии первой не начать новую жизнь на своей земле?
Капитан Глэдмен отлично понимал, что нищий чудак говорит чепуху. Не может быть в Англии справедливости. Капитан полагал, что знает, что почем в этом мире; но как хорошо он понимал необъяснимую симпатию своего блистательного командира к этому нищему!
— Хорошо, — сказал он. — Я вижу, среди вас нет левеллеров, врагов Республики. Армия не считает нужным предпринять против вас военные действия.
— А вы не осуждайте левеллеров, — ответил Уинстэнли. — Вам лучше осудить королевскую власть, которая еще живет среди вас, в ваших законах, в проповедях ваших пасторов, в ваших советах и магистратах. Говорю вам, это надо осуждать, а не левеллеров. Ведь главный левеллер — Иисус Христос. Он скоро поднимется и поведет за собой всех верных; тогда вы останетесь нагими и босыми и устыдитесь себя.
— Вы послушайте, что он говорит! — пастор Платтен подскочил в Глэдмену. Кулаки, которыми он потрясал в воздухе, дрожали. — Он порочит власть и церковь! Дело Республики! Он нам угрожает! Господин капитан, я требую немедленных действий против этих мятежников!
Глэдмен сверху вниз посмотрел на пастора. «Какие преимущества дает спокойствие», — подумал он. Зубы его блеснули:
— Мы посланы генералом для охраны шерифа. Я не вижу угрозы для шерифа. Мы ничего предпринимать не будем. — И отъехал туда, где застыли на конях его солдаты.
— Ну хорошо. Тогда я сам буду действовать, — произнес пастор, и лицо его налилось густой темной кровью.
Он махнул рукой, и йомены с палками и топорами подошли ближе. Они встали нерешительно, переминаясь с ноги на ногу, опираясь на свои орудия. Впереди стоял Томас Саттон с тупым лицом и ждал приказаний.
— Дети мои! — начал пастор. — Господь с небес взирает на вас в эту минуту. От вас зависит, будут ли попраны благочестие, святость закона и права каждого из нас. Самонадеянные нечестивцы пренебрегают нашей церковью. Они попирают законы и смеются над священными обрядами. Они не соблюдают день субботний, нарушая первейшую заповедь господню. Они не платят десятину и не подчиняются властям. Они посягают на нашу собственность! Никто из нас не сможет спать спокойно, пока это ядовитое семя гнездится на нашей земле. Дай им волю — они скоро и в наш карман запустят руку, растлят ваших жен и дочерей! Так пусть же кара господня обрушится на проклятое логово! Прольем на нечестивых горящие угли, огонь и серу! Благословляю вас, дети мои! Разбейте этот дом в щепки, чтобы и духу зловредного здесь не осталось!
Йомены переглянулись. Лица их не выражали той решимости, которой следовало бы ответить на речь пастора. Невысокий человек в порыжелой потрепанной куртке громко вздохнул и, сдвинув шапку на лоб, почесал затылок.
— Что? — спросил пастор, пристально посмотрев на арендаторов. Губы его побелели. — И вы бунтовать? Не боитесь кары господней? Да я завтра же выгоню вас всех на улицу! Здесь мятеж! Кто не сражается с мятежом, сам мятежник. Праведный гнев и проклятие да падут на вас и семя ваше, да станет геенна вам уделом!
Он с силой вырвал топор из рук молодого йомена и крикнул в сторону офицера:
— Если Армия не хочет защищать дело Республики, святой церкви и собственности, я сам!..
Он подбежал к углу строения, размахнулся и со всей силы ударил топором по опорному бревну сруба. Топор сорвался и только едва задел угол дома. Пастор размахнулся и снова ударил. Щепки брызнули во все стороны, сруб зазвенел, на бревне появилась отметина.
Уинстэнли сказал что-то диггерам, и они отошли. Лицо его по-прежнему было бледно и спокойно, только кулаки невольно сжимались. Но что они могли сделать против взвода солдат, и властей, и нескольких десятков вооруженных топорами йоменов!
Нед Саттон подошел к брату, что-то горячо зашептал ему на ухо, и капитан Глэдмен вдруг увидел, как похожи между собой эти два человека. Дюжий Томас поплевал на ладони, взялся за топор и пошел к противоположному углу дома. За ним потянулись другие. Дом содрогнулся, и щепки полетели от стен.
— Молодец, Томас! — вскричал пастор. — Так их! Восстань, господи, да не возобладает человек, да судятся народы перед лицом твоим! Наведи, господи, страх на них; да знают народы, что человеки они! Смотрите, смотрите, как славно! Так им и надо!
Лицо его исказила бешеная радость, он был почти в исступлении. Нед взглянул на топор в его руке и отшатнулся.
— Соломы! — закричал Платтен пронзительным голосом. — Тащи соломы! Поджечь — и дело с концом! Очистим землю!
Он бросил топор и подскочил к йомену в потрепанной куртке, все еще праздно стоявшему в стороне.
— А ты что стоишь, Джилс Чайлд? Тащи живо соломы, запалим это волчье логово, и огонь праведный пожрет беззаконие!
Крестьянин смотрел в землю и не двигался.
— Не хочешь? — зловеще спросил пастор. — Подумай, Джилс Чайлд. Подумай хорошенько. Господь все видит. Он не любит беззакония и карает нечестивых жестоко! Враги его будут выброшены во тьму внешнюю, где плач и скрежет зубов. Подумай об этом, Джилс Чайлд. Ты ведь живешь на моей земле. Как бы тебе не пожалеть.
Тем временем кто-то уже догадался принести соломы; ее подложили под стены и под порог, запихали в зияющие прорубленные дыры, и скоро дым стал обволакивать жилище диггеров. Языки пламени поскакали по стенам — сначала робко, потом все веселее, веселее, выше; дерево затрещало, разбрызгивая искры.
Диггеры стояли в стороне, глядя на разрушение. Ни один из них не шевельнулся, чтобы спасти дом. Только Джон дернулся было, когда пастор нанес первый удар, но Уинстэнли остановил его. Он начал что-то говорить, и все они, несколько мужчин, женщины и дети, сгрудились вокруг него и слушали. Когда же дом запылал, они запели.
Вы, диггеры славные, встаньте скорей,Диггеры славные, встаньте скорей!Трудом вашим пустоши вновь расцветут,И пусть кавалеры бесчестят ваш труд,Встаньте, о, встаньте скорей!
Голоса были слабые, хрипловатые. Люди замерзли, стоя на холоде. Но песня звучала. Старательные детские голоса переплетались с мужскими, и мужские крепли, одушевляясь.
Ваш дом они рушат, встаньте скорей,Дом они рушат, встаньте скорей.Ваш дом они рушат, и щепки летят,Они запугать тем весь город хотят.Но джентри падут, а венец обретутДиггеры, встаньте же все!
Джилс Чайлд, который так и продолжал стоять в стороне, подвинулся ближе, прислушиваясь. Глэдмен склонил лицо к холке коня и не поднял его, пока дом не догорел дотла.
