Гульельмо Ферреро - Величие и падение Рима. Том 1. Создание империи

В народной партии много декларировали против злоупотреблений должностных лиц. Но это делалось только по привычке и по расчету, а не серьезно, потому что все превосходно знали, что эти злоупотребления были необходимой формой эксплуатации мира, обогащавшей Италию. Популярные магистраты совершали не менее злоупотреблений, чем магистраты-консерваторы. Много велось прений и интриг, но вне соперничества лиц и кружков долги были единственной опасностью и единственным страданием. В нетерпеливом стремлении к наслаждениям и к обладанию масса людей запутывалась в долгах, которых она не имела средств уплатить. И демократия, владычица мира, от носивших громкое имя сенаторов до незнатных земледельцев, от Юлия Цезаря до мелкого римского торговца, была во власти небольшого числа ростовщиков, крупных, средних или мелких, многие из которых были не equites illustres, как Аттик, а гнусные и темные вольноотпущенники или сыновья вольноотпущенников, неизвестных плебеев,[514] люди грубые и скупые, жившие в бедности, без роскоши и без убыточного честолюбия. Буря должна была разразиться, когда появился бы человек, осмелившийся возбудить этот жгучий вопрос между кредиторами и должниками, которого одинаково страшились обе партии.

XIV

Как Цезарь сделался демагогом

Упадок доверия к Цезарю. — Помпей в Амисе. — Реорганизация понтийского царства. — Обогащение Помпея. — Цицерон и Катилина — кандидаты на консульство 63 г. — Фазы борьбы: триумф Цицерона и неудача Катилины. — Вторжение Помпея в Сирию и ее аннексия. — Помпей и парфяне. — Скавр и Габиний в Иудее. — Последняя мечта Митридата. — Аграрный закон. — Политическая агитация и финансовый кризис 64–63 гг. — Ненависть консерваторов к Цезарю. — Первая цезарианская легенда. — Долги Цезаря. — Цезарь и жены вождей народной партии. — Цезарь и жена Помпея. — Процесс Гая Рабирия. — Цезарь — верховный понтифик.

Заговор 66 г., агитация среди народа в пользу завоевания Египта, долги, подозрение в продажности, возбужденное его коалицией с Крассом, — все это сильно повредило Цезарю. От него отдалилось много людей, раньше удивлявшихся ему, но теперь с сожалением видевших, что он погружается в политические интриги. Мечта его юношеского честолюбия окончилась: все поняли, что аристотелевское примирение аристократии и демократии — химера. Зажиточные классы, занятые своими денежными затруднениями, получив отвращение к политике благодаря стольким бесполезным или опасным агитациям, сделались индифферентными или перешли на сторону консерваторов. Народной партии приходилось искать опоры внизу, в римской черни, между италийскими собственниками и торговцами, обремененными долгами, посреди людей отчаянных, недовольных, выбитых из своего сословия. Вопрос шел уже о предложении аграрных законов, кассации долгов, конфискации у полководцев их добычи и о помощи низшим классам чисто революционными средствами. Со своей стороны, по закону противодействия, консервативная партия готовилась замкнуться в тесный кружок, полный презрения и бешенства и мечтавший только об убийствах, казнях, государственных переворотах.

В эту эпоху Цезарь часто должен был завидовать Помпею, который далеко от этих волнений чудесным образом успевал в двух целях, ради которых отправился на Восток: он увеличивал свое могущество и собирал неизмеримое богатство. Он уже сделался таким же богачом, как Красс, принуждая восточных царей платить ему огромные суммы, производя громадные захваты людей, продавая в рабство бедных пленников, отпуская за выкуп богатых.[515] Часть своих капиталов он поместил на самом Востоке и дал в долги за ростовщические проценты мелким задолжавшим князькам, как, например, царю Каппадокии Ариобарзану.[516] С этих пор после своих блестящих побед он властвовал над Востоком почти как царь царей, пользуясь такой властью, какой не имел ни один римлянин до него. В это самое время, весной 64 г., он мог играть роль, единственную по своему великолепию: он собрал в Амисе двор из царей, раздавая им милости и ласки от имени Рима. Он дал новых царей Пафлагонии и Колхиде. Он расширил домены галатских тетрархов. Он назначил Архелая, сына защитника Афин, великим жрецом Команы. Он распределил территорию Понта между одиннадцатью городами и установил в них под надзором римского правительства республиканские учреждения греческого polis'a.[517] Помпей, подобно всем образованным людям Италии, рассматривал в эту эпоху республиканский строй эллино-италийского типа как наилучший и с помощью римского оружия насаждал его среди греческого населения, освобожденного от ига восточных монархий. Не довольствуясь окончанием предприятий, так счастливо начатых Лукуллом, он думал идти за новыми лаврами в Персию или Сирию. Выбор между завоеванием той или другой страны еще не был им сделан. Но обеим этим великим империям было непреложно суждено пасть, подобно Понту, потому что после реорганизации Востока Помпей желал привести к концу завоевание, не разделяя заслугу его ни с кем. Золото, могущество, славу — все он имел по своему желанию.

Цезарь, напротив, должен был сделать чудеса ловкости, чтобы, не будучи всадником, рисковать своей маленькой баркой в течении народного движения. С первых месяцев 64 г. Красс возобновил свой старый проект добиться избрания на 63 г. обоих консулов, благоприятствовавших его планам. Цезарь еще раз должен был сыграть в этом предприятии самую опасную роль. На консульство 63 г. было семь кандидатов: Публий Сульпиций Гальба и Гай Лициний Сакердот, два знатных, честных, но малоавторитетных аристократа; Гай Антоний Гибрида, генерал Суллы, против которого Цезарь выставлял в 77 г. обвинение в лихоимстве и который предстал теперь перед избирателями обремененным долгами и со всеми своими заложенными имениями; Квинт Корнифиций, Луций Кассий Лонгин, люди, имевшие мало значения, и, наконец, Цицерон и Каталина.[518] Последний был очень умным, но бессовестным человеком, честолюбивым, мстительным и наглым; интрига, жертвой которой он сделался в 65 г., снова сблизила его с народной партией.

Между кандидатами, столь многочисленными и столь различными, борьба в такой странный момент должна была быть запутанной и полной неожиданностей. Действительно, сначала Цицерон страшился увидать, что консерваторы отдадут предпочтение перед ним, человеком не родовитым и скомпрометированным сношениями с народной партией, двум знатным. Он спрашивал себя, не благоразумнее ли будет соединиться с Каталиной, которого он знал лично, хотя и не был связан с ним узами дружбы.[519] Но Красс и Цезарь предупредили его. Каталина, по своей энергии и ненависти к консерваторам, и Антоний, по своему цинизму, своей ненависти, своим долгам, были как раз нужные для них люди. Они вошли в сношения с Каталиной и Антонием и приготовились оказать им, как двум популярным кандидатам, энергичную поддержку. Цицерон, получавший другие магистратуры по единодушному согласию всех партий, был бы на этот раз покинут всеми, если бы консерваторы упорствовали, предпочитая ему людей знатных. Но консерваторы до такой степени страшились выбора обоих консулов, преданных Крассу, что стали поддерживать нового человека, лишь бы противопоставить Катилине серьезного кандидата.

Покинутый своими сторонниками, Цицерон, которому уже давно внушала отвращение горячность демократической партии, в свою очередь, принял кандидатуру консерваторов, не опасаясь, что в партийной борьбе такие внезапные повороты всегда опасны, особенно для честного человека. Таким образом, консерваторы и народная партия были принуждены собрать все свои силы. Каталина истратил много своих денег и денег Красса. Цезарь употреблял все усилия, помогая Катилине и тому прежнему генералу Суллы, на которого тринадцать лет тому назад он принес жалобу. Красс мобилизовал всех своих клиентов, вольноотпущенников и бывших откупщиков. Общество на этот раз было возбуждено борьбой, и выборы происходили посреди сильной агитации. Результат показал, что выборщики были смущены; ни одна из двух партий не одержала победы и не была совершенно разбита. Каталина, кандидат народной партии, внушавший столько страха, не был выбран. Напротив, был избран Цицерон, но вместе с ним был выбран и Антоний. Во всяком случае, Красс был разбит еще раз, потому что для него было совершенно бесполезно иметь другом только одного и притом менее способного из консулов.

После этой борьбы наступило затишье, в продолжение которого общественное внимание снова обратилось к Помпею. Последний, наконец, сделал свой выбор и решил вторгнуться в Сирию, хотя партия в своем воодушевлении старалась убедить его выполнить прежний проект Лукулла и завоевать Персию. Угадывал ли он, гений менее великий, чем Лукулл, но человек более благоразумный, что задача завоевать парфянскую империю превышает его силы и силы Рима? Это было бы замечательным доказательством его предвидения. Тем не менее некоторые факты заставляют думать, что в 64 г. он не имел такого ясного сознания действительности и колебался между страхом оставить другому славу такого великого завоевания и боязнью риска в слишком опасном предприятии. Я не мог бы объяснить иначе причину, по которой он разделил свою армию на два корпуса. Один под его собственным начальством вошел в Сирию по безопасной дороге через Киликию.