Лев Вершинин - «Бежали храбрые грузины». Неприукрашенная история Грузии
Ганьба!!!
Мимоходом, за соучастие, была закрыта и уже известная нам газета «Дроэба», активно отстаивавшая версию «оскорбления страны и народа», однако Илья Григорьевич, широко распространив информацию об очередных гонениях, почти сразу получил разрешение переделать свой ежемесячный журнал «Иверия» в ежедневное издание. Естественно, занявшееся тем же, чем и покойная «Дроэба», ставшая отныне еще одним свидетельством «чудовищной русской тирании». Главный же герой событий, Дмитрий Кипиани, в 1887-м был убит в Ставрополе двумя грабителями-рецидивистами (обоих взяли на месте преступления), после чего по Тбилиси, вы не поверите, «распространились слухи», что это был не простой гоп-стоп, а политическое убийство, заказанное «главноуправляющим Дондуковым-Корсаковым и экзархом Павлом». Что доказательств не было ни малейших, никого не волновало, «бомонд» придумывал подробности сам, сам в них тут же верил и передавал дальше, как святую истину; беднягу экзарха чуть ли не в лицо называли убийцей. В такой обстановке правительство сочло за благо отозвать Павла из Грузии, уважительно, с повышением и награждением от Государя бриллиантовым перстнем. Правда, по мнению «группы Вачнадзе», «чтобы это не выглядело как наказание». Ну а грузинская общественность «выразила протест против злодейского убийства тем, что тело большого национального деятеля было перевезено в Тбилиси и предано грузинской земле в пантеоне на горе Мтацминда».
Глава XX. Минное поле
Осень патриарха
В начале предпоследнего десятилетия XIX века «рождение идеальной нации» можно было считать свершившимся фактом. «Нация», правда, была небольшая, всего паратройка тысяч абсолютно просветленных рыцарей идеи, но их деятельность опиралась на полную поддержку если и не масс, которые мало что решают во все времена, то, во всяком случае, «чистой публики», так сказать, «бомонда». Возникла мода рассуждать о себе, любимых, как «маленьком осколке цивилизованной Европы», злой волей судьбы брошенном на съедение «диким русским варварам». Против такой несправедливости протестовал сам Илья Чавчавадзе, которого сложно было заподозрить в излишках симпатий к Империи, но даже его мнение, выраженное, скажем, в статье «Сто лет спустя», – редчайший, небывалый случай, – прошло мимо внимания обожателей. Да и обожатели были не совсем те, что раньше. Группа поддержки Ильи Григорьевича ползла по швам. От классических «националов» откололись национал-демократы и национал-социалисты; они по-прежнему именовали себя учениками Чавчавадзе, но идеи «нации-семьи» их уже не совсем устраивали. И занималась эта молодежь в основном разборками на тему, кто лучше понимает идеи Отца. Самого Илью Григорьевича, еще вполне живого и полного сил, никто особенно не слушал даже среди этого, довольно узкого круга. Тем паче не заглядывало в рот великому человеку племя молодое, незнакомое, уехавшее учиться в Большую Россию. Им, имевшим доступ к обширному кругу литературы, увлеченно дискутировавшим в десятках подпольных и наполовину подпольных групп самой разной ориентации, проповеди лидеров старшего поколения вообще казались чем-то неизмеримо устаревшим, годным разве что для музея. Вопрос «Что делать?» они предпочитали решать в своем узком кругу, расширявшемся по переписке.
В 1892-м, съехавшись в Кутаиси и, наконец, познакомившись, ребята учредили организацию, пышно названную «Лигой свободы Грузии». Спустя год, съехавшись повторно, утвердили программу, решив свергать самодержавие в союзе с братскими поляками и финнами, а также кем угодно, кто захочет, после чего разъехались по местам учебы. Где и были арестованы все до одного. Однако вскоре все как один оказались на свободе, – с болтливыми птенцами суровая, но не жестокая Империя всерьез не воевала. Птенцы, однако, взрослели, становились на крыло и все больше интересовались вошедшим в моду марксизмом. Возникла первая настоящая социал-демократическая организация «Месаме даси» («Третья группа»), после долгих дискуссий отвергнувшая программу радикала Миха Цхакая (интернационализм и революция) и утвердившая альтернативный проект Ноя Жордания (автономия и реформы). А в 1903-м в Тбилиси прошел I съезд социал-демократических организаций Закавказья, на котором был создан Кавказский Союз РСДРП, после чего чисто грузинская «Месаме даси» перестала существовать. Но даже когда на II съезде РСДРП развалилась надвое, оба крыла социал-демократии – не только большевики, возглавленные совсем еще «зеленым» Иосифом Джугашвили (оно и понятно), но и меньшевики, руководимые тем же Жордания, – не желали идти ни на какие компромиссы с националами. Как, впрочем, и вскоре появившиеся социалисты-федералисты, нечто подобное российским эсерам, но с некоторым национальным уклоном. На Илью Чавчавадзе, всяческих новомодных «-измов» не одобрявшего, эти молодые да ранние не оглядывались вовсе.
Тайфуны с ласковыми именами
А в общем, в двух губерниях было горячо. И в 1905-м, когда полыхнуло по всей Империи, на Кавказе отдалось втройне, согласно темпераменту. В городах бунтовали рабочие, на селе волновались крестьяне, в Гурии и Мегрелии дело дошло даже до настоящего восстания с захватом власти. Что интересно, под лозунгами, очень похожими на те, под которыми бунтовали за 40 лет до того: «Если царь не спасает нас от господ, значит, мы обойдемся без царя». Власти, видя такое дело, кровавых бань не устраивали, шли на уступки, но это окончательно выводило из себя «прогрессивную общественность» из числа поклонников Чавчавадзе, мечтавшую, конечно, о «нации-семье», но лишь при условии, что младшие будут послушны. Виновным опять-таки оказывалось правительство. Дворянство все чаще выступало с требованиями автономии, подчас превосходя радикализмом профессиональных политиков-партийцев. Против автономии выступали только большевики, но они с такой страстью кинулись стрелять в казаков и швырять бомбы, что быстро вылетели в маргиналы. Меньшевики, тоже на автономии не настаивавшие, вели себя куда умнее, они понемногу проникали и в рабочие районы, и на село, ведя аккуратную пропаганду в том смысле, что немного автономии, конечно, хорошо, но социальные проблемы важнее.
Позже, на выборах, это принесло людям Жордания прямой профит. В 1906-м из восьми грузинских депутатов I Думы пятеро оказались меньшевиками, через год успех оказался еще внушительнее – меньшевики завоевали все восемь мандатов, хотя и ненадолго (III Дума, была, как известно, вскоре распущена). Но легальная политика легальной политикой, а беспартийные и сочувствующие массы тем временем стреляли друг в дружку почем зря, сводя старые и новые счеты. Идеи Ильи Григорьевича на глазах приобретали такой практический вид, что сам Отец и Пророк, ужаснувшись, в паре статей попытался одернуть своих обезумевших поклонников. Разумеется, безуспешно. Тем паче что ненависть к русским (уже не к Империи, а именно к русским) вовсю подогревалась грузинским духовенством, увидевшим в Смуте возможность восстановить утраченный почти век назад Католикосат.
За что?
В принципе, детально излагать историю революции 1905–1907 годов на территории Южного Кавказа нет смысла. На эту тему есть масса литературы, и любой желающий сам сможет узнать подробности, но накал обстановки, думается, очень ярко отражен в судьбе экзарха Никона (Софийского). Один из самых уважаемых иерархов РПЦ, он был командирован в южные губернии, чтобы «увещевательным словом и пастырским примером смирить страсти», однако немедленно по приезде наткнулся на бойкот. Собственно, «возбуждать в грузинских газетах против него грузинскую нацию путем сообщения небывалых фактов, дабы расстроить и вывести его из равновесия», не говоря уж о письмах с угрозами, начали еще до приезда. Когда же владыка, «подчинив себя воле Божией», все же прибыл в Тифлис, единственный встречавший нового пастыря иерарх-грузин, епископ Петр Горийский, в официальной приветственной речи вместо положенных добрых слов сообщил, что «кроме браунингов и кинжалов есть в Тифлисе река Кура, куда бросали даже митрополитов». В ответ на что Никон очень спокойно сказал, что «все в руках Божьих, а я готов к мученичеству», и разъяснил, что «в деле спасения все состоит в соблюдении заповедей Божиих, а не в церковной независимости того или другого христианского народа». После чего предложил совместно, без «браунингов и кинжалов», разработать предложения для предстоящего Собора, который только и вправе решать такие вопросы.
Короче говоря, владыка Никон оказался очень хорошим пастырем и квалифицированным управленцем: он решил практически все наболевшие материально-технические вопросы, «пробил» в Синоде лет пятнадцать лежавшее там без движения разрешение преподавать богословие на «картули», но самое главное, подготовил «Начальный проэкт» – программу частичного возвращения грузинским епархиям автокефалии. В итоге новый экзарх удостоился скупой, но все-таки похвалы самого Ильи Чавчавадзе, после чего слегка смягчилось и духовенство, принявшее решение частично снять «служебный бойкот». Однако чем более позитивной становилась роль экзарха, тем сильнее ненавидел его «бомонд». «О себе и не знаю, что сказать, – писал владыка сестре, – живу как жил, работаю как работал. Нет помогающих мне, а все ждут ошибок и промахов. Поэтому всегда в напряженном состоянии духа». А после того как экзарх изыскал деньги на издание давно не переиздававшихся богослужебных книг на абхазском и осетинском языках, письма с угрозами стали явлением повседневным, такого рода призывы зазвучали и в прессе. «Может статься, что и убьют меня, – признавался Никон землякам во время последнего своего приезда в столицу в 1907-м, – но смерти я не страшусь. Умирать ведь надо и в тихих епархиях, и в мирное время. Так лучше умереть в борьбе за правое дело, за истину святую, на посту воина среди яростных врагов. Это смерть почетная! А что величественного умереть в келии, защищенной даже и от сквозного ветра. Но за что, однако же, грузинам убивать меня?» Видимо, экзарх не понял, за что, и 28 мая 1908 года, когда во время приема посетителей был расстрелян в упор несколькими террористами, тотчас скрывшимися с места преступления, а на следующий день объявленными прессой «героями и защитниками нации».
