Юлиан Семенов - Майор Вихрь
Вихрь передал фамилии офицеров СС, ответственных за уничтожение Кракова. (Как возможно получить такие материалы?)
Вихрь передал данные о полковнике инженерных войск СС Краухе, авторе плана уничтожения Кракова, маршруты его поездок.
Вихрь передал данные о линии оборонительного вала по Одеру, являющиеся также совершенно секретными.
Вихрь передал данные о передвижениях партизанских объединений.
Передал данные о семи диверсиях на железнодорожной ветке, обслуживающей оборонительный вал, совершенных боевой группой Степана Богданова.
Вихрь передал шифровку в Центр по шифру, не известному штабу фронта. Генштаб шифровку принял, сообщений оттуда не поступило.
Бородин совершенно ясно отдавал себе отчет в том что сразу же после того, как он доложит об аресте Ани и о том, что она установила контакт с Бергом да еще контрразведчиком такого класса, как полковник, - вся деятельность группы Вихря будет поставлена под серьезнейшее - и вполне справедливое - подозрение.
"Кобцов мыслит прямолинейно: сидела у фашистов? Сидела. Другие патриоты честно смерть принимают, а ты пошла на сделку с фашистами? Пошла. Передала в Центр дезу? Передала. Предательство? Предательство. Вызвать сюда и - к чертовой матери в фильтрационный лагерь. Война, времени нет чикаться, нюансики анализировать. Победим - разберемся". - "А если она все делала для нас?" - "Ну, это еще доказывать надо..."
Бородин отчеркнул красным карандашом все остальные пункты, вынесенные им на бумагу. Последний пункт - шифровку в Центр, переданную неизвестным шифром, - он подчеркнул еще и синим карандашом.
"Видимо, спасти девчушку может ответ из Москвы, - думал Бородин. - Если они оттуда позвонят по ВЧ и скажут, что группа Вихря помогла в операции, на которую Москва пошла в связи с тем немцем, что прилетал в Краков из Берлина, тогда картина изменится. Если сейчас говорить Кобцову - поставлю под удар не только ее одну, но всех их..."
В кабинет заглянул капитан Высоковский и, присев к столу, начал тщательно причесываться, помогая себе рукой, - он приглаживал ладонью свои блестящие, чуть вьющиеся волосы.
- Это некрасиво, Леня, - сказал Бородин, - мужчина должен причесываться в туалете. Вы охорашиваетесь, словно барышня в фойе театра.
- Вы на меня сердитесь из-за этой шифровки? - спросил Высоковский. Ей-богу, я ни в чем не виноват. Она - крепкая девка, я не понимаю, в чем дело...
- А может, никакого дела и нет вовсе? Больно мы до очевидных дел зоркие. Не верю я, знаете ли, очевидностям всякого рода.
- Вы уже передали ее донесение Кобцову?
- Спать хочется до смерти, - словно не слыхав вопроса, ответил Бородин. - Погода, верно, будет меняться.
- Осень... Будь она неладна.
- Не любите осень?
- Ненавижу.
- Отчего так?
- Купаться нельзя.
- Люблю осень. Для меня, знаете ли, поздней осенью начинается весна. Именно поздней осенью. И наоборот, осень, зима, новый год с его грустью у меня начинаются в марте, ранней весной, когда в лесу по ночам ручьи журчат, снег тает.
- Что-то не понимаю.
- Это, верно, старость. В старости уже все известно, предвидения мучат, наперед знаешь - что, откуда, почем и кому.
- Москва еще не отвечала?
- Дикость положения в том, что она не обязана нам отвечать. И на запрос, боюсь, не ответят. Еще цыкнут: не суйте нос не в свои дела.
- С Кобцовым вы уже посоветовались? - снова спросил Высоковский.
- Самое паршивое дело, - задумчиво продолжал Бородин, - так это совать нос в чужие дела. Как считаете, а? Кстати, пирамидона у вас нету?
- Аспирин есть.
Бородин пощупал лоб.
- Да нет, аспирин мне, знаете ли, ни к чему.
- Может, грипп?
- А бог его знает. Между прочим, раньше грипп назывался инфлюэнцей. Куда как изящней. Все к простоте стремимся. Грипп. Почему грипп? А не земляника? Или клюква? "Вы больны?" - "Да, у меня, знаете ли, клюква".
Высоковский понял - старик бесится. Поэтому он сдержанно посмеялся и стал думать, как бы ему поизящней уйти.
- Да, вы Кобцову передали данные на пленных - Степана Богданова, Николаева и Новикова?
- Передал.
- Что он ответил? У него есть на них материалы?
- Компрометирующих нет. Кобцов сказал: посидят на проверке, там решим, что с ними делать.
- Посидят, сказал?
- Сказал, посидят, товарищ полковник...
- Слушайте, - спросил Богданов, - а у вас нет желания слетать к ним, а? По радио ни хрена не разберешься... Если они действительно там эдакое заворачивают - это ведь не шутки. В Москву передали сообщение с фамилиями начальства из штаба группы армий "А"?
- Конечно.
- Как думаете, завтра ответят?
- Трудно сказать.
- Поэтому и спрашиваю, что трудно сказать, - хмыкнул Бородин, - иначе б молчал. Когда у вас неприятности, вы любите излиться или предпочитаете таить в себе?
- В себе не могу.
- Я тоже.
Высоковский заметил:
- Я про себя философствовать люблю. А если вслух, то сразу теряю нить.
"Осторожный парень, - подумал Бородин, - ишь выкозюливает. А понимает все, глаз у него цепкий".
- Ну, это ясно, - сказал Бородин, - бывает.
- Товарищ полковник, а когда лететь?
- Я спросил, нет ли у вас желания. Что касается полета, то это вопрос будущего. Погодим, пооглядимся, а? Как считаете?
- Лететь, видимо, придется, - ответил Высоковский. - Иначе всю операцию можем профукать. Обидно. Да и голову после снимут.
- Это вы четко сформулировали, - сказал Бородин. - Обидно. И голову снять могут. Четко - ничего не добавишь...
"Нет, он не побежит к Кобцову, - решил Бородин, - он умный парень и не трус. Мелко страхуются только трусы. А этот сначала сказал "обидно", а потом уж вспомнил про голову".
- А про ту ее шифровку, которая ушла в Москву, сообщили, что это липа?
- Не столь резко. Я сообщил, что этот материал, по новым данным, переданным тем же Вихрем и Аней, оказался насквозь фальшивым, составленным врагом в целях дезинформации. Теперь спросите меня в третий раз про Кобцова...
- Больше не буду.
- Зря. Просто я еще тогда не решил для себя, как следует поступить.
- Теперь?
- Теперь я решил подумать о том, когда посылать вас к Вихрю...
Высоковский тонко улыбнулся:
- Интересы дела требуют, чтобы рядом с вами не оставалось свидетеля? О радиограмме ведь знаем только мы с вами...
Бородин поиграл бровями и ответил:
- Это вы - ничего. В точку. Меня, знаете ли, до войны больше всего обижало, когда хорошее дело приходилось прикрывать обманом. Видимо, бюрократизм прилипает в первую голову к тем, кто с ним борется. К сожалению, Кобцов почти совсем не берет во внимание градиенту веры. Я - ее исповедую.
- Я готов уйти к Вихрю хоть завтра, - сказал Высоковский. - Думаю, на месте все будет видней.
- Срок мы с вами установим. Торопиться не надо. Разведчик должен торопиться только один раз...
- Когда именно?
- Вот когда полетите, на аэродроме шепну, - сказал Бородин. - Ладно. Давайте-ка составлять радиограмму Вихрю.
Высоковский вынул ручку и посмотрел на Бородина. Тот пожевал старческими фиолетовыми губами, вздохнул прерывисто, недоуменно пожал плечами и начал диктовать:
- "Выясните все данные о полковнике: год и место рождения, родственники, бывал ли в СССР, должность, места работ. Сообщите немедленно. Сразу после этого буду докладывать командованию. Бородин".
Высоковский отметил для себя, как хитро старик сформулировал радиограмму - он не давал никаких авансов и в то же время санкционировал продолжение работы группы, в которой радист-шифровальщик был скомпрометирован, согласно официально действующим установкам.
"Спросить его, - подумал Высоковский, - понимает ли он, как с ним поступят, случись что страшное в Кракове? Хотя, конечно, понимает. Оттого так и диктует. Но понимает ли он, что со мной будет то же, что и с ним? Видимо, понимает. Оттого и говорил про градиенту веры. Я был бы последней собакой, посчитай хоть на минуту, что Аня действительно могла стать фашистской потаскухой. Ей-ей, нельзя созидать общество, построенное на вере в человека, основываясь при этом на полном в него неверии".
- Когда приезжает полковник Мельников? - спросил Бородин.
Мельников был начальник военной контрразведки, "СМЕРША" фронта. Он пять лет просидел нелегалом в Германии, два года дрался в Испании, а после лагеря на Колыме был реабилитирован и в первые дни войны снова вернулся на фронт - чекистом.
Бородин два года был помощником Мельникова по военной разведке в Мадриде и Барселоне. Сейчас Мельников лежал в госпитале - его поедал туберкулез. Тем не менее кто-то сказал, что на следующей неделе он вернется в штаб. С ним Бородин мог говорить, как с самим собой.
- Говорят, ему стало хуже, - ответил Высоковский. - Чекисты были у него позавчера, он кровью харкает.
- Вот что... Вызывайте машину. Едем к нему. По-моему, это решение.
ЛИЧНО И СЕКРЕТНО ОТ ПРЕМЬЕРА И.В.СТАЛИНА
ПРЕМЬЕР-МИНИСТРУ г-ну ЧЕРЧИЛЛЮ
Получил Ваше послание о немецкой торпеде Т-5.
