Александр Елисеев - 1937. Сталин против заговора «глобалистов»

Понятно, что тем самым Молотов только еще больше настроил немцев против СССР. По сути, он наступил (и, судя по всему, преднамеренно) на больную мозоль Гитлера.

Сам Молотов вспоминает слова Сталина: «После бесед с Гитлером я посылал телеграммы Сталину, каждый день довольно большие телеграммы — что я говорю, что Гитлер говорит. А когда встретились со Сталиным, побеседовали, он говорит: «Как он терпел тебя, когда ты ему все это говорил» (Ф. Чуев. «Сто сорок бесед с Молотовым»).

Возникает вопрос: а зачем тогда вообще было проводить переговоры? Чтобы наладить отношения? Затянуть время? Напустить тумана? Да с такой манерой вести дипломатические переговоры можно было только разругаться, причем сразу! Очевидно, что именно такую цель и ставил советский нарком.

Тут нельзя пройти и мимо телеграммы Молотова полпреду СССР в Англии Майскому (17 ноября). В ней он давал краткую информацию о переговорах в Берлине. Текст телеграммы содержит 6 пунктов, причем последние два носят подчеркнуто антигерманский характер: «5. Как выяснилось из бесед, немцы хотят прибрать к рукам Турцию под видом гарантий ее безопасности на манер Румынии, а нам хотят смазать губы [- 259 -] обещанием пересмотра конвенции в Монтре в нашу пользу... 6. Немцы и японцы, как видно, очень хотели бы толкнуть нас в сторону Персидского залива и Индии. Мы отклонили обсуждение этого вопроса, так как считаем такие советы со стороны Германии неуместными». Историк В. Молодяков обратил внимание на то, что эти самые пункты почему-то не содержатся в других аналогичных телеграммах, отправленных полпредам в Болгарии, Румынии, Югославии, Италии, Греции, Франции, США, Японии, Китае, Швеции, Финляндии и Венгрии. По его мнению, здесь имела место быть дезинформация, отправленная британскому руководству через Майского — англофила, сторонника Литвинова и категорического противника любого сближения с Германией. Дескать, Сталин и Молотов полпреду не доверяли, но все-таки использовали его — как канал информации (дезинформации). «Майскому в Лондоне верили, особенно Черчилль и его окружение, — если не абсолютно, то больше, чем кому бы то ни было из русских, — пишет В. Э. Молодяков. — Так что содержание двух последних пунктов телеграммы наркома явно предназначалось лондонским «собеседникам» («Несостоявшаяся ось: Берлин — Москва — Токио»).

Но тут возникает и такой вопрос — а насколько надежным каналом дезинформации был Майский? Что же, в Лондоне сидели дураки, которые не догадывались об этой его возможной функции? Нет, конечно. Англичане даже попытались избавиться от своего сим-патизанта руками Москвы. В сентябре 1940 года они обвинили Майского в утечке конфиденциальной информации о советско-английских дипломатических контактах. В Кремле, однако, решили оставить прежнего полпреда, и Вышинский заявил Криппсу, что предположение Лондона «лишено всякого основания». Судя по всему, англичане пришли к мысли, что им надежнее иметь дело с другим полпредом, не являю- [- 260 -] щимся англофилом. Тем, думали они, будет меньше соблазнов довериться и заглотать дезу.

Но Майский был нужен проанглийской партии в Москве, которая рассматривала его как надежный канал связи и информации с Лондоном. Иначе трудно ответить на вопрос — с чего бы это Сталин смещает с поста наркома иностранных дел англофила Литвинова, но оставляет на столь важном дипломатическом направлении англофила Майского? Ответ здесь напрашивается такой — слишком уж сильная была проанг-лийская партия. Тут надо вспомнить о том, что сам Литвинов, после своего смещения, вовсе не перестал быть значимой фигурой в СССР. Его не только не репрессировали, но и оставили членом ЦК. Более того, ему позволили выступить на февральском пленуме 1941 года, где он подверг решительной критике курс на сближение с Берлином. То есть отставка Литвинова была лишь частичным выигрышем сторонников этого сближения, которых возглавлял Сталин. При этом Майский остался на своем посту, но, конечно, не как орудие Сталина.

Логичнее сделать такой вывод — Майский был каналом информации, которой обменивались Лондон и проанглийская партия. Несмотря на все подозрения Лондона, этот канал все-таки оставался действующим. (Очевидно, проанглийской партии удалось убедить Лондон в надежности Майского.) И 17 ноября Молотов воспользовался данным каналом для того, чтобы проинформировать английских лидеров о своей проанглийской позиции. Другим же полпредам эта информация (пункт 5 — 6), по понятным причинам, не предназначалась.

Молотов сделал сильный ход в политической игре за власть. Теперь он стал центром притяжения самых разных сил, недовольных внутри, — и внешнеполитическим курсом Сталина. Показательно, что уже в самый канун войны, 21 июня 1941 года, главный комин-

261

терновец Димитров просит его поговорить со Сталиным — не нужно ли давать какие-либо указания зарубежным компартиям? Вопрос — почему бы ему не спросить об этом самого Сталина? Очевидно, Димитров в эти тревожные дни предпочитал ориентироваться на Молотова, в то же самое время страхуя себя «просьбой» обратиться к Сталину.

Молотов ответил Димитрову весьма загадочно: «Положение неясное. Идет большая игра. Не все зависит от нас». И тут, конечно, возникают одни сплошные вопросы. Что это еще за игра? От кого это «от нас»? Что же должно проясниться? Вероятно, речь все же шла о какой-то политической игре в СССР и во вне его. И не исключено, что 21 июня еще все можно было переиграть.

В ПЛЕНУ ДОГМ

Но почему же Молотов пошел против Сталина и его курса на сближение с Германией? Ведь он же был одним из творцов Великого Пакта 1939 года. Не случайно же именно его поставили во главе НКИД вместо откровенного англофила Литвинова.

Дело в том, что сам Пакт вовсе не означал установление какого-либо союза с Германией. Он открывал двери для двух сторон, но в эти двери нужно было еще войти. И далеко не все творцы Пакта в них хотели входить. Над Молотовым и многими другими советскими лидерами довлели идеологические догмы. Согласно одной из них, авторитарный националистический режим должен быть обязательно хуже режима буржуазно-демократического. Не следует забывать о том, что партия большевиков возникла и сформировалась в обстановке борьбы с «царским самодержавием». И в этой борьбе либеральные, буржуазно-демократические силы (кадеты, октябристы и др.) рассматривались как естественные союзники. Правда, по некоей иронии судьбы, именно с кадетствующими генералами Белой армии большевики вынуждены были вести ожесточенную гражданскую войну. Но это уже логика политической борьбы, ничего не попишешь.

Когда в 20-е годы в Италии победили фашисты, то на фашизм тут же была перенесена старинная схема [- 263 -] «наибольшего зла». Хотя с самой фашистской Италией у нас почти сразу же установились вполне спокойные и деловые отношения. А вот демократическая Англия была настроена не в пример более враждебно. Но уж к германскому национал-социализму были выдвинуты совсем жесткие претензии. Причем, что любопытно, нацизм окрестили фашизмом и в дальнейшем предпочитали называть именно так — с прилагательным «германский». Слова «национал-социализм» предпочитали избегать — слишком уж много вопросов могло бы возникнуть в низах: «Дескать, как же так, и у нас социализм, и у них социализм?»

Конечно, какую-либо социалистичность НСДАП и Третьего рейха коммунистические теоретики отвергали решительно, сводя все дело к социальному популизму. Более того, коминтерновский вожак Г. Димитров разродился совершенно чеканной формулировкой, охарактеризовав «фашизм» следующим образом: «Фашизм — это открытая террористическая диктатура наиболее реакционных, наиболее шовинистических, наиболее империалистических элементов финансового капитала... Фашизм — это не надклассовая власть и не власть мелкой буржуазии или люмпен-пролетариата над финансовым капиталом. Фашизм — это власть самого финансового капитала. Это организация террористической расправы с рабочим классом и революционной частью крестьянства и интеллигенции. Фашизм во внешней политике — это шовинизм в самой грубейшей форме, культивирующий зоологическую ненависть против других народов».

Примерно так же мыслили и другие идейно закаленные товарищи, рассматривая «фашизм» как предельное, концентрированное выражение капиталистического зла. А между тем все обстояло вовсе не так просто.

Да, еще до своего прихода к власти Гитлер сотрудничал со многими монополистами и довольно влия- [- 264 -] тельные силы немецких промышленников симпатизировали ему. Однако вплоть до прихода к власти НСДАП ими больше надежд возлагалось на старых, «традиционных» националистов, на «Стальной шлем» или на Немецкую национальную народную партию А. Гугенберга.