"Дева со знаменем". История Франции XV–XXI вв. в портретах Жанны д’Арк - Тогоева Ольга Игоревна

Что же касается «Триумфа лилий», то уже его название указывало на то, что его главной темой являлась коронация Карла VII в Реймсе, чему в первую очередь и должна была поспособствовать Орлеанская Дева, направляемая лично Богоматерью[958]. Более того, в полном противоречии с данными источников о смерти французской героини на костре в Руане и в противовес романтической версии Ф. Шиллера, у которого Жанна гибла в сражении, Ж. Авриль переносил действие в Реймсский собор. В тот момент, когда Карл VII становился полноправным правителем, девушка якобы заявляла, что ее миссия окончена[959] и возносилась на небо в облаке света[960]. На месте оставался лишь ее штандарт белого цвета, не имевший ничего общего с реальным знаменем Жанны, но являвшийся символом монархии Бурбонов[961]. Таким образом, в «Триумфе лилии» — как в свое время на барельефе Эдма Гуа — младшего, изобразившего героиню Столетней войны в образе коннетабля Франции (ил. 38), — обыгрывалась тема благословления, якобы дарованного героиней Столетней войны новому правителю страны, только на сей раз в его роли выступал не Бонапарт, а Людовик XVIII.

Тот же «фокус» со знаменем, внезапно изменившим цвет, мы наблюдаем и на широко известной раскрашенной гравюре «Клятва французских амазонок перед статуей Жанны д'Арк» (ил. 43). Впервые опубликованная в апреле 1815 г., в период стодневного правления Наполеона, она вновь отсылала к орлеанскому памятнику работы Эдма Гуа: все женщины были изображены здесь в шляпах с богатым плюмажем, с поднятыми вверх мечами и знаменами. Летом 1815 г., после отречения императора, гравюру отпечатали повторно, однако теперь вместо триколоров на ней красовались белые знамена династии Бурбонов[962].

Наконец, не менее любопытные метаморфозы произошли с медалью, отчеканенной в 1803 г. в память об открытии памятника работы Эдма Гуа в Орлеане (ил. 37). В 1820 г. на ее серебряной реплике, преподнесенной жителями города Людовику XVIII, именно его профиль заменил лицо Наполеона Бонапарта. Соответственно, была отредактирована и сопроводительная надпись, хотя реверс с изображением статуи Девы остался прежним[963]. Таким образом, творение Гуа-младшего в который раз превращалось в символический оммаж, только теперь клятва верности правителю приносилась не одним-единственным скульптором, а всей городской общиной, и делалось это весьма демонстративно.

Показательные изменения в прочтении образа Жанны д'Арк в годы Реставрации призваны были убедить ее соотечественников, что отныне героиня Столетней войны вновь пребывает на службе монархии, а не Империи. Это, однако, не означало, что в рядах тех, кто поддерживал идею королевской власти во Франции, наблюдалось полное единство мнений. Восстановление в стране монархической формы правления вызвало живой интерес к самой фигуре следующего правителя и породило дебаты о том, кто именно должен им стать[964]. Как это ни удивительно, но изменения, которые претерпела трактовка истории Жанны д'Арк в этот период, и связанные с ними ее изображения с неожиданной стороны приоткрывают завесу над сложными политическими играми французских монархистов начала XIX в.

В 1805 г. в Либурне (деп. Жиронда) была опубликована трагедия Пьера Каза, первого супрефекта Бержерака, «Смерть Жанны д'Арк» с обширными прозаическими комментариями автора[965]. К сожалению, сочинение это ныне представляет собой подлинную библиографическую редкость[966], однако о содержании «исторических» выкладок П. Каза мы можем судить по критическим замечаниям уже знакомого нам Филипп-Александра Лебрен де Шарметта, который подробнейшим образом рассмотрел в четвертом томе своей «Истории Жанны д'Арк» все трактовки эпопеи французской героини, появившиеся в предшествующие столетия.

Всего таких интерпретаций Лебрен де Шарметт выделил четыре[967]. Первая из них — принадлежавшая преимущественно англичанам — объясняла все действия героини Столетней войны использованием магии[968]. Сторонники второй настаивали, что она была обычной обманщицей, воспользовавшейся «энтузиазмом» окружавших ее людей[969]. Согласно третьей, Жанна оказывалась безвольным инструментом в руках королевских советников[970]. И только представители четвертого направления исследований видели в Деве истинную посланницу Господа[971].

Имя Пьера Каза появлялось на страницах труда Лебрен де Шарметта, когда речь заходила об обмане, в котором вполне сознательно участвовала Жанна. По мнению первого супрефекта Бержерака, она лишь выдавала себя за члена семьи д'Арк, будучи в действительности незаконнорожденной королевской дочерью[972]. Этим обстоятельством объяснялись абсолютно все события из жизни девушки и принятые ею решения: ее желание идти «во Францию» для спасения королевства и Карла VII, который якобы приходился ей единоутробным братом; ее исключительные способности в ратном деле; ее смелость[973]. Происхождение героини также давало Пьеру Казу «ключ» к пониманию наиболее спорных вопросов биографии героини: того факта, что дофин допустил к себе в Шиноне столь странную посетительницу; содержания таинственного «секрета», который она ему якобы открыла; ее назначения главой королевского войска, идущего на помощь Орлеану, ведь «принцы и генералы» никогда не позволили бы руководить собой «простой крестьянке»[974].

Впрочем, единственным весомым аргументом в пользу данной гипотезы являлось утверждение Пьера Каза, что полученное его героиней прозвище «Орлеанская Дева» (Pucelle d'Orleans) напрямую отсылало к младшей ветви династии Валуа, как и имя Жана Бастарда Орлеанского, с которым девушка также якобы состояла в родстве:

История знала великих завоевателей, получивших прозвище по названию покоренных ими стран[975]; не похоже, однако, чтобы они принимали его, полностью отказавшись от своего истинного, данного им при рождении имени. Жанна д'Арк, напротив, всегда и во всем, что она делала и писала, использовала лишь имя «Жанна Дева», т. е. «Орлеанская Дева». Разве, назвав ее так после освобождения Орлеана, [королевские] советники не намеревались косвенно признать ее дочерью принца, владевшего этим городом? Разве не существовало во французском языке времен Карла VII огромного сходства между прозвищами «Орлеанская Дева» и «Бастард Орлеанский», как именовался [в то время] граф Дюнуа? Наконец, не была ли так называемая Жанна д'Арк, как и он, плодом тайной любви герцога Орлеанского, брата Карла VI?[976]

Данная гипотеза вызвала резкую критику со стороны Ф.-А. Лебрен де Шарметта[977], который отмечал, что если бы автор «Смерти Жанны д'Арк» обратил внимание на материалы обвинительного и оправдательного процессов, а также заглянул в хроники XV в., он нашел бы в них «полное опровержение своей гениальной системы»[978]. Выдающийся католический историк предлагал своим читателям самим судить о «многочисленных ошибках» Пьера Каза, опираясь на факты, изложенные в его собственной «Истории Жанны д'Арк»[979], он же останавливался лишь на некоторых, наиболее значимых из них. Лебрен де Шарметт категорически отрицал, что «гений и энтузиазм» юной крестьянки не мог вдохнуть надежду в короля и его военачальников и что успехом на политической сцене она оказалась обязана исключительно своему высокому происхождению[980]. Он указывал, что прозвище «Орлеанская Дева» было придумано для девушки «после ее смерти» и, вполне возможно, даже после установления ей памятника в Орлеане[981]. Он высказывал обоснованные сомнения по поводу 1407 г. как года рождения героини, что, по мнению П. Каза, превращало ее в дочь Изабеллы Баварской, именно в это время якобы «потерявшей» ребенка[982].