Еремей Парнов - Секретный узник
- В чем же? Это крайне любопытно.
- Оно в том, чтобы с годами становиться моложе.
- Парадокс!
- Нет. Мудрость. Кто искореняет свои ошибки, постоянно преодолевает самого себя, тот молодеет. Это нравственное, духовное омоложение. И единственный источник движения вперед.
- Жизнь учит нас другому. Людям свойственно бороться с недостатками, но лишь с чужими. Личные же несовершенства - неотъемлемая часть нас самих. Мы не замечаем их, свыкаемся. Человеку присуща нетерпимость к своим ближним. Она лежит в основе всех наших деяний, искусства в том числе. Сюжет "Раскольникова" основан только на нетерпимости. Особенно хорошо нетерпимость продемонстрировал Шекспир. Его сила в столкновении противоположных характеров, противоположных нетерпимостей. Вы не согласны со мной?
- Как вы читаете книгу? Как смотрите представление?
- Не совсем понимаю вас.
- Я хочу спросить, следите ли вы за развитием действия как бы со стороны или же непосредственно участвуете в нем?
- Это важно?
- Очень. Иначе я не сумею вам ответить, или, вернее, вы можете неправильно меня понять.
- Тогда, простите, я должен немного подумать. Я, знаете ли, никогда не задумывался, участвую или нет в перипетиях сюжета. Мне не это казалось главным.
- Что же тогда главное? В театре нас волнует не то, что сделал тот или иной персонаж, а то, что сделали бы при подобных обстоятельствах мы сами. Это становится ясно, когда человеческие страсти проявляются в особых обстоятельствах. Если мы не знаем причины страсти героя, она остается для нас чуждой и лишь ошеломляет нас, причем даже в своих самых возвышенных проявлениях.
А Шекспир как раз и вскрывает эти причины. Он не утешает нас, но учит понимать человеческое бытие. А это больше, чем столкновение нетерпимостей. Это поединок с судьбой. Или возьмите Шиллера, его героя - чистого, восторженного и возвышенного человека, прошедшего через тяжелые испытания. В его мире царствует своеобразная гармония. И имя ей - свобода! Все его герои, от Карла Моора и Иоанны до Вильгельма Телля, - воплощение шиллеровского пророчества свободы.
- Пожалуй, мне трудно будет дать вам определенный ответ. Я не задумывался над этим... Может быть, я и сопереживаю с его героями, в отдельных случаях. Но большей частью я, конечно, смотрю на все со стороны.
- А на события реальной жизни?
- Тоже со стороны, если они, конечно, прямо меня не затрагивают.
- По крайней мере, доктор, это честный ответ.
- А как же иначе?
- Вы часто вспоминаете войну, доктор Рёттер?
- Стараюсь не вспоминать о ней никогда. И не потому, что мне было особенно тягостно на ней. Я служил на флоте и был избавлен, таким образом, от многих неудобств окопной жизни. Но зачем вспоминать? Что было, то прошло.
- Зато такой упрямый человек, как я, лишь качает по этому поводу головой и думает: а я все еще учусь!.. Когда двадцать лет назад я уходил на войну, то не знал, какова она, эта война. Я не знал, что такое смерть и что такое страх перед смертью. Я вспоминаю о многом, что пережил во время войны в сражениях под Дуомоном, на Сомме, у Арраса, у Камбре, в Аргоннском лесу, под Суассоном, на Шмен-де-Дам, в Шампани, под Сен-Кантеном и Реймсом и так далее, и о многих боях на других участках Западного фронта. Многих тогда толкнуло к нам. Ребята поняли, что это за штука империалистическая война. Теперь это лишь воспоминания о страшном прошлом. Но то, что происходит сейчас в болотистых низинах реки Пилькомайо и в девственных лесах Чако, напоминает средневековые формы самой зверской войны. Там убивают беззащитных людей в угоду чьей-то жажде захвата и грабежа. И это факт из современной действительности капиталистического мира. Вот почему, доктор, я часто вспоминаю войну. Она меня не покидает, для меня она не отошла в прошлое.
- Вам мало своих страданий? Неужели мысль о собственной тяжелой судьбе не заслоняет для вас вести о каких-то там столкновениях в Южной Америке, на краю света?
- Конечно, эта строгая изоляция, это одиночество, эта оторванность от живой жизни народа мучительны, нестерпимы. Но и сама жестокость жизни укрепляет внутренние силы. Постепенно начинаешь понимать, что не только ужасы жизни порождают страх, но и сам этот страх рождает кошмары. Это порочный круг. Его можно разорвать, лишь избавившись от страха. Такое понимание приходит только в борьбе. Я уверен, что можно научиться быть мужественным... Это не врожденное качество.
И когда оно придет к вам, вы уже не будете отделять свои беды от бед человечества, свою боль от боли, которую испытывают китайские кули, американские негры или индейцы. Вы научитесь не бояться того, что худые вести увеличат ваши собственные страдания. Человек должен твердо смотреть в глаза неизбежности. Нельзя забывать мировую войну. Завтра она снова может оказаться у нашего порога. Да что там завтра! Уже сегодня мы стоим перед большими и трудными решениями. Я говорю о Германии.
- Которую вы не отделяете от своего личного будущего.
- Конечно, как я не отделяю себя от немецкого рабочего класса. И если мое представление об абиссинских хижинах несколько абстрактно, то жизнь трудовых людей Германии - это моя собственная жизнь. Недавний шторм в Гамбурге, насколько я могу судить по серии фотографий в "Гамбургер фремденблатт", причинил большие разрушения. Наводнение в порту, конечно, явление не новое. Но на этот раз норд-вест был, кажется, особенно сильным. Разве это не личная моя беда? Там же мои товарищи!
- Это я понимаю.
- Ну и прекрасно. Первобытные люди считали людьми только жителей своей деревни, своей пещеры. Все остальные были для них такой же добычей, как и лесные звери. Современный капитализм сохранил и упрочил этот людоедский пережиток. Хорошенько подумайте над этим, доктор Рёттер, и тогда вы поймете, что значит для будущего всех людей классовая солидарность пролетариата. "Пролетарии всех стран, соединяйтесь!" - это не просто лозунг. Это единственная надежда человечества покончить навсегда с дикостью и мраком звериного существования. Вот почему этот наш лозунг касается всех, и вас, доктор Рёттер, хотя вы и не пролетарий.
- Вы, наверно, должны особенно сильно чувствовать свою оторванность от людей, от дела, за которое боретесь...
- Раньше я не представлял себе, что значит одиночное заключение! Есть люди, которых суровая жизнь забивает и подавляет, в то время как другие, напротив, мужают и крепнут под ее ударами. Но если жизнь хочет одарить человека величайшим счастьем на свете, она дает ему верных друзей. У меня есть такие друзья. Их много.
- Вы, конечно, говорите о братьях по классу?
- Конечно. Но не только о них. Я говорю и о своих родных, и о личных друзьях, которые, конечно, тоже мог братья по классу.
- Я понимаю. Общаясь с фрау Тельман, я был восхищен ее самоотверженной верностью. Надеюсь, что вы вновь сможете вернуться в семью. Я знаю, как вы привязаны к дочери, как горячо любили отца...
- Я не мог закрыть ему глаза, мне, единственному сыну, не разрешили отдать ему последний долг.
- Да, нелегко быть на этой земле человеком, господин Тельман, очень нелегко... Наверное, ваша собственная нелегкая, как я знаю, жизнь научила вас понимать так называемых простых людей. Вы рано начали свою трудовую жизнь, господин Тельман?
- Как все дети в рабочих семьях, доктор. Шестнадцати лет от роду ушел из родительского дома и скитался в поисках работы без всякой помощи и без каких-либо средств, полагаясь во всем на самого себя. Судьба рано научила меня понимать жизнь и образ мыслей немецкого рабочего. Знал я и нужду и нищету! Как мы хотели работать, если бы вы знали, господин адвокат! Но работы не было... А дома ждали голодные семьи. Чем больше нужда, тем яростнее хотелось одолеть ее. Гамбургские рабочие, первые товарищи в борьбе, стали мне братьями. "Собственный опыт есть мудрость", - сказал Лессинг. Повседневная жизнь и суровый опыт трудового народа были моей сокровищницей, великой школой.
- Странно. Из разговора с вами я вижу, что вы тонко и глубоко понимаете историю, литературу, театр. Почему вас интересует выдуманный писателем или драматургом мир, когда собственная ваша судьба куда богаче? Что вам до того же Раскольникова?
- Реальные жизненные испытания, среди которых мы мужали и крепли, часто были богаче и сильнее книжных. Это так. Но в отупляющем одиночестве, в этой духовной тьме, в которой я принужден прозябать здесь, в камере, я так жажду встречи с людьми, что уже не отделяю реальные судьбы от придуманных. Ведь здесь газеты и книги единственные мои собеседники.
- А знаете, несмотря на весь ужас вашего положения, вы счастливый человек. Вы умеете сделать так, чтобы вам стало хорошо.
- Хорошо тому, кто не в тюрьме, доктор Рёттер. Мало найдется в мире людей, которые мне позавидуют. Вы бы тоже не согласились быть на моем месте...
- Вы выдержите, уж в этом-то я уверен.
- И, быть может, доживу до того дня, когда выйду отсюда...
