Герберт Крафт - Фронтовой дневник эсэсовца. «Мертвая голова» в бою
В день моего возвращения в батальон наиболее отличившиеся товарищи получали награды. Унтерштурмфюрер Герр за обеспечение связи с авангардом дивизии «Рейх» получил Железный крест 2-го класса. Мне дали «Знак заслуженного водителя в бронзе». После всех рискованных дел я мог ждать и чего-нибудь лучшего. Значит, здесь «что-то было»?
Один из трех дней отпуска «при части» я провел в гостях у Мика, с которым поделился мыслями о моем будущем.
— Жаль! — сказал он сухо. — Есть ли какое-нибудь звание получше, чем роттенфюрер? — Это прозвучало почти как прощание, как отдаление от меня с моим новым положением.
— Мик! Я служу уже пять лет под Кнёхляйном и все еще роттенфюрер! Я что, еще семь лет должен им оставаться?
Прежде чем проститься с ним, я его спросил:
— Почему ты не подал рапорт на курсы унтер-офицеров? Ты же тоже служишь с 1 мая 1938 года?
— Без меня, старый друг. Я подписался только на четыре года службы, а они давно прошли. Кроме того, тебе сильно повезло, что ты смотришь на картошку сверху, а не снизу, как Бфифф, Буви, Циги и все остальные. Или ты думаешь, что еще сможешь выбраться живым из всего этого дерьма?
Через несколько дней Мик перешел в расчет легкого пехотного орудия и одновременно со мной покинул гильдию «бродячих шоферов». Он пошел в расчет к своим землякам из Зальцкаммергута. Это была компания «старых роттенфюреров».
Я же шел своим путем.
В САМОЙ КРУПНОЙ ДО СИХ ПОР БИТВЕ ТЕХНИКИ В ВОЕННОЙ ИСТОРИИ
Спокойные дни отдыха и пополнения прошли. Потери в людях и боевой технике были возмещены. При этом постоянно фюреров (офицеров), унтерфюреров (унтер-офицеров) и рядовых откомандировывали для формирования новых дивизий войск СС. Это ослабляло боевую мощь дивизии. Время боевой подготовки и сколачивания этих дивизий становилось все короче, вооружение недостаточным. Народ для них набирали вовсе не из добровольцев, и даже не из немецких земель. Мы стонали, когда узнавали, что рейхсфюрер СС делает из наших войск, объединенных под добрым именем «войска СС»: отправляет туда даже уголовников, чтобы формировать из них новые дивизии. Почему они должны служить под этим именем, мы не понимали. Но это было только начало.
Меня назначили в 1-ю роту нашего батальона, где я принял отделение. Уйти от Кнёхляйна мне так и не удалось. Из стариков 1-й роты, в которой я числился во время кампании на западе, не осталось никого: убиты, ранены, переведены в другие дивизии СС в качестве «костяка».
В начале июня мы вышли на позиции. Меня сразу же отправили для оборудования передового дозора. Рекомендации: «поедет Крафт» или «взорвет Крафт», приобрели теперь форму: «Отправьте для этого Крафта!»
Позиции передового дозора находились в 1000 метрах впереди главной линии обороны и господствовали над хорошо просматриваемой и простреливаемой местностью в 800 метрах от русских позиций, за исключением леска, вплотную подходившего на 200 метров к нашим окопам. Перед нами находились рубежи заградительного огня нашей артиллерии. Опасаться приходилось ночей, и они доставляли мне немало забот. Пулеметчика из дозора слева от лесочка пару ночей назад утащили русские.
— Непонятно, как это могло случиться с опытным и безупречным роттенфюрером! — как сказал сдававший позиции обершарфюрер из 1-й мотопехотной дивизии СС.
Ухо приходилось держать востро.
Позиции противника проходили по деревне, почти полностью сровненной с землей. Они были искусно замаскированы и практически незаметны. Только ранним утром, пока воздух еще холодный, в разных местах, словно из-под земли, поднимались маленькие облачка махорочного дыма. На основе своих утренних наблюдений я составил точную схему позиций противника. Подчиненных я заставлял целыми днями работать над улучшением позиций. Я распорядился поставить минные заграждения позади наших позиций, оставив узкий проход.
Кроме того, своему отделению — молодым парням из разных земель Рейха, я предоставлял достаточно времени для отдыха. Оставив одного наблюдателя, мы уходили в ближайший сад, где грелись на солнышке и лежали в тени деревьев. Через некоторое время я получил еще двух пулеметчиков для моей передовой позиции.
Через пару дней к нам на позицию прибыл унтер-офицер из люфтваффе. Он проводил разведку переднего края и выбирал место для своего офицера наведения. Жаль, что он у нас надолго не задержался. Он рассказывал о том, как был в Сталинграде, и это было совсем не то, что нам приходилось слышать до этого.
Ничего особенного не происходило, ночи и дни проходили как в ближайшем тылу. Нас не беспокоили штурмовики, и никто не взрывался на наших минах.
Когда стемнело, я, как обычно, приказал занять все пулеметные точки, расположенные полукругом вокруг нашего глубоко засыпанного землей блиндажа. До полуночи личный состав постоянно проверял мой заместитель. Когда он разбудил меня на смену, он не мог доложить ничего особенного, однако я заметил его нервозность. Объяснить он это не мог. Кроме того, он не лег спать на нары в блиндаже, как обычно, а прикорнул, обняв руками автомат, в нише хода сообщения рядом с ним. В блиндаже остался только телефонист.
После проверки первого поста нервозность передалась и мне. Такое настроение было и у солдат, хотя никаких причин для этого не было. То ли я всех заразил своим предчувствием? Правда, все часовые докладывали: «Происшествий не случилось».
Я не мог освободиться от беспокойства, хотя эта ночь не отличалась от любой другой: шум боя вдали, одиночные выстрелы часовых — лишь для того, чтобы успокоиться или не задремать, — очереди трассирующих пуль из пулемета на главной линии обороны позади нас — пулеметчику показалось что-то подозрительным. Я провел много времени на левом фланге у крайней пулеметной точки рядом с леском, так как считал ее наиболее угрожаемой для внезапного нападения. Оба пулеметчика, не смыкая глаз, всматривались в темноту. Общались друг с другом лишь прикосновениями и тихим шепотом.
И вдруг я понял, что привело меня в напряжение: небывалая полная тишина на нашем участке. Чтобы, наконец, успокоиться самому, разбудил остальных солдат отделения и вывел их из блиндажа на позицию. На востоке небо начало светлеть. Пришло время наибольшей опасности для солдат, находящихся на позиции. Я предупредил свое отделение, что в это время необходимо быть особенно бдительными, так как наступающее утро притупляет внимание и у нападающих появляется шанс подкрасться незамеченными. Услышав приближающиеся громкие шаги по ходу сообщения, я недовольно обернулся. На фоне посветлевшего неба я угадал контуры немецких стальных шлемов. Несмотря на это, я окликнул приближающихся и потребовал пароль. Вместо пароля я услышал только протяжное: «Я-я…». «Эти приятели за легкомыслие могут получить пару дырок в своей шкуре», — подумал я. Я выкрикнул последнее энергичное:
— Стой! Пароль?!
А потом произошло нечто неожиданное. Мне явно вдруг ударил в нос типичный резкий запах махорки. Это враг!
— Тревога! Иваны на позиции! — успел прокричать я. В тот же миг грохнули разрывы ручных гранат. Свистнули трассирующие пули, взлетели сигнальные ракеты и осветили все холодным белым светом. Пулеметные очереди ударили вдоль хода сообщения. Крики команд, предупреждения. Я слышал стрельбу MG 42. На случай такого нападения я дал приказ, чтобы каждый пулеметный расчет оставался на месте и оборонял прежде всего свою позицию. Покидать ее в темноте было смертельно опасно, и это могло привести к бою друг с другом.
Первые из нападавших повалились под очередью моего автомата на собственные, уже снятые с предохранителя гранаты. Я выстрелил красную и зеленую ракеты, вызвав заградительный огонь по лесочку, так как я думал, что атакующие сосредоточились там, чтобы сразу после снятия часовых захватить позицию и удерживать ее.
Пока 105-мм снаряды рвались в лесу, этот небольшой эпизод из будней окопной войны уже завершился. Мы собрали в окопах восемь советских солдат, некоторые из них были раненые. Еще восемь были убиты, ближайшие ко мне — сильно изуродованы. Когда рассвело, мы отвели пленных в блиндаж, где рядом со своим разбитым взрывом телефоном лежал убитый связист. С главной линией обороны связи не было. Но оттуда должны были вскоре прийти, чтобы посмотреть, что случилось.
Через переводчика-фольксдойче я допросил старшего по званию пленного. Мне было интересно, каким путем разведчики беспрепятственно пробрались в окопы. Решение оказалось простым и своеобразным: унтер-офицер люфтваффе оказался плененным в Сталинграде немецким солдатом. Теперь он работал на русских и разведывал нашу позицию, осматривал ее и получал информацию во время беседы с солдатами. В довершение он пометил ветками проход в минном поле, что позволило разведгруппе без труда пройти по единственному проходу.
