Иван Прыжов - История кабаков в Росиии в связи с историей русского народа
Но выборных на вере, чтоб вести казённую продажу вина, давно уже не было в помине, и отставленные откупщики сменились теперь приказными и чиновниками. Чиновники стали заводить особые подвалы для корчемного вина и торговали им, а сами преследовали корчемство. В 1825 году во все земские суды прибавлено было по одному корчемному заседателю. Год назад снова сделано было распоряжение, чтоб воинские начальства оказывали пособия в поимке корчемников. Питейные чиновники через подставных лиц брали себе лучшие питейные дома, раздачу кабаков обратили в торговлю, и сидельцы по кабакам, обременённые поборами, совершенно заменили собою откупщиков. Народ пьянствовал по-прежнему. Карамзин, посетив в это время деревню, припоминал, что ещё недавно жизнь народа текла более или менее по-прежнему, а новомодного пьянства этого ещё не было. «Живо помня лета своего детства, — писал он в 1824 году, — помню и то, что прежде в одни большие годовые праздники крестьяне веселились и гуляли, угощая друг друга домашним пивом и вином, купленным в городе. Ныне будни сделались для них праздником, и люди услужливые под вывескою орла везде предлагают им средство избавляться от денег, ума и здоровья: в редкой деревне нет питейного дома. К чести некоторых дворян, соседей моих, скажу, что они отвергают выгоды, предлагаемые им откупщиками, и не дозволяют заводить у себя питейных домов; но другие не так думают — особливо те, которые сами в откупах участвуют. Смею думать, что сей лёгкой и модной способ умножать свои доходы не согласен с достоинством благородного и великодушного патриота: ибо вижу многих почтенных людей, которые прибегают к нему без зазрения совести и хвалятся искусством в сём важном промысле».
Грабёж казны и народа, производимый чиновниками, и уменьшение питейных доходов обратили на себя внимание. Член Государственного совета князь Куракин говорил, что желательно было бы уничтожение казённого управления питейными сборами, столь сильно расстроившего нравственность чиновников питейного сбора, кои, вопреки званию своему, участвовали неприличным для них занятием, по которому могли быть полезны в отечестве настоящей государственной службе и занимать приличные по чинам и званию места. Мордвинов, также недовольный казённой продажей вина, предлагал в 1826 году завести вольную продажу вина и «вывесть из употребления слово кабак, или питейный дом, и заменить оные лавкою продажного вина». «С уничтожением кабаков, — говорил он, — мест сборных для развратных людей, и с воспрещением чарочной продажи, гнусный порок пьянства в значительной степени уменьшится, без уменьшения, вероятно, казённого дохода, и тогда вино сделается важною для продажи потребностью и отраслью для иностранного торга, а не упоением до бесчувствования и соединением пьяниц в скопища». Автор сочинения «Мечты о благе Отечества», представленного государю, писал в 1828 году: «Казённая палата старается усилить продажу горячительных напитков, и чем более распоит вина и водки, или чем более (народа) сидит в кабаках, тем ей более чести и славы, тем щедрее посыплются награды на винных чиновников». Итак, в 1827 году снова были восстановлены откупа. Граф Канкрин писал: «Хотя при казённом управлении доход казны и усилился (с 52 до 67 миллионов), но казённое управление показало то важное неудобство, что все злоупотребления по этой части обращались непосредственно в упрёк правительству, и сословие чиновников развращалось». На торгах 1827 года откупная сумма дошла до 72 миллионов рублей. Откупщики получили привилегию выделывать водки и пиво низших сортов безакцизно и иметь свою стражу, и вслед за тем на заставах явились знакомые нам солдаты с железными щупами.[188] В Великороссии стража охраняла только границы откупной местности, но в Малороссии, Новороссии и западной России стража нужна была для каждого города и селения. В Украине в 1835–39 годах откупщики получили право провожать каждого проезжающего через город от одной заставы до другой на двухвёрстную дистанцию за заставой; а если проезжающие останавливаются на обед, или ночлег, то иметь за ними наружный надзор. По отчётам Министерства внутренних дел за 1855 год видно, что с 1843 года на границах привилегированных губерний усилилось корчемство, сопровождавшееся буйством и даже убийствами, почему в 1850 году учреждена особая корчемная стража из 450 человек, содержание которой (90 000 рублей в год) отнесено было на счёт земства. Корчемство ослабло и в 1854 году стража была уменьшена на сто человек, а в 1855 году совершенно упразднена и только до времени оставлена в Смоленской губернии в числе семидесяти пяти человек, упразднённых окончательно в 1856 году. Здесь встретился только один случай корчемства, сопряжённого с буйством, именно за два ведра корчемного вина, провезённого в Смоленскую губернию. «Всё содержание корчемной стражи, — говорит отчёт Министерства внутренних дел за 1856 год, — установленной для ограждения частных выгод откупщиков, обошлось в продолжение семи лет почти в полмиллиона, взятых из земских сборов». Между тем, в остальных частях государства корчемство не прекращалось, и сотни тысяч людей, признанных за корчемников, наполняли тюрьмы или шли в Сибирь, ибо, по словам Аверина,[189] не было достаточной безопасности от поклёпа корчемством. В откупных условиях на 1835–39 годы откупщикам предоставлено взимать акциз с пива и мёда (восемьдесят копеек с ведра пива и шестьдесят копеек с ведра мёда). Такой же акциз положен на брагу, сусло и медовый квас. С портерных лавок установлен акциз от трёхсот до тысячи рублей с каждой. Число питейных заведений увеличено. В это время откупщики снова подняли головы, стали жаловаться на подрыв, который делают им трактиры, и просили о допущении различных удобств в питейных домах, с целью, как говорили они, отвратить народ от трактиров и гостиниц, где он привыкал к роскоши, к чаю, к виноградным винам во вред нравственности и в разорение семейств. На торгах 1835–39 годов откупная сумма достигла 91 936 000 рублей.
Положение народа было неудовлетворительно. Киселёв, заступаясь за государственных крестьян, указывал на повсеместное пьянство, обеднение, разврат, которые развивались по милости откупщиков, стеснивших пивной промысел и получивших разрешение обратить штофные лавочки в кабаки. Но самое пагубное влияние, говорил он, приносят кабаки в тех селениях, где находится сельское или волостное управление. Кабаки обыкновенно помещаются возле волостных управлений, и мирская сходка по необходимости собирается перед кабаком. Часто эти сходки собираются не для дел, а по проискам целовальника, и ни одна сходка не обходится без пьянства, и такое пьянство тем вреднее, что тут пьянствует не частный человек, а административное собрание, облечённое властию! Муравьёв[190] доносил из Восточной Сибири о распространении пьянства и злоупотреблениях откупщиков.
Обнищалый, замученный польскими панами, опутанный сетью жидовских шинков, белорус в грустных песнях высказывал утрату своего благосостояния «у новой корчомце»:
Сини салавейко, чем ты не спеваешь,Чы ты, салавейко, голосу не маешь?Патрацiу я голос на зелiоном гаю,На зелiоном гаю, на цихом Дунаю.Чему ты, малады, чему не гуляешь,Чы ты, малады, щастя-доли не маешь?Патрацiу я долю, не раз свою волю,У новой корчомце на горькой горелце,Цеперь же мне некуды павернуц-це,Усiо мае село у Баруха на водце.Тут мае коники, тут мае волики,Тут мая адзешка, тут маи грошыки…Сиви голубочку седзи на дубочку,Выкликала матка сына с корчмы до домочку.— Ой хадзи, мой сынку, с корчмы до домочку,Забираюць арендары усю твою худобу!— Я сам того бачу, што худобу трачу,За дробными слiозунками я света не бачу…
Гордый украинец восклицал с лирическим смехом:
Гей корчмо, корчмо княгине!Чом то в тoбi казацького добра багато гине!..
На русской Украине, тощий и не весёлый конь стоял и оплакивал пьянство донского казака:
Не тяжёло мне седельце черкесское,Не тяжёл ты и сам на мне,А тяжёл-то мне твой царёв кабак.Как и часто ты зелена вина напиваешься,Да садишься на меня, на добра коня,На обои боки мои ты вихляешься,Мною, добрым конём, выхваляешься,Оттого-то я худ и не весел стою…
Великорусский мужик не плакал и не восклицал, а только пил:
Как на горке, на горе,На высокой на крутой,Стоит новый кабачок,Сосновенький чердачок,Как в этом чердачкеПьёт голинькой мужичок…
У великорусского народа мало-помалу сложилось новое правило жизни, что не пить — так и на свете не жить. Но, испивая да испивая, не могли не заметить, что подчас и водка не помогает, и, ухмыляясь на свою судьбу, прибавляли: «Пьём как люди, а за что Бог не милует — не знаем». Иные шли ещё дальше, и сознавались открыто: «Пьём — людей бьём, чем не живём!» И как все они ни бились, а в конце концов убеждались, что всё спасение в аптеке, где излечиваются все болезни, и шли туда гурьбами хлебнуть сиротской слезы, завить горе ремешком. Испивая, да запивая, человек начинал пить горькую, непробудную чашу, запивал на век, до самой могилы, проносился по селу отчаянный вой жены: «Чоловик пье!», и вставал на ноги страшный, чудовищный, нигде в Божьем мире неслыханный запой, и шёл он по всей русской земле, поднимая всеобщее пьянство, то тихое, разбитое и понурое, то лихое и дикое! Кабаки вызывали пьянство, пьянство вызывало запой, а от запоя лечили.
